Аникины Анатолий Михайлович и Клара Борисовна. ИНТЕРВЬЮ 2014-2015гг.

[Samurai]

Аникин Анатолий Михайлович
полковник, штурман морской авиации
кандидат военно-морских наук, профессор

Аникина Клара Борисовна
журналист и писатель
член Союза журналистов

Интервью Галины Вабищевич и Олега Корытова
Начало 16 декабря 2014 г., окончание 13 июля 2015 г.



Г.В.: Анатолий Михайлович, давайте начнём с самого начала, когда и где Вы родились, кто были Ваши родители?

А.А.: Родился я в Астрахани 17 ноября 1926 г. Как я помню, когда я был школьником, мой отец был главным бухгалтером на Бондарном заводе - одном из ведущих предприятий г. Астрахани. Астрахань - это рыбный город, поэтому предприятие для производства тары было чрезвычайно важным, без которого невозможно было обходиться, наряду с рыбоконсервными комбинатами.

Мама моя была работником дошкольных учреждений. До войны с кадрами было бедно, а мама почти успела окончить гимназию в Стародубе ещё до революции. Этой гимназической подготовки было достаточно на фоне пролетарской неграмотности, чтобы занимать должность заведующей детским садом, а затем она стала преподавателем и завучем в дошкольном педучилище. Не имея полного среднего образования, она сумела поступить в Московский педагогический институт и в феврале 1941 г. заочно его окончила по специальности дошкольное воспитание.

Г.В.: Ваш отец занимал большую должность. Коснулись ли как-то вашей семьи внутриполитические события конца 1930-х гг.?

А.А.: Отец мой Михаил Агапович, 1902 г. рожд., был чисто пролетарского происхождения. Прадеды мои, тамбовские крестьяне, ушли на заработки на Волгу. Мой дед по отцу был машинистом на буксирных пароходах. Папа Гражданскую войну встретил юношей, ещё до призыва вступил в Красную Армию и работал сначала ротным, потом полковым писарем в 1-м Астраханском Мусульманском Пехотном Советском полку. Полк был сформирован, в основном, из татар, а красноармейцы были в массе неграмотные, им нужен был писарь для оформления документов, написания писем и т.д. На завершающем этапе Гражданской войны он служил в составе частей Красной Армии на Дальнем Востоке и воевал в Монголии против войск барона Унгерна.

Моя мама Елена Антоновна долго писала в своих биографиях, что её отец был «маляр-живописец». Его звали Антон Дятлов, и он владел иконописной мастерской в г. Стародубе Брянской губ. Он имел либеральные взгляды, был избран в Земское собрание и занимался защитой всех обездоленных, в т.ч. и подвергавшихся гонениям евреев. А по Брянской губ. и рядом по Белоруссии проходила черта оседлости для евреев. Когда начались черносотенные погромы, его черносотенцы чуть не убили. Он в тяжёлой зимней шубе взбежал на гору, чтобы спастись от этой разъярённой толпы. После этого его сердце не выдержало стресса, он тяжело заболел и умер.

Бабушка осталась с пятью детьми, сын и четыре дочери, она всех вырастила и воспитала. Когда начались революционные события, единственный мамин брат Константин Дятлов, это мой дядя, примкнул к революционерам, затем поступил на службу в ЧК. Когда начались процессы конца 1930-х гг., как в те времена было заведено, кто-то на него написал донос, якобы, он скрыл своё происхождение. Но после войны дядя был реабилитирован, т.к. донос на него признали ложным. К нему в Казахстан приехала жена, но он уже был тяжело болен и там же вскоре умер. Поэтому я его так никогда и не видел.

О.К.: Сколько было детей у Ваших родителей, кроме Вас?

А.А.: Я был единственным ребёнком.

О.К.: Как и где Вы учились?

А.А.: Мы переезжали, поэтому я учился в разных школах Астрахани, но на заключительном этапе перед Великой Отечественной войной я учился в школе №30 имени Сталинской Конституции. Это была школа десятилетка, одна из образцовых школ города, который был центром Астраханского округа в составе Сталинградской области. Сохранилась единственная фотография нашего класса, мы там ещё пионеры.
 

Краснознамённый класс 4-й "Б" школы № 30 имени Сталинской Конституции.
Астрахань, 07.04.1938 г.

Г.В.: Ещё во время Гражданской войны в Астрахани базировались сухопутные авиационные отряды и гидродивизион Волжско-Каспийской флотилии. А во времена Вашего детства как-то присутствовала авиация, может Вы что-то слышали или видели?

А.А.: В те времена в Астрахани с авиацией было очень скромно, был гражданский аэродром. Военной авиации там не было, и я в авиацию никак не стремился, я толком о ней не знал. Я мечтал поступить в артиллерийское училище. Когда уже прогремела война в Испании, я прочёл прекрасно изданную книгу «Артиллеристы», которая меня увлекла. Т.к. большинство моих сверстников мечтали поступить в военные училища, то и я мечтал поступить в артиллерийское.

Г.В.: Был такой патриотический порыв в то время, или существовали и другие соображения?

А.А.: Все ждали войны с фашистской Германией, никто не сомневался, что война будет обязательно. А тут ещё случилась Советско-финляндская война, освобождение территорий Западных Украины и Белоруссии. Поэтому мы считали, что должны идти в военные училища, так что это был патриотический порыв. После окончания 7 классов можно было пойти учиться в техникум. Мы все очень удивились, когда лучший ученик нашего  7 класса решил поступать в Астраханский речной техникум, который готовил кадры для речного флота. Он собирался стать техником, а в дальнейшем инженером. Мы удивились, но отнеслись с пониманием, хотя сами стремились, окончив 10 классов, пойти в военные училища.

[Samurai]

О.К.: Давайте вернёмся чуть-чуть назад, к началу 1930-х гг. Вас как-то коснулся голод, известные события в Поволжье?

А.А.: В Астрахани голода никогда не было, потому что её спасала рыба.

О.К.: Пишут, что в Астрахани было много беженцев, их же надо было кормить.

А.А.: В Астрахани была рыба, помидоры, огурцы, арбузы. А что касается картошки и хлеба, это привозили по Волге пароходами, так что Астрахань голода не знала. Хотя после Советско-финской войны, перед Великой Отечественной войной, были введены хлебные карточки, но голода не ощущалось, хотя жили мы скромно. Моим любимым лакомством была такая сладкая «затируха» из ячменной муки, это вроде киселя. Когда я уже был офицером, попросил маму приготовить такую «затируху», чему она удивилась, но сделала. Попробовав, я не понял, как это могло мне нравиться, как теперь пирожные, которых в детстве, конечно, я не видел.

Во времена НЭПа в Астрахани продавали столько разнообразной халвы, сколько теперь нигде невозможно встретить. По Каспию было хорошее сообщение с Дагестаном и Азербайджаном, где распространено это лакомство. Причём халва была всех цветов радуги, но это было недолго. Когда частная торговля прекратилась, халва исчезла.

Г.В.: Как складывались взаимоотношения русских с местными народами? Не беспокоили?

А.А.: В Астрахани я не знал вообще, что такое плохие межнациональные отношения. Там проживало много татар и довольно много калмыков, среди которых у меня были друзья, мы не чувствовали никакой розни. Более того, нельзя было обидеть нерусского на базаре. Не знаю, как в других местах, но для Астрахани это было характерно. Торговцы есть торговцы, и в Советское время тоже была частная торговля. Так вот если на базаре нерусского торговца обижали, он поднимал руку кверху и кричал: «Я – нацмен!» - т.е. национальное меньшинство. Немедленно появляется милиционер и принимает меры, чтобы этого татарина, калмыка или казаха, кто там был, не обижали. За национальную рознь наказывали просто жестоко, как я запомнил. 

Г.В.: Получается, что русских можно было обижать?

А.А.: Их просто никто не обижал. Но всегда были какие-то бытовые стычки.

О.К.: Вот Вы упомянули об Испанской и Советско-финской войне, а были ещё локальные конфликты, Хасан, Халхин-Гол и др. Что вы о них знали?

А.А.: Естественно, мы знали о них, всё читали, и в школе нам рассказывали.

О.К.: Насколько хорошо в сегодняшнем представлении была поставлена информация?

А.А.: Я думаю, что прекрасно. Хотя средства информации были очень ограниченными, телевизоров не было, приёмников почти ни у кого не было, у нас не было. Радио, вообще-то говоря, было скромное, были уличные репродукторы. Но были многочисленные газеты, а для меня родители выписывали «Пионерскую правду» и «Технику - молодёжи», такой детский журнал. Подписаться было не так просто из-за ограниченных тиражей. Для меня либо мама, либо папа подписывались на журнал «Техника - молодёжи», или журнал «Пионер», или «Костёр». «Пионерскую правду» выписывали регулярно каждый год.

Г.В.: А что взрослые выписывали?

А.А.: Родители выписывали местную газету Астраханского окружного комитета Партии «Коммунист» и центральные газеты. Но я эти газеты тогда не читал, мне они казались скучными, и было достаточно «Пионерской правды». 

О.К.: Была ли в школе военная подготовка?

А.А.: Была, но в виде пионерских игр. Я успел закончить всего лишь 8 классов и то в 1942 г. В это время начались бои под Сталинградом, Астрахань готовилась к эвакуации. Маму назначили завучем дошкольного детского дома, хотя она работала в педучилище. Из Астрахани вывозили детей, все детские учреждения эвакуировали просто в массовом порядке. Естественно, мама меня взяла с собой, нас посадили на пароход, и мы по Каспию и реке Урал были доставлены в посёлок Бударино Чапаевского района Западно-Казахстанской области.

Толя Аникин (справа) с товарищем. Астрахань, 1941 г.

О.К.: Как для Вас началась война?

А.А.: Это был же воскресный день, середина дня, мы с отцом куда-то шли и подошли к перекрёстку двух главных улиц. Там у репродуктора стоит много народу, как-то все стоят молча и слушают речь Молотова. Так мы узнали, что началась война.

О.К.: Как на это реагировал народ?

А.А.: Не было никаких «ура-патриотических» лозунгов, все слушали и смотрели молча, и молча расходились. Не было никаких громких речей, тихо переговаривались. Но паники никакой не было, никто не побежал в магазины что-то скупать.

Г.В.: То есть не было «шапкозакидательства»?

А.А.: Нет. Все понимали, что война будет весьма серьёзной. Ещё во время Советско-финляндской войны в Астрахань поступало много раненых, так что все понимали, что война – это не шутка. На другой день люди пошли на работу, и постепенно началась мобилизация.

О.К.: Вот в фильмах часто показывают очереди добровольцев у военкоматов. А я разговаривал с одним ветераном, он сказал, у них с утра в военкомат пришло 2-3 человека, и больше никого.

А.А.: Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. От нашего дома военкомат был довольно далеко, я просто не знаю, что там было.

[Samurai]

Г.В.: У Ваших однокашников, мальчиков, с которыми Вы учились, было настроение бежать на фронт?

А.А.: Нет. Пойти в военное училище или спецшколу – желание было. Но в военное училище нам рано было. Искали пути попасть в спецшколу, чтобы уже там готовиться к поступлению в училище. И мы почти попали, т.к. через Астрахань эвакуировалась спецшкола, но немного не успели. Мы закончили 8 класс и готовились поступать в 9 класс, когда летом 1942 г. нас послали на территорию бывшей Республики немцев Поволжья.

О.К.: Но их же вывезли, да?

А.А.: Так называлось территориальное образование - Республика немцев Поволжья со столицей в г. Энгельс. Это степные земли напротив Саратова, в основном на левобережье Волги. Нас направили в совхоз недалеко от станции Палласовка, чтобы помочь на сельскохозяйственных работах, где мы пробыли до августа. К тому времени под Сталинградом начались серьёзные бои, от станции Палласовка мимо нас шли воинские колонны на Сталинград, машины, повозки, причём повозок тогда было больше, чем машин.

Когда мы приехали в совхоз, увидели громадные бурты сожжённой пшеницы. Кто её сжёг? Конечно те, кто там жил, т.е. немцы перед выселением в Среднюю Азию. Ни о каких диверсиях немцев * я не слышал, но по ночам далеко в степи загорались факелы - это целеуказание для немецких бомбардировщиков на Палласовку.

* Здесь имеются в виду наступавшие немецко-фашистские войска.)

По переселённым народам у меня вообще достаточно богатые впечатления: немцы, калмыки, кавказские народы. Когда немцев выселяли из Поволжья в 1941 г., в Астрахани все об этом знали, т.к. тогда информация быстро распространялась из уст в уста. Когда выселяли немцев Поволжья, к этой операции привлекли мобилизованных рабочих, в основном членов Партии. Они помогали воинским частям. Когда они вернулись в Астрахань, об этом рассказывали. Не знаю, как было с немцами на самом деле, но я передаю астраханские "пересказы", так ли было, или трижды изменено, сказать трудно.   

Перед тем, как принимать решение о выселении, проводилась проверка. На эти территории немцев Поволжья высаживался «немецкий десант» - переодетые в немецкую форму комсомольцы, владевшие немецким языком. Немцы Поволжья десант спрятали, никого не выдали. После этого было принято решение о выселении немцев в Среднюю Азию, т.к. фронт приближался, а война шла далеко не так, как хотелось.

О.К.: Как Вы думаете, всё-таки выселение было оправданным?

А.А.: В тех жёстких условиях, я думаю, Советская власть по-другому поступить просто не могла. Кстати говоря, калмыков выселяли уже после того, как закончились бои под Сталинградом, и фронт откатился. Ведь когда немцы подходили к Калмыкии, была сформирована калмыцкая кавалерийская дивизия. Так вот, при приближении немцев калмыки побросали кавалерийские сёдла, а с конями и оружием исчезли в своих степях, тем самым открыли фронт против немцев. И после взятия Ростова-на-Дону немцы свободно подошли почти к Астрахани, там началась эвакуация.

Когда фронт от Астрахани уже отошёл в 1943г., проехать по степи было нельзя даже на воинской машине, убьют и разграбят. Не весь калмыцкий народ был такой, но там хватало вооружённых бандитов, а как их разобрать? Это всё равно, что партизанская война. Поэтому пришлось их выселить. По той же причине выселяли кавказские народы.

О.К.: То есть в условиях войны это был не худший выбор, ведь в противном случае пришлось бы применять 58-ю статью и многих расстреливать?

А.А.: В противном случае пришлось бы привлекать для поддержания порядка целые дивизии, которые нужны были на фронте.

Г.В.: Т.е. выселение было вынужденной мерой, позволившей удалить враждебные элементы из ближайшего тыла?

А.А.: Конечно! Это была огромная территория. То же и с кавказскими народами, а все они ехали через Астрахань. Ясно, что на всех пассажирских вагонов не хватало.

Г.В.: В Астрахани был железнодорожный мост?

А.А.: В Астрахани через Волгу был построен временный деревянный железнодорожный мост. От Кизляра на Астрахань была одноколейная железная дорога, построенная перед самой войной. А от Астрахани на Красный кут, в сторону Саратова, тоже вела одноколейная дорога. Поезда могли идти только в одном направлении, либо туда, либо сюда. Но т.к. сначала вывозили калмыков, потом по очереди народы Кавказа, дорога была забита. Кстати говоря, по этой причине я потом попал в Ейск, позже расскажу.

[Samurai]

Г.В.: В связи с Ейском ещё такой вопрос. В 1941 г. на базе морских учебных эскадрилий (на самолётах МБР-2) Ейского и Николаевского авиационных училищ в Ейске было сформировано Военно-морское авиационное училище морских пилотов, которое направили в Астрахань. Отложилось ли что-то в Вашей памяти об этом?

А.А.: Ничего там не было, они просто проехали через Астрахань. Никакой плановой учёбы, никаких плановых полётов в Астрахани не было. Ничего серьёзного не было, это просто эпизод.

Г.В.: То есть ни самолётов, ни полётов вы там не видели?

А.А.: Да, мы же были мальчишками, знали всё. Ничего не было.

О.К.: Астрахань подвергалась бомбардировкам?

А.А.: Бомбили, но не жестоко.

О.К.: Бомбили прицельно, или «в россыпь»?

А.А.: Бомбили небольшие группы самолётов и с больших высот. Астрахань была слишком важным стратегическим пунктом, через неё шла бакинская нефть. Поэтому Астрахань была просто утыкана зенитной артиллерией. К тому же многие корабли были вооружены зенитным автоматами. Когда начинались налёты, шла такая стрельба. Самолёты шли высоко и бомбы сбрасывали хаотично, а по всему городу разлетались осколки от зенитных снарядов. 

О.К.: В Ленинграде было тоже колоссальное количество средств ПВО, но их эффективность была средней.

А.А.: За всё время я видел только один сбитый самолёт. Он задымил, задымил, загорелся, пошёл со снижением и где-то за Волгой упал. Да и налётов было немного.

Г.В.: Но этот успех со сбитым вдохновил?

А.А.: При налёте все прятались. У нас во дворе бомбоубежища не было, но прятались под крыши. А когда сыплются осколки, бегать по улице и кричать «ура» противоестественно. Конечно, радовались, но массового торжества не было.

Г.В.: Так Вы сами его не видели?

А.А.: Я видел его своими глазами! А сколько вообще сбили, я просто не знаю. А в тот раз эти самолёты, видимо, обошли Астрахань с юга над Каспием и зашли с востока. Это было в сумерках, солнце уже село, но было достаточно светло. Какая у них была задача, не понятно, но они сбрасывали бомбы в разных местах города. Шла тройка, и я увидел, как один самолёт задымил, загорелся и упал где-то за Волгой.

О.К.: Когда примерно это случилось?

А.А.: В августе месяце 1942 г.

Г.В.: Так самолёты небольшие?

А.А.: Они шли на большой высоте. Но по теперешней своей грамотности, я думаю, это были «Хейнкели».

Г.В.: Это большие самолёты.

А.А.: Дело в том, что фронт ещё был достаточно далеко. «Юнкерсы» бы просто не долетели, им же пришлось ещё город обходить.

[Samurai]

О.К.: Давайте продолжим. Итак, вас эвакуировали из Астрахани, и вы приехали на Урал.

А.А.: Не на Урал, а в посёлок Бударино на реке Урал, это Западно-Казахстанская область. Там школы-десятилетки не было, поэтому зиму 1942-43 гг. я не учился, а работал возчиком в этом же детдоме. В этом посёлке Бударино нашли помещение, когда мы прибыли, нас разместили, по тем временам, хорошо. Но детдом-то дошкольный, нужны дрова, а ничего заготовлено не было, топить-то надо было. Поэтому я научился управлять быками и почти каждый день ездил за дровами.

Г.В.: Лошадей не было?

А.А.: На лошадях ездил реже, их использовали, как правило, для поездок в Чапаево. Никаких автомашин в Бударино не было. Обычно мы, двое мальчишек - я и какой-нибудь местный парнишка такого же возраста, брали двуручную пилу, два топора и утром ехали в лес. Матери нам пекли такие большие лепёшки, которые мы прятали на груди. Мы в лесу искали сухостой, чтобы можно было сразу топить. Эти деревья спиливали, распиливали, чтобы уложить на воз, такие сани – розвальни, которые тянули двое быков. За день еле успевали воз напилить, уложить и привезти, т.к. снег был глубокий, возвращались обычно уже в сумерки. Конечно, мы сильно уставали, поэтому сначала после работы сами садились на эти брёвна, а до этого быкам клали запасённое с собой сено. Быки подкреплялись, и мы вытаскивали свои лепёшки, которые оставались тёплыми от тела. Подкрепившись, ехали домой, а надо было подниматься в гору. Подъезжали к детдому, сгружали дрова, быков сдавали в колхоз и шли спать.

О.К.: В 1941-42 гг. наши войска терпели достаточно серьёзные поражения. Не было настроений, мол, всё, войну проигрываем?

А.А.: Нет. В Астрахани никаких панических настроений не было, ни малейших. Хотя эвакуированных из города было много.

Г.В.: Из Астрахани вывезли детские учреждения и часть гражданского населения, а заводы не эвакуировали?

А.А.: Нет, хотя сначала собирались эвакуировать. Но закончилась Сталинградская битва, поэтому астраханскую промышленность не эвакуировали. А в мае 1943 г. мы вернулись.

Г.В.: Разрешите ещё спросить о периоде эвакуации, как ваш детдом снабжали в Бударино продуктами, ведь посёлок был не готов к такому наплыву людей? Как к вам относилось местное население?

А.А.: Это был довольно большой посёлок, несколько сотен населения. В нём жили, в основном, уральские казаки. Мужчин призывного возраста там не было, оставались председатель колхоза и весьма пожилого возраста бухгалтер – пенсионер. Все мужчины ушли в армию, поэтому работали женщины. А в нашем детском доме детей было сотни полторы. Относились к нам очень внимательно и заботливо. Где доставали продукты и чем кормили детей, я не знаю, потому что в столовую я не ходил. Но со слов мамы я знаю, что дети были накормлены. А дома я ел, в основном, пшённую кашу с подсолнечным маслом. Была ещё мука.

Г.В.: Главное – не голодали.

А.А.: По тем временам совершенно не голодали, об этом нет даже разговора.

О.К.: Ленинградцев в этот посёлок не доставляли? Вообще приходилось сталкиваться с блокадниками?

А.А.: Нет, там были только астраханцы. А с ленинградцами приходилось встречаться ещё в 1941 г., в 8 классе у нас треть детей были из Ленинграда, и я с ними учился в 1941-42 учебном году. 

Г.В.: Это были те, кого успели эвакуировать до начала Блокады Ленинграда.

А.А.: Да, конечно. А потом уже до Астрахани доехать было сложно, я рассказывал.

О.К.: Когда в мае 1943 г. Вы вернулись в Астрахань, продолжили учёбу в школе?

А.А.: Во-первых, я стал искать пути устроиться в спецшколу, чтобы там окончить 9 и 10 класс. Тут меня вызвали в военкомат, поставили на учёт, но мне ещё не было и 17 лет. Пришло время получать паспорт, но в таком возрасте паспортов, по крайней мере, в Астрахани ещё не давали. Поэтому в военкомате мне выдали справку, что я состою на учёте в Кировском райвоенкомате г. Астрахани и подлежу призыву в Вооружённые Силы, в Красную Армию. С этой справкой я и ходил.

Г.В.: То есть по Астрахани ходили патрули?

А.А.: И вот эту справку я не единожды доставал, хотя и на вид я был мальчишкой. Например, надо было сходить на рынок, а он был огорожен забором, большая территория. Там было всего 4 выхода, и вдруг их перекрывали, стояли патрули и мужчин с рынка выпускали по одному, проверяя документы. Так первый раз я даже испугался со своими документам, вдруг возьмут ни за что, ни про что, в справке же не было фотографии. Она как мандат у комиссаров в Гражданскую войну. Подхожу к патрулю, и меня по этой справке выпускают. Да и на дезертира я никак не был похож.

[Samurai]

О.К.: Рынок по традиции – место воровское. Как там с этим было во время войны?

А.А.: Я по рынку ходил без всякой опаски. Там всё время ходили воинские патрули, ни воровства, никаких драк не было. Во время войны все были уверены, если что, так патруль просто пристрелит. А для внезапной проверки документов рынок оцепляли воинские подразделения.

Г.В.: Нацменьшинства на рынке остались, или были только русские?

А.А.: Татар было в Астрахани чуть не половина, с ними никаких проблем не было. А калмыков вывезли.

Г.В.: Чтобы уже завершить картину воспоминаний об Астрахани, скажите, много ли было военных кораблей в порту?

А.А.: Непосредственно в Астрахани я не видел ни одного военного корабля. Но почти все стоявшие в порту суда в начале войны были немедленно вооружены мелкокалиберными зенитными автоматами.

Г.В.: То есть орудий не ставили? Спрашиваю потому, что в Сталинграде, например, на пассажирские судна устанавливали пушки.

А.А.: В Астрахани этого не было, только зенитные автоматы и зенитные пулемёты.

О.К.: Как Вы, наконец, попали в армию?

А.А.: Вторая половина 1943 г. – это было время призыва 1926 г. рождения. Нас вызвали в военкомат, посадили, предложили выбирать воздушно-десантные войска или просто в пехоту. А военкомат получил разнарядку в воздушно-десантные войска, но туда берут только комсомольцев. А я был не активным пионером, а тут ещё эвакуация, поэтому я не вступал в Комсомол. Подхожу я к капитану, который нам всё это объясняет, и говорю:
- Не хочу я в пехоту, я хочу в воздушно-десантные войска, как мои товарищи.
- А ты - комсомолец?
- Нет.
- Если ты в ближайшие дни вступишь, приходи ко мне, и мы тебя отправим в воздушно-десантные войска под Рязань. Не вступишь, пойдёшь в пехоту.

Мне ничего не оставалось делать, я пошёл в райком Комсомола, я знал, где он находится. Вхожу в райком и нос к носу сталкиваюсь со старшей пионервожатой нашей школы. Я был школьник не очень дисциплинированный, в общем, нормальный советский мальчишка, и она поэтому меня знала. Я объяснил, в чём дело, она ответила:
- Не беспокойся, я за тебя поручусь.

А всего нужно было три поручителя. Она повела меня в кабинет, а хоть это и райком Комсомола, но сидят там уже пожилые мужчины, то ли они инструктора райкома Партии, я не знаю. Пионервожатая им объяснила, кто я и чего хочу. Двое со мной побеседовали и решили:
- Мы за тебя поручимся.

Мне сказали подойти в райком 18 августа с фотографиями. А это же был День авиации – такой важный день, поэтому я и запомнил. В Комсомол вступали обычно через первичную организацию, но время-то не школьное - август. Прихожу я в райком на заседание бюро, встает пионервожатая, рассказывает, что я такой-сякой, непоседа, но советский парень. Те два пенсионера подтверждают, мол, хороший парень и в воздушно-десантных войсках не подведёт. Выписали мне комсомольский билет, вклеили фотографию, и я радостный такой пошёл к военкому. Показываю ему комсомольский билет, а он - мне:
- Ну, ты – молодец!

И вот так я стал кандидатом для отправки в воздушно-десантные войска. А часть моих одноклассников были уже отправлены под Рязань. Потом они были выброшены западнее Днепра в том знаменитом и трагическом десанте …

А как раз в это время начали вывозить калмыков... В Астрахани войск было очень мало, но мобилизовали всех членов Партии. Как они рассказывали, оцепили Калмыкию со всех сторон и сжимали «кольцо». Подъезжали к юртам, давали время на сборы, сажали в грузовики и везли в Астрахань на поезда. Так были вывезены все калмыки, а железная дорога одноколейная, поезда идут в одну сторону на север. Мы ходили каждую неделю в военкомат, и слышали:
- Подождите. Освободится дорога, вы поедете. 

Когда закончилась эпопея с калмыками, начали вывозить кавказские народы, они ехали через Астрахань из Кизляра. А из Астрахани дальше на север до Красного Кута, а затем в Среднюю Азию.
Тут пришло время учиться. А чего учиться, когда уже повестка на руках? В 9 классе я учиться не начал. Отец меня временно устроил разнорабочим к себе на завод на грузовую машину, чтобы я получал не иждивенческие, а рабочие карточки. Так я работал и продолжал ждать отправки. Тут уже Новый год начался. Мои бывшие одноклассники, кто не эвакуировался, а оставался в Астрахани, уже в 10 класс пошли. Я думал, война кончится, буду решать, как дальше учиться. Из Астрахани всё равно было не выехать, возможность попасть в спецшколу отпала.

О.К.: Отец оставался в Астрахани?

А.А.: У него была бронь, т.к. он работал главным бухгалтером завода. В Астрахани было в эвакуации Главное управление лесной и тарной промышленности Наркомрыбпрома СССР, и отца перевели туда, а позже забрали в Москву. Тогда же специалистов было мало.

Ну, вот, в один прекрасный день уже в 1944 г. я прихожу отметиться в военкомат, а военком говорит:
- Ты – комсомолец, писал заявление в воздушно-десантные войска. Но разнарядка закончилась, части уже сформированы. Нам прислали разнарядку в Военно-морское авиационное училище в Ейск. Хочешь в авиацию? В военно-морскую авиацию! Не то, что какие-то там ходят в кирзовых сапогах, в морских клешах будешь ходить.
- А какой выбор? Я же мечтал в артиллерийское училище.
- Нет разнарядки в артиллерийское училище. Хочешь в артиллерию или в пехоту, пожалуйста, но рядовым.

Тогда чиновники были такие же упёртые, как и сейчас. Но тут вдруг он посмотрел в мои документы:
- У тебя же 8 классов образование! А для поступления в училище надо не менее 9 классов. Иди-ка в школу, пусть тебе дадут хоть какую-нибудь справку, но чтобы там было написано, что у тебя образование больше 8 классов.

Какой у меня был выбор? В авиацию, тем более в военно-морскую, мне захотелось всё-таки больше, чем в пехоту. Пошёл я к директору школы, а он меня помнил. Рассказываю, в чём дело. А он:
- Даааа. Это задача. Но ладно.

Но справку мне написал, мол, такой-то обучается в 9 классе. До 1953г. эта справка у меня была документом о девятиклассном образовании. 10 классов я окончил уже будучи офицером (в 1953 г в школе рабочей молодёжи в пос. Лебяжье). А тогда принёс я военкому эту справку. И в праздник, 18 марта – в День Парижской коммуны, нас, наконец, призвали. Я с родными распрощался, и нас повезли в Ейск.

[Samurai]

О.К.: А были ли какие-то предварительные проверки на профпригодность? Вот один мой знакомый ветеран – стрелок рассказывал, что он всю войну, извините, проблевал, т.к. его элементарно в полётах укачивало. Экипаж-то результатов этого не видел, но зато видели все техники полка.

А.А.: У нас не было медкомиссии. В военкомате нас собрали и отправили. Но меня же спрашивали, и я давал своё согласие сначала в воздушно-десантные войска, потом и в авиацию. В военные училища в 1943-44 гг. без согласия не отправляли. Приехали мы в Ейск. В Ейском училище прошли курс молодого краснофлотца, потом все по очереди прошли лётную медкомиссию, там были авиационные врачи. Тех, кто комиссию не прошёл, из курсантского батальона отчислили и куда-то отправили, я не знаю, в какие войска.

О.К.: Это офицерский состав. А стрелков-радистов особенно не проверяли. Но тут ещё проблема в том, что стрелки-радисты располагались в кабине задом наперёд, а так многих укачивает.

А.А.: Я не был знаком с подготовкой стрелков–радистов во время войны. Но я могу поверить, что у них вообще не было специальной медкомиссии. Потому что считалось, что стрелком–радистом может лететь любой. Недаром, например, если механик проштрафился, его в наказание сажали на Ил-2 стрелком – радистом, как штрафника.

Г.В.: Вообще-то специальная подготовка стрелков–радистов проводилась, но больше именно как радистов. Потому что стрелковую подготовку все осваивали, в т.ч. и лётчики: трёхлинейку в руки - и на полигон. Кстати, как у вас проводилась обычная стрелковая подготовка?

А.А.: Конечно, их готовили, именно, как радистов. А мы в Ейске ещё до принятия присяги проходили стрелковую подготовку по курсу молодого краснофлотца, тогда нам дали пострелять из винтовок. Но первый раз я стрелял из румынского карабина в эвакуации в Бударино, меня же там на учёт поставили, мы проходили там начальную военную подготовку и должны были направляться в пехоту. Призывников моего возраста собирали в Чапаевском военкомате на сборы всего раза два, недели по две, и с нами проводили занятия офицеры – фронтовики, находившиеся на излечении. Как раз завершилась Сталинградская битва, в армии были введены погоны, это конец февраля – начало марта 1943г.

Там произошёл не безынтересный для истории случай. С нами занимался старший лейтенант – фронтовик, у него были красная нашивка и золотая нашивка за ранения. Тогда были приняты нашивки: такая золотая полосочка – тяжёлое ранение, красная полосочка – просто ранение. Сам он был родом из Чапаево, приехал туда долечиваться и стоял на учёте в военкомате. Его привлекли, и он с нами занимался полевыми занятиями, мы отрабатывали всякие "перебежки" с оружием и пр.

Вот мы усталые возвращаемся с этими румынскими карабинами в посёлок. И он вдруг говорит:
- Если бы мне из этих ребят разрешили сформировать взвод, я бы с ним вернулся на фронт.

Так добросовестно мы относились к подготовке.

В Чапаево (бывший Лбищенск) все знают бугор, с которого стреляли по Чапаеву, когда он переплывал реку Урал. Там спастись было невозможно, потому что река узкая и с этого бугра просматривается прекрасно. Стрелять оттуда из пулемёта и не попасть было просто невозможно.

Г.В.: А нашлись живые свидетели тех событий?

А.А.: Я таких людей не видел, но бугор нам показали. На этот бугор нас привели для того, чтобы показать метание боевых гранат. Гранаты бросали на лёд реки Урал. А это же была граната РГД, туда надо было вставить запал, закрыть "крышечку", потом взмахнуть рукой, запал срабатывал, и гранату надо было бросить, не мешкая. Она была очень капризная, вовремя не бросишь, взорвётся в руках.

[Samurai]

Сначала А.М. Аникин был направлен в Ейское ВМАУ им. Сталина, 1944г.

Г.В.: Ну, хорошо, вот вас направили в лётное училище, и вы приехали прямо в Ейск? Т.е. к этому времени училище вернулось из эвакуации?

А.А.: Училище к этому времени вернулось. Тогда существовала определённая система подготовки морских лётчиков, было четыре училища, которые выпускали на боевых самолётах. Ейское выпускало лётчиков–истребителей. А первоначальной подготовкой занимались училища первоначального обучения лётчиков. *

* (Подготовкой лётного состава Морской Авиации к этому времени занимались Ейское и Николаевское училища, а также сформированные во время войны 3-е и 4-е военно-морские авиационные училища. Во время войны были сформированы три военно-морских авиационных училища первоначального обучения лётчиков: 1-е, 2-е и 3-е ВМАУ ПОЛ, которые были упразднены после ВОВ. )

Как позже мы поняли, это был такой «трюк» со стороны командования Военно-морской авиации. В Ейске училище работало и летало, но жили всё-таки в палаточных условиях, и его надо было восстанавливать. А нас было 700-800 кандидатов в курсанты, как нас официально называли.   

Курсанты летали уже на истребителях, по-моему, это были Як-7, и на них выпускались. А мы прошли курс молодого краснофлотца и приняли присягу. В это время за Таманью в Крыму ещё были немцы, поэтому аэродром Ейск считался прифронтовым. Вновь прибывших курсантов распределили на зенитные орудия и охрану аэродрома. Регулярных войск в Ейске никаких не было, кроме комендантского взвода (или роты) и самого училища. Поэтому мы несли караулы, разгружали прибывавшие в училище эшелоны. Утром было построение, отправляли кого в наряды, кого на разгрузку очередного эшелона, кого что-то строить и восстанавливать, т.е. нас использовали, как рабочую силу, а это 700 душ. Ну, не использовать же летающих курсантов. Так мы оказались наполовину караульным, наполовину рабоче-хозяйственным подразделением. 

Г.В.: В то время ещё случались вражеские авианалёты на Ейск?

А.А.: Нет, ни разу наши зенитные автоматы не работали. Немцы были в это время осаждены в Крыму, на Ейск уже налётов не было. ** Кроме нас на зенитных автоматах, на аэродромах стояли боеготовые звенья истребителей ПВО, прекрасные лётчики из инструкторов могли подняться в любое время. Видимо, немцы это знали.

** (Речь о событиях весны – лета 1944г. К середине мая Крым был полностью очищен от немецко-румынских войск, а фронт стремительно покатился на запад.)

Г.В.: Это на сухопутном аэродроме. А на Косе гидросамолёты были?

А.А.: В это время на Косе ничего не было. Мы там строили морской стадион.

Г.В.: Как теперь-то можно думать, вам здорово повезло – на войну не успели.

А.А.: Можно и так считать. С середины лета на построение стали вызывать по 15-20 человек: назовут фамилии, выдадут «аттестаты» и направляют в район Куйбышева. Тут оказалось, что моя справка об окончании 9 классов сыграла важную роль. В Ейске мы разобрались, что на пилотов брали и с 8 классами школы, просто наш астраханский военком был не достаточно информирован. А на штурманов набирали курсантов с образованием не менее 9 классов, а лучше 10, потому что теоретическая подготовка штурманов проводилась более объёмная. Кандидатов в курсанты  с 8 классами направляли в школу лётчиков первоначального обучения, а с 9 - 10 классами – в училище им. Леваневского. В один прекрасный день продошла и моя очередь. Во время утреннего построения назвали 20 фамилий, и меня среди них, и направили в Безенчук.

Г.В.: В каком состоянии был Ейск в марте-апреле 1944 г., когда вы туда прибыли?

А.А.: Город был почти цел, разрушенным оказалось только училище: УЛО, все основные строения, шикарный клуб – всё было подорвано нашими при отступлении. Немцам подрывать было нечего. Но за короткое время оккупации в Ейск приходили на малых кораблях немцы и итальянцы, как рассказывали местные жители.

О.К.: Не припомните, в училище в то время служили какие-то известные люди, например, Герои Советского Союза среди инструкторов?

А.А.: У нас к инструкторам доступа не было. Помню, туда в гости к начальнику училища приехал Герой Советского Союза полковник Каберов. А начальником училища был Герой Советского Союза полковник Наумов. У них власть была велика, и там был такой эпизод. Каберов и Наумов поднялись в воздух на двух истребителях и устроили показательный воздушный бой, конечно, без стрельбы. Но пилотаж был такой, что они чуть не поразбивались. Ну, они – хозяева положения, им было можно.

Г.В.: Это с одной стороны. Но зато курсантам продемонстрировали приёмы настоящего боя. А на чём они бились, на Яках?

А.А.: Один на Ла-5, другой на Як-7.

О.К.: Кто кому хвоста надрал?

А.А.: Никто никому. Оба – опытные лётчики, выделывали такие пируэты, особенно на вертикалях!

Г.В.: Уж не заспорили ли, какой самолёт лучше? Страшно было наблюдать, что они вытворяли?

А.А.: Мы же мальчишками были, а мальчишкам не страшно. А Ейск использовался ещё как аэродром подскока. Я помню, как там сели «Бостоны», скорее всего, они летели на аэродром Гудауты, там базировался полк торпедоносцев. Мы эти самолёты ходили охранять. А у «Бостонов» впереди четыре крупнокалиберных пулемёта, и рядом на носу было написано «Не возьмёшь!». Сзади тоже была огневая установка, а «Бостоны» же скоростные даже по сравнению с немецкими истребителями, и сзади было написано «Не догонишь!».

Г.В.: На всех, или на одном?

А.А.: Написано на одном, а самолётов было на стоянке несколько, и мы их охраняли, но только одну ночь.

О.К.: Фотографироваться на аэродроме можно было?

А.А.: Фотографироваться, тем более на фоне техники – это всё, это штрафная рота. Фотографии после войны стали появляться, но с большой опаской, поэтому у меня нет снимков того времени.

О.К.: А у штурмана ГСС Демидова много фотографий.

А.А.: У них в полку была специальная служба, а не каждый в полку мог фотографировать, были специальные люди. И остальным фотографии потом раздали.

Г.В.: Ну, и они как Герои Советского Союза пользовались «привилегиями» в этом отношении. Точно так же в разведывательных полках была фотослужба, фотографий делалось много, они там всех и всё перефотографировали.

А.А.: Кроме того, велась военно-политическая работа, были фронтовые газеты, боевые листки. Полетели на задание – фотографировали, вернулись с боевого задания – опять фотографировали. Но не каждый мог на аэродром придти с фотоаппаратом, нужен был специальный допуск.

О.К.: И всё-таки любопытно, почему в одних полках снимков много, в других – ничего.

[Samurai]

Курсант Ейского училища Анатолий Аникин

Г.В.: Что там ещё Вы видели на аэродроме, какая наблюдалась движуха  во время подготовки к полному освобождению Крыма?

А.А.: Кроме пролетевших торпедоносцев и истребителей, никакого особенного движения не было. Над нами пролетали отдельные самолёты, транспортники, но в целом всё было тихо. Аэродром Ейск тогда не использовался как фронтовой.

О.К.: Вы наблюдали только лётную подготовку, или курсанты отрабатывали и  боевое применение?

А.А.: Отрабатывали, несомненно. У них были установлены пулемёты для стрельбы, был специальный полигон.

О.К.: Пришлось ли наблюдать выпуск лётчиков, может, торжественное построение?

А.А.: Наш учебный батальон на таких торжествах не присутствовал. Но я знаю, что выпускали их десятками, торжественно выдавали форму, документы, присваивали звание «лейтенант» и отправляли на самолётах Ли-2 на тот флот, куда планировали. Во время войны выпуски были, раз в 7-10 дней  по мере готовности по окончании программы.

О.К.: Случаи катастроф в училище наблюдали?

А.А.: В Ейске за то время – ни одной. Я видел всего один случай, когда у ЛаГГ-3 отказал двигатель, и лётчик-фронтовик сел на вынужденную, на фюзеляж. Лётчик не пострадал, а у самолёта погнулись винты, и фюзеляж был ободран снизу. Мы помогали поднять самолёт, подвели воздушные подушки, чтобы он выпустил шасси. Потом его оттащили на аэродром, но что с ним стало, восстановили или нет, я не знаю. Мы только слышали, что лётчик всё делал правильно. А катастроф за те почти полгода, что мы там были, не видели.

[Samurai]

О.К.: Итак, вас направили в Безенчук. Это в училище имени Леваневского?   

А.А.: Да. А вот в Безенчуке сложилась другая картина. Добирались мы туда на перекладных, сначала на поезде, потом по Волге на пароходе, прибыли туда. Уже темнело. Нас разместили в палатке, которая являлась ангаром  для небольших самолётов. Огромная палатка, концы не закреплены, болтаются, а в середине стоит мощнейший столб, и вокруг насыпана солома. Так мы с вещмешками в эту солому носом и уткнулись. Ночь переспали, с утра нас сводили в столовую. Мы стали осматриваться, а там доброжелатели, такие всегда находятся, нам показали:
- Вот смотрите: это у нас курсантское кладбище.

Не знаю, как другие, но кажется, мы все посмотрели на это как-то отрешённо. Вроде, это курсантское кладбище нас не касается. В то же время, восприняли кладбище, как что-то неизбежное, связанное с войной.

А отчего там это курсантское кладбище образовалось? Когда Морская Авиация переходила на Пе-2, не было учебно-тренировочных УПе-2. Курсанты - лётчики проходили вывозку на СБ там же в Безенчуке, самостоятельных полётов было не так уж и много, только в зону и по кругу. Если курсант держится в воздухе на СБ, его сажали на штурманское сиденье Пе-2, а опытный инструктор – лётчик провозил его несколько раз по кругу, показывая управление. После этого курсант делал 3-4 самостоятельных полёта один, но не убирал шасси. А на Пе-2 обычно шасси выпускает и убирает штурман. Если курсант справлялся, ему сажали штурмана и стрелка-радиста и готовили дальше. Т.е. вся подготовка на Пе-2 практически происходила самостоятельно. Но всё-таки у Пе-2 двигатели отказывали не так уж и редко. А чтобы удержать Пе-2 на одном двигателе, нужно быть опытным лётчиком.   

Г.В.: А самолёты были весьма «строгие», да ещё и потрёпанные, наверно.

А.А.: Самолёт весьма «строгий», мне на нём пришлось полетать. Так что не удивительно, что в Безенчуке было курсантское кладбище.

Г.В.: Много при вас в Безенчуке было катастроф?

А.А.: Не знаю, мы же там были совсем недолго, т.к. училище готовилось возвращаться в Николаев. Но всегда есть языкатые доброжелатели, особенно из старшин, которые там всеми силами держались, это хозяйственники, «вещевики» и пр., которые рады показать кладбище. Но мы туда не ходили и обелиски не считали. Но вот такая была жестокая подготовка лётчиков на пикирующие бомбардировщики. Но зато выпускники, кто направлялся на флот, были уверены в своих силах. Т.е. был практически «естественный отбор» лётчиков. Не штурманов, конечно, а именно лётчиков.

О.К.: В училище готовили пикировщиков и торпедоносцев?

А.А.: Нет, только пикировщиков. Когда нас направляли, так и говорили, что из нас будут готовить штурманов – пикировщиков. Были ещё 3-е и 4-е ВМАУ. 3-е ВМАУ готовило штурмовиков, а 4-е ВМАУ – торпедоносцев. Это потом уже Николаевское училище стало минно-торпедным.

Г.В.: Вас привезли непосредственно в Безенчук, или куда-то «в поля» на аэродром?

А.А.: Учебный отдел был прямо в Безенчуке.

Г.В.: На аэродромах бывать приходилось? Какие там видели самолёты и сколько, припомните?

А.А.: На аэродромах побывать нам не удалось, в Безенчуке мы пробыли недолго. Моя судьба вновь сделала зигзаг... Кстати говоря, в Безенчук мы прибыли в рабочей одежде, которую выдали в Ейске. Другой формы у нас не было.

Г.В.: Это роба и беретка?

А.А.: Из форменной одежды у меня была только чёрная бескозырка б/у с надписью «Военно-морское училище». В Безенчуке нас переодели, мы получили форму №3, стали красивые. Выдали нам школьные тетрадочки по 12 листочков, пару карандашей, резиночку - с этим мы должны были проходить теоретический курс. Вот нас построили, а наше классное отделение оказалось почему-то крайним в прямом и переносном смысле. Всем скомандовали «направо» – в Учебный отдел, а нам – в палатки и переодеться в рабочую одежду. Скрепя сердце, спрятали мы свои тетрадочки, карандашики и резиночки, переоделись в рабочую одежду. Выдали нам хлеб, по два солёных леща и сахар. Посадили нас на поезд в вагоны «полупульманы», борта высокие, а крыши нет, и поехали мы на станцию Рачейка, я запомнил.

Приехали туда, а там уже двухметровые, вот такой толщины, штабеля распиленного леса – дрова, топить печки в Безенчуке. Нагрузили мы этот состав, а кроме хлеба, лещей и сахара, есть нечего. В нашей команде было 20 человек, нашлись сообразительные парни, 3-4 человека, собрали у нас часть этих лещей и побежали в посёлок. Пока мы грузили, они лещей обменяли на картошку, организовали ужин, картошку запекли на костре. Мы работу закончили, сели вокруг костра, вскипятили ведро воды, навернули картошку с лещами и запили кипятком с сахаром, даже хлеб оставили на потом. Было уже прохладно, забрались мы на брёвна, сложенные в вагоны, свернулись калачиком и уснули, а поезд поехал.  В Безенчуке, правда, разгружали уже не мы. На следующий день надо на занятия, но нам говорят:
- Ребята, вы же уже всё знаете, езжайте опять в Рачейку.

Ещё один рейс в Рачейку мы сделали, а дни идут. Вот день – туда, день – сюда, всего уже прошла неделя, от учёбы мы отстали. Тут пришла пора переезжать училищу в Николаев. Из нас сформировали взвод, дали нам младшего лейтенанта Павлюченко… Он - человек интересной судьбы и нам рассказывал, как был в кремлёвской охране. Оттуда он просился на фронт, но его не отпустили потому, что он был в Кремле (вдруг в плен попадёт), а под наблюдение отпустили сюда. Вот он говорил:
- Я так рад, что меня освободили из кремлёвской охраны! Там заступая на дежурство, не знаешь, под конец дня расстреляют или нет.

Вот такие там были настроения. Чего ему, младшему лейтенанту Павлюченко, врать? Он с такой радостью рассказывал, как ему удалось вырваться из кремлёвской охраны. Он написал множество рапортов, не хотел служить в Москве, наконец, его отпустили… Вот нам выдали «аттестаты», но поехали мы не в Николаев, а в Херсон. 

[Samurai]

Г.В.: Получается, что и другие толком учиться не начали, как уже пришлось собираться в Херсон?

А.А.: Кто начал, они там и остались учиться и закончили училище в Безенчуке! Это нас из роты вырвали, и мы первыми приехали в Херсон, и прямо с вокзала нас отправили в здание довоенного сельскохозяйственного института. Здание стояло без стёкол, крыша есть – стёкол нет. Наверно, кто после нас прибывал из Ейска в Безенчук, тоже хватали и направляли в Херсон. Всего нас собралось там до двух сотен, кто не успел сесть за учёбу. Нам выдали подушки, одеяла, матрасы мы сами набили соломой, а спать приходилось на полу. Уже зима подбирается, холодно.
Мы стали овладевать рабочими специальностями, сначала застеклили одну комнату, чтобы можно было там спать. Постепенно застеклили всё здание, установили там буржуйки, их протапливали, а потом рабочие восстановили и центральное отопление. Для размещения курсантов построили трёхъярусные деревянные нары, из одного взвода стало нас уже две роты. К первым числам января 1945 г. всё отремонтировали, поставили, покрасили, всё нормально.

Г.В.: Это всё в здании сельскохозяйственного института?

А.А.: Да, мы были в здании Херсонского сельскохозяйственного института, а кто поехал в Николаев, я не знаю. И мы начали заниматься.   

О.К.: Херсон был сильно побит во время войны?

А.А.: В Херсоне был взорван театр, говорят, паротурбинная станция, но я на ней никогда не был, крекинг-завод, но он за городом, я туда ходил в караулы. А в городе почти ничего разбито не было.

О.К.: Населения было много?

А.А.: Да и населения было полно. Город, как город. Конечно, по всей Украине бесчинствовала «чёрная кошка» *, мы по очереди ходили в патрули. В патрулях было по 4 человека, двое - впереди, двое - метров на 15-20 сзади, у нас с собой были не винтовки, а укороченные кавалерийские карабины. Нас предупреждали, что можно ждать нападения «чёрной кошки», правда, столкновений не было. Воинских частей в Херсоне не было, патрули держались на курсантах. Там было ещё мореходное училище, для нас – скорее антипод, чем помощник. Они были гражданские, но военнообязанные. Мы с ними всё время конфликтовали и даже дрались. 

* (Так назывались воровские банды.)

Г.В.: Наверняка из-за девушек?

А.А.: А из-за кого ещё, больше не из-за кого драться.

Г.В.: Народу было много, потому что вернулись эвакуированные?

А.А.: Конечно. Вот же херсонская девочка /Анатолий Михайлович показал на Клару Борисовну – прим./. Она всё прекрасно знает.

К.А.: Мы вернулись через две недели после освобождения. Мы с мамой до Харькова добрались поездом и там ждали. Когда передали, что город Херсон освободили, мы получили «бумажки» и на попутках помчались домой. Херсон освободили 13 марта, а мы вернулись туда 28 марта. 

Г.В.: В каком состоянии была квартира?

К.А: В городе были разрушения, разбитые дома, но немного, почти везде были оконные стёкла. Мы получили квартиру со стёклами. Наша армия стояла четыре месяца по ту сторону Днепра, а дельта Днепра там широкая. Между Херсоном и нашими войсками оказалось 12 км – это через все протоки, и четыре месяца они оттуда били. Ещё немецкими бомбёжками в 1941г. была разбита электростанция, повреждены здания консервного завода, который стоял на берегу, и несколько домов в городе – такие были разрушения.

Г.В.: Немцев во время войны в городе было много?

К.А.: Они там стояли 2,5 – почти 3 года, с июля-августа 1941 г. по март 1944г. город был оккупирован.

Г.В.: Удивительно, что город хорошо сохранился, тем более, что наши четыре месяца его обстреливали перед освобождением.

К.А.: Он оказался вне зоны активных военных действий.

А.А.: Непосредственно за город боёв не было. 

К.А.: Немцы его оккупировали и прекрасно в нём жили. Там было расстреляно 12000 евреев и похоронено в противотанковых рвах, которые до этого они сами и выкопали. Еврейское население сильно пострадало. Многие успели эвакуироваться из евреев и не евреев. Из украинского населения большинство остались. Освободилось много квартир, и люди из худшего жилья перебрались в лучшее...

Когда мы вернулись после освобождения Херсона, город был ещё пустой. Папина старшая сестра тётя Глафира рассказывала, что их всех посадили в поезд, вывезли куда-то в степь и всех выгрузили. Люди разбрелись по хуторам, посёлкам и постепенно возвращались в город. Тётя Глафира вернулась дня через четыре после нашего возвращения. В городе также оставалась моя бабушка с внуком, моим двоюродным братом, отец и мать которого погибли под Сталинградом. Его мать была врачом, а отец  - директором нашей школы и ушёл вместе с женой добровольцами. Они служили в госпитале…

Так что перед своим отступлением немцы выгнали всё остававшееся население из своего жилья, а сами ходили по домам со щупами и миноискателями, ковыряли в погребах и везде искали спрятанные ценности. Местные жители прятали свои ценности и перед оккупацией в 1941г., и во время оккупации, когда их угоняли в Германию, надеялись хоть что-то сохранить, там драгоценные металлы и украшения. Вот их-то немцы находили и увозили с собой перед освобождением города нашими войсками в 1944г. Они машинами вывозили имущество, ковры, хрусталь - всё, что могли найти, всё забирали. Самым настоящим образом грабили город.

[Samurai]

Г.В.: Клара Борисовна, раз Вы подключились к разговору, давайте немного вернёмся назад. Вы родились в Херсоне? Кто были Ваши родители?

К.А.: Моего отца звали Борис Кузьмич Астионенко, очень редкая фамилия, «английское» начало с украинским окончанием. У нас не было однофамильцев, все Астионенко – родственники, я уж и не знаю, сколько их. Папа в 1918 г. был призван в армию и служил до 1945 г. В 1927 г. он окончил пограничное училище, стал пограничником, тогда же женился на моей маме Елене Алексеевне. А у Толи  маму звали Елена Антоновна, так нам повезло. У меня бабушка Анна Филипповна, а у него Анна Ивановна. У моего папы были братья, которые женились по нескольку раз, и папа мой тоже. 

Г.В.: Где Ваш отец проходил службу?

К.А.: Папа служил на разных границах, в разных местах. Я родилась в Минске. А в конце 1935 г. его перевели в Нарын, в Киргизию. Так мы всю жизнь кочевали. В 1938 г. мы приехали в Херсон, потому что под Херсоном папина родина. Есть такая деревня Висунск.

А в 1944 г. сначала мы приехали не в Херсон, а в Алешки, где четыре месяца перед особождением Херсона жила у своей дочери Клавдии Кузьминичны бабушка Анна Филипповна. Наша бабушка всю войну жила в самом городе, и у неё квартировал немец, причём этого немца привёл мой пятилетний двоюродный брат. На улице соседи ему кричали:
- Вот теперь мы вас, паршивых коммунистов, бить будем.

Тогда пятилетний мальчишка сообразил, раз теперь в городе немцы, они могут защитить от соседей, которые его собираются бить. Брат вышел на улицу, увидел этого немца, взял за руку и привёл. Тот посмотрел: хорошая квартира, красивая обстановка, шкафы с книгами и даже работающий телефон. Немцу понравилось, и он там некоторое время жил, но потом он стал приводить женщин. А бабушка у меня никого не боялась, она предупредила:
- Водишь женщин, учти, пойду к твоему командиру и расскажу, как ты себя ведёшь. Знаешь, куда тебя выгонят? На фронт, где мои дети воюют. 

Немец немного понимал по-русски. Он съехал, а в квартире поселился румын, его звали Миша. Этот Миша очень боялся фронта и всё время повторял:
- Как плохо же мы воюем. Как плохо же мы воюем…   

Г.В.: То есть эти немцы-румыны знали, что живут на квартире у бабушки, чьи дети против них воюют.

К.А.: А что им было делать?

А.А.: Они прекрасно понимали, раз мужчин нет, где они? На фронте!

К.А.: Когда мы приехали в Херсон, в нашей квартире жить было нельзя, потому что там уже жили чужие люди. И нам дали другую квартиру, шикарную квартиру из 3 комнат с застеклёнными окнами, но совершенно пустую, никакой мебели там не было. А в городе был организован сбор всякой мебели из пустых квартир, где не было жильцов, всё собирали в одном месте, в такое большое пустующее здание. Вот там была куча мебели, и можно было выбрать себе, что хочешь. Говорили, что мебель бесхозная, и действительно впоследствии к нам никто искать мебель не приходил.

Мы пришли, видим, стоит ободранный диван с кусками баракана – ткань такая. А мы перед войной купили диван и там такой баракан. Я запомнила, на диване вот такими большими чёрными буквами был написан номер «381». И только я увидела этот диван, сказала:
- У нас был такой баракан.
- А вдруг это ваш? – говорит распорядитель.
- Наш я помню, на нём был номер.
- Какой номер?
- 381.
- А ну, посмотрим.

Этот мужчина распорядитель вытаскивает диван, разворачивает, а там крупными цифрами написано «381»:
- Так это же ваш диван! Забирайте. 
Вот так у нас появился диван, правда, весь ободранный, но мы на нём спали.

[Samurai]

О.К.: Предлагаю вернуться к авиации.

К.А.: В 1944 г. уже и я была в авиации.

А.А.: Клара – журналистка, с ней «опасно» связываться, заговорит.

К.А.: Я сейчас ещё скажу и уйду, у меня там задание от редактора, мне нужно его выполнить. А в 1944 г. я была секретарём комсомольской организации школы и работала в детском доме. А рядом была эскадрилья капитана Чумаченко из училища Леваневского. Когда надо было в детский дом, например, машину для перевозки или что-то ещё, директриса посылала меня к Чумаченко, и я всегда бегала. Так что я была знакома с училищем ещё раньше, чем с Аникиным. А пусть он расскажет про Чумаченко. Я видела, как они там летали, а взлетали с грунта, но на чём, я не помню.   

А.А.: Тогда в училище были ещё не полки, а эскадрильи.

Г.В.: Это где летали, в Чернобаевке?

А.А.: Нет, в Чернобаевке был другой аэродром. А это был грунтовой аэродром за городским вокзалом на свободной площадке, его теперь нет. Там стояли учебные Ил-2. Дело в том, что для первоначального обучения штурманов тогда не было специального самолёта-лаборатории. В Безенчуке летали на двухмоторном самолете-лаборатории, который, кажется, назывался  «Альбинау», но он сломался.

Г.В.: Он был только один?

А.А.: Он был только один. А штурманов прежде, чем сажать с курсантом-лётчиком, надо было как-то учить. Ну, вот, не придумали ничего лучшего, как взять самолёт штурмовик Ил-2, убрали пулемёт из кабины стрелка-радиста и оборудовали её самыми основными штурманскими приборами. Курсант – штурман в этой кабине стрелка - радиста с опытным лётчиком выполняли несколько полётов по маршруту на Ил-2. Таким был первый опыт штурманской подготовки в 1944 г. А потом появились прекрасные лаборатории, оборудованные на самолётах Ли-2.

Г.В.: И Чумаченко командовал этой эскадрильей Ил-2 в Херсоне  в 1944 г.?

А.А.: К нему направлялись курсанты – штурманы, которых возили лётчики – инструкторы на этих Ил-2. Хотя часть личного состава училища занималась перебазированием его из эвакуации, но обучение курсантов не прерывалось, непрерывно выпускались экипажи. Те, кто уже приступил к обучению, на хозяйственные работы не привлекались.

Г.В.: Эскадрилья Чумаченко была штурманской. А эскадрильи курсантов – лётчиков в Херсоне были в то время?

А.А.: Да, как раз в Чернобаевке. Херсон был промежуточным этапом при перебазировании училища в Николаев. Вот к осени 1944 г. мы перебазировались в Херсон, а в январе 1945 г. наше отделение приступило к учёбе. А в первых числах мая мы должны были проходить лётную практику в эскадрилье Чумаченко. После этого нас должны были направить на слётывание экипажами. Но тут прогремел День Победы.

Г.Э.: Т.е. вас начали обучать по ускоренной программе?

А.А.: У нас ежедневно было 8 часов занятий и «плюс» 3 часа самоподготовки. Учёба была очень интенсивная. Преподаватели были прекрасные! Основы знаний по навигации, а тогда предмет назывался «самолётовождение», я тогда получил в первые месяцы учёбы, и по бомбометанию, и по метеорологии. Я потом и в академии ничего особенно нового по этим предметам не узнал, настолько была хорошая подготовка. 

Г.В.: Тогда надо вспомнить преподавателей.

А.А.: Самолётовождение нашему классному отделению читал лейтенант Банторин. У него была такая судьба: он учился на штурмана, учился очень хорошо, но что-то стало со здоровьем, и его в чистую списали с лётной работы. Т.к. он учился хорошо, его оставили преподавателем, и он проработал всю войну. Очевидно, он был методистом от природы, без преувеличения прекрасно нам читал навигацию и старался нам вложить хорошие знания.

Фамилию преподавателя по бомбометанию я не запомнил, но это был такой яркий артистичный капитан. Приходил и с пафосом:
- Сегодня у нас тема «Бомбометание по кораблям флота с горизонтального полёта! – и рассказывал очень хорошо.

А ещё очень колоритной фигурой был преподаватель по метеорологии старшина Калафати, он был грек и работал до войны в одном из одесских вузов. Во время войны его мобилизовали, и каким-то образом он попал в училище. Что он раньше преподавал, я не знаю, вряд ли метеорологию. Но был весьма грамотным специалистом, а метеорологию знал блестяще. Приходил он на занятия с каким-то томиком… Кстати говоря, училище несколько раз переезжало, а библиотеку возили с собой, не только учебники, но и художественную литературу. И вот Калафати носил с собой томик из библиотеки, а туда вложена записка, мы её не раз видели. В записке были перечислены вопросы, которые надо изложить на конкретном занятии, а занятия были двухчасовые спаренные. Он приходил в класс и сходу начинал рассказывать, давать схемы. Он так замечательно рассказывал, и я метеорологию настолько усвоил, что по окончании курса мог давать простейшие прогнозы на основании синоптических карт. Только звенит звонок, Калафати свою записку кладёт в томик, как закладку, выходит в коридор, садится на подоконник и читает свою книгу. Опять звенит звонок, он входит и продолжает занятия.

Мне он казался уже в возрасте, хотя ему было лет 35, но почему-то уже с сединой. Он не вернулся в Одессу, возможно, было некуда, а вместе с училищем переехал в Николаев, его в училище ценили и возили с собой. Калафати был единственным не офицером среди преподавателей, в училище все занятия проводили только офицеры. После войны его демобилизовали, он был доцентом и преподавал в Николаевском кораблестроительном институте. Докторскую диссертацию писать он ленился, но всем раздавал идеи. Прибрала его к рукам какая-то студентка, он женился, был очень доволен и продолжал читать лекции.

Был среди преподавателей ещё один полковник, повоевавший и раненый, он нам читал тактику разведывательной авиации. А на Пе-2 штурманов готовили целенаправленно: штурман – пикировщик и штурман – разведчик, чтобы могли выполнять разведывательные полёты и бомбометания с горизонтального полёта и с пикирования.

[Samurai]

Г.В.: А говорят, во время войны мало, кто умел бомбить с пикирования, больше бомбили с горизонтального полёта.

А.А.: Ну, как же так?! Ракова Василия Ивановича знаете?

О.К.: Так, когда уже освоили с пикирования? Кто умел, «раковцы» и «полбинцы»?

Г.В.: Знаем, потому и говорим, его полк умел, но не у всех так хорошо получалось. 

А.А.: /показывает фото – прим./ Вот штурман–пикировщик, мы вместе были на кафедре Военно-морской академии и потом вместе были на кафедре в академии Гражданской авиации. А это книги Клары Борисовны, вот очерки о пикировщиках.*

* (Аникина, К. Б. На земле, в небесах и на море / С-Пб: – 2014. Рассказ «Штурман пикирующего бомбардировщика» о Н.Ф.Миронове.) 

О.К.: И всё-таки далеко не все из флотских авиаторов бомбили с пикирования. И до конца войны массово использовать возможности самолёта Пе-2, их полностью реализовать, так и не удалось.

А.А.: А как же дивизия Полбина?

О.К.: Так вот дивизия Полбина и полк Ракова. А кто ещё?

Г.В.: Возможно, сказывалось то, что массовое обучение и переучивание лётчиков на Пе-2 происходило во время войны по ускоренным программам, а самолёт Пе-2 не прощал ошибки?

А.А.: На Пе-2 учили лётчиков в Безенчуке, они там выполняли несколько бомбометаний и направлялись в боевые части. Весь экипаж «зелёный», а на фронте вывозить не на чем. Значит, их просто включали в боевой состав, и они начинали летать. Недаром же говорят, если в первых 2-3 боевых вылетах не сбили, дальше будешь летать. Т.е. фактически учились уже самостоятельно в боях. Какая может быть методика обучения, если он уже сам сидит в самолёте? Вот почитайте про Миронова, он же в Безенчуке окончил училище, там хорошо описана картина обучения.

Г.В.: Герой Советского Союза В.И.Минаков рассказывал, что по прибытии на фронт с ними, молодыми лётчиками, фронтовики делились опытом не очень охотно. Конечно, не утаивали специально, просто не был налажен обмен информацией.

О.К.: Т.е. каждый нарабатывал свой опыт, если успевал.

А.А.: Не знаю, насколько это правда, но говорили, что во время войны из группы в 10 экипажей пикировщиков, выпущенных училищем, выживали только два, которые воевали уже до конца войны. Конечно, потери были большие, но не такие громадные, как ходила молва.

Г.В.: Я не думаю, что потери были так чудовищны. По послевоенным расчётам лётный состав в боевых частях Морской Авиации, в среднем, сменился полностью дважды. Причём из числа выбывших только половина – безвозвратные потери. Кроме того, имеется разница по родам авиации, и в процентном отношении к их общему количеству топмачтовиков и торпедоносцев погибло больше, чем истребителей, например.

О.К.: Т.е. лётчики выходили из строя по разным причинам: были ранены, попали в плен, выбыли на переформирование и переучивание и т.д.

А.А.: В авиации редко попадали в плен, особенно в Морской Авиации. Если уж падал, так падал, а даже Балтийское море холодное. Да и в Чёрном море погибали от переохлаждения достаточно быстро.

О.К.: Ну, в 1941, 1942 и 1945 годах не так много над морем воевали. В первый же месяц войны почти половина 1-го минно-торпедного полка погибла под Двиной. **

А.А.: Но это Ил-4. ***  В 1941 и 1942 г. практически Пе-2 ещё и не было.

** (Речь о событиях конца июня 1941г., когда силами Морской Авиации КБФ пытались остановить мотопехоту немцев на переправе через Западную Двину в районе Двинска. Участвовали экипажи 1-го МТАП, 57-го БАП и 73-го БАП.)

*** (В основном это были самолёты ДБ-3Б. ) 

Г.В.: В данном случае, важно то, что бомбардировщики Морской Авиации были вынуждены действовать без прикрытия и на сухопутном фронте, не будучи этому обученными. Но мы уклонились от темы.

А.А.: Конечно, во время войны подготовка лётчиков была очень «приблизительная», фактически конвейер…

[Samurai]

О.К.: Вы начали учиться, когда война уже приблизилась к завершению. Как эта война закончилась для Вас? Где и как Вы встретили День Победы?

А.А.: Мы были в Херсоне, уже сдали зачёты и экзамены за теоретический курс и готовились летать в эскадрилье Чумаченко, чтобы пройти первоначальную практику. Но всё уже дышало окончанием войны, начальство было настроено по-другому, не совсем понимало, что с нами дальше делать. В праздник 1-го мая мы колонной торжественно прошли по Херсону. Потом в Херсон доставили тело командира Херсонской артиллерийской дивизии, он погиб где-то в Венгрии, были почётные похороны в городском парке. Всё шло к окончанию войны, и нас перенацеливали на подготовку к войне против Японии. 

О.К.: Т.е. информация о предстоящей войне с Японией уже была?

А.А.: В том, что будет война с Японией, никто не сомневался. Когда мы изучали курс разведывательной авиации, к нам приходил преподаватель полковник с набором макетов кораблей: "Летишь, взглянул, увидел корабль, а тут ещё надо смотреть, не атакуют ли тебя истребители…" И он говорил:
- Смотрите, готовьтесь хорошо! В воздухе вы встретитесь не с мальчиками, а с опытными офицерами.

Г.В.: Это были макеты? Каких, немецких и японских кораблей?

А.А.: Макеты были такие маленькие, в начале немецких кораблей. Надо было сказать, какой корабль, какого класса, какое у него вооружение, особенно, какое противозенитное вооружение. А потом стали давать информацию о войне на Тихом океане. Нужно было опознавать американские и японские корабли: крейсер, авианосец… Преподаватель покажет какой-нибудь макет, надо было немедленно сказать класс корабля и основное вооружение.

О.К.: А по японской и американской авиации информацию давали?

А.А.: Нет, нас «натаскивали» на корабли. С истребителями нас почти не знакомили, но мы знали немецкие истребители, что от них ждать: «Мессершмитт-110» и «Фокке Вульф-190», всё их вооружение. Нас учили, как нам быть на Пе-2, как плотнее держаться вместе, не расходиться, чтобы в случае необходимости стрелять одновременно. 

О.К.: Вот недавно умер лётчик – штурмовик дважды Герой Советского Союза Талгат Бегельдинов, который сумел на Ил-2 сбить, по разным данным, то ли 7, то ли 11 немецких истребителей. Как Вам кажется, реально ли подготовить так лётчика на «Пешке», чтобы он мог вести наступательный бой?

А.А.: Во время войны очень оперативно издавались брошюры по обмену боевым опытом. Когда мы проходили теоретический курс, нам рассказывали. В частности, я запомнил, как женская тройка на Пе-2 выдержала атаку, кажется, 8 истребителей. Пе-2 держались крыло в крыло, а потом они прижались к земле, чтобы их нельзя было снизу атаковать. Истребителям оставалось атаковать их только сверху, потому что так резко пикировать они не могут, иначе врежутся в землю. Вот приводился пример этих лётчиц, которые привели самолёты на аэродром, хотя и все в дырках, но сбить их не смогли.

О.К.: Это оборонительный бой, где Пе-2 уклонялись от столкновения с противником. А случались наступательные бои на Пе-2?

А.А.: Наступательный бой, ну, это только если истребитель «подвернётся». В тех же документах по обмену опытом был приведён такой случай, когда четыре истребителя атаковали один самолёт разведчик Пе-2 на Балтике. Три истребителя были сбиты, а четвёртый ушёл. Каким образом? Морской лётчик прижимался к воде, а «Мессершмитты» его атаковали сверху. Один истребитель удалось сбить штурману Пе-2, но вскоре у него заело пулемёт. А истребители над ним проходили и сверху прекрасно видели, что он там возится с пулемётом, но никак у него не получается. Они понимали, что теперь разведчика раздолбают, поэтому уже просто издевались.
На Пе-2 имеется астролюк, а радист у них был очень здоровый парень, и у него был переносной ШКАС. Внизу у него был турельный пулемёт УБТ, а вправо – влево там были специальные гнёзда, такие окошечки, куда он мог поставить переносной ШКАС и стрелять. Но здоровый мужчина мог и с рук из ШКАСа стрелять. Астролюк может открываться, но там всего вот такой козырёчек… А истребители уже совсем обнаглели. В очередной раз атакуют, тут стрелок из астролюка на мгновенье высунулся (там же скорость всё-таки) и из ШКАСа практически в упор стрелял. Так стрелок-радист сбил второй истребитель, но расстрелял свой боезапас.

Тут немцы только разозлились, видят – штурман не может стрелять, и стрелок уже не может стрелять. Они уже думают: «Сейчас мы тебя добьём!». Один из оставшихся истребителей прошёл над Пе-2, проскочил вперёд. Это лётчик Пе-2 выпустил то ли закрылки, то ли тормозные решётки, я уже забыл. Но решётки – это опасно, можно носом "клюнуть". Скорее всего – закрылки выпустил, и самолёт резко уменьшил скорость. Истребитель над ним проскочил, и Пе-2 оказался сзади. Тут лётчик поднял нос самолёта, а у него же пушка имеется! Он сзади в хвост истребителю влупил и так сбил третий  самолёт. А четвёртый «Мессер» ушёл. Это был Пе-2 – разведчик, и я не думаю, что это – сказки. Так что боевой опыт нам очень оперативно доводили, издавались такие мягкие брошюры, боевые листки, и мы их читали.

[Samurai]

Г.В.: Чья же эта работа? Какой экипаж так отличился? Были Пе-2         в 15-м разведывательном полку, но были свои разведчики и в бомбардировочных полках, они производили разведку для себя.

О.К.: На Пе-2 воевал на Балтике 12-й гвардейский бомбардировочный полк. Больше некому, или один полк, или другой. По Вашему мнению, насколько хорошо было продумано оборонительное вооружение на Пе-2?.

А.А.: По тем временам – неплохо, к нему подойти было трудно. А когда идут звеном, вовсе тяжело подойти. Были пулемёты УБТ калибром 12,7 мм – это достаточно хорошее оружие.

О.К.: В американскую технику, которая к нам поставлялась, те же «Бостоны», было натыкано стволов немеряно. А «Пешка», вроде бы, такая тоненькая.

А.А.: На «Бостоне» тоже только одна турельная установка сзади.

О.К.: Но у неё два пулемёта. А на первых ещё и снизу было по два.

А.А.: Ну, да, два ствола – это лучше, чем один, безусловно.

О.К.: А тот же ШКАС 7,62 мм к концу войны уже был недостаточен: большое рассеивание, а убойная сила пули невелика.

А.А.: ШКАС на Пе-2 был как нечто дополнительное. Для защиты нижней полусферы у стрелка-радиста - УБТ. У штурмана – УБТ. Но если бомбардировщик вооружить, как крейсер, кто тогда будет бомбы нести? У него и так нагрузка была не такая уж и большая.

О.К.: Тогда скажите, из Вашего опыта, сколько реально таскал Пе-2 бомбовой нагрузки?

А.А.: 500 кг запросто - две бомбы ФАБ-250. Но зависит от того, как далеко лететь, мог взять и 1000 кг бомб, а запас топлива меньше.

О.К.: Некоторые ветераны рассказывали, что загружали до 800 кг, но это же мало.

А.А.: Ну, да. Если лететь на бомбометание с пикирования, то бомболюки загружать нельзя, и бомбы вешали только под плоскостями. А в бомболюки загружали только при бомбометании с горизонтального полёта.

О.К.: Я разговаривал с одним штурманом 34-го гвардейского пикировочного полка, они за год слетали на пикирование всего два раза.

А.А.: Смотря, что бомбить. Бомбят с пикирования малоразмерные цели, например, корабль. А на земле что, зенитная батарея? Но на неё не очень-то спикируешь. А танк – это не цель для бомбометания с пикирования. Для борьбы с танками были предназначены кассетные бомбы. В бомболюк подвешивался "специальный ящик", в него укладывались бомбы по 2,5 кг. При сбросе они из "ящика" рассыпались веером. Самолёты шли строем на танковую колонну или на боевой порядок танков, открывали люки и сыпали эти бомбы. Здесь пикировщик не нужен, что он может сделать? Другое дело Ил-2, у него уже были ПТУРСы, пушки мощные, он был способен атаковать одиночный танк. А Пе-2 не был предназначен для этого.

О.К: Против кораблей ПТАБ'ы  не пытались использовать? *

* (Противотанковая авиационная бомба.)

А.А.: А зачем, это ровным счётом ничего не даст. Что значит сбрасывать такие бомбы? Это зайти с горизонтального полёта на корабль, и идти достаточно долго, чтобы этот корабль наверняка накрыло россыпью бомб. А тебя за это время три раза собьют. И потом, что эти ПТАБ'ы с кораблём сделают?

О.К.: Торпедоносцы вынуждены были летать…

А.А.: Торпедоносец, как правило, не проходит над кораблём.

[Samurai]

Г.В.: Давайте «зайдём» с другой стороны. В чём заключалась подготовка экипажа и работа по кораблям на Пе-2? Чему вас учили, как его атаковать?

А.А.: При работе по кораблю с пикирования или с горизонтального полёта надо было сбросить серию бомб. Никто не надеялся, что единственной бомбой попадёт в корабль, тем более узкий боевой. Заходить на корабль старались под углом 45о к его курсу, так создаётся наибольшая вероятность попадания. При заходе поперёк вероятность попадания была маленькая из-за наличия интервалов между сбросами бомб и несовершенной их аэродинамики. Бомбы могли упасть одна до, а следующая уже после корабля. Если заходить вдоль корабля (по курсу, или против него) все бомбы могли упасть в воду сбоку от корабля. Поэтому лучше заходить именно под 45 градусов к курсу корабля и бросать бомбы серией. Тогда наибольшая вероятность попадания, хоть с пикирования, хоть с горизонтального полёта.

Г.В.: Серия – это сколько бомб?     

А.А.: Обычно - 4 бомбы, сколько взяли, столько сразу и сбросили.

О.К.: Я про ПТАБы спросил потому, что лётчики рассказывали такой случай. Атаковали транспорт, гружённый углём, но не попали. А, мол, если бы сбросили россыпью ПТАБ'ы, их много, какие-нибудь попали бы, а уголь бы загорелся. 

А.А.: Не думаю, что это решение проблемы. Ну, наделали бы эти бомбочки дырок в палубе, ну, загорелся бы уголь, но судно же не взорвётся. Уголь потушат, и всё.

Г.В.: Такой вопрос: если эта ФАБ-250 попала не по кораблю, а в воду рядом у борта и взорвалась. Будет ли причинён существенный ущерб и засчитывались ли экипажу такие «попадания»?

А.А.: Это зависит от расстояния, на котором бомба разорвалась. Если взрыватель настроен так, что она вошла в воду и сразу разорвалась рядом с корпусом – это даже лучше, чем сверху в корпус попасть. От большой бомбы разрушения будут, как от торпеды. Но это трудно так подгадать. 

Г.В.:  Как быть с пикированием на боевые корабли, когда там стоит мощная зенитная артиллерия? Что в этом случае предлагает тактика?

А.А.: Пикирование осуществлялось на любые, боевые и не боевые корабли. Но при атаке одиночным самолётом или звеном (3 самолёта) на боевой корабль, допустим, крейсер, все самолёты будут сбиты, скорее всего.

О.К.: А случай с «Ниобе» на Балтийском флоте?

Г.В.: Его сначала штурмовали.

О.К.: Ну, да, в операции были задействованы десятки самолётов.

А.А.: Если сбрасывать бомбы с высоты 500 м, самолёт точно собьют, значит, нужно сбрасывать бомбы с высот, когда зенитные автоматы не эффективны. Эффективность артиллерии среднего калибра была не так велика, этих «хлопков» разрывов не так уж и боялись, хотя ими тоже сбивали самолёты. Страшны были именно зенитные автоматы: «Эрликоны» и близкие к ним по калибру зенитные пулемёты. Это сплошной «ливень» огня.

Г.В.: На каких высотах обычно летали пикировщики?

А.А.: Шли на высотах от 1500 м до 2500 м, так летали во время войны и, соответственно, пикировали до 700-1000 м и выводили.

Фотоконтроль удара пикирующих бомбардировщиков Пе-2 ВВС КБФ по транспорту противника. Рейд Хела, 15.04.1945 г.

[Samurai]

О.К.: Во время войны немцы, начиная с 1943 г., очень активно использовали радиолокационные средства обнаружения. У нас тоже, по-моему, с 1942 г. появился «Редут».

Г.В.: Но это наземные станции, а бортовые РЛС мы стали использовать с 1944г.

О.К.: Тем не менее, это позволяло обнаружить самолёты на высоте около 4000 м где-то за 50 км и поднимать истребители ПВО. Вам что-нибудь об этом рассказывали? Учили, как с этим бороться, что делать?

А.А.: Я не помню, чтобы нам рассказывали о радиолокационных станциях у немцев в том курсе, который я прослушал в 1945 г. Там о них не было ни слова. О радиолокационных станциях заговорили уже после окончания войны. 

О.К.: Британцы активно использовали радиолокационные средства обнаружения, начиная с 1939 г.

Г.В.: Наземные РЛС дальнего обнаружения немцы устанавливали, начиная с 1938-39 гг. Такие были, например, на мысе Брюстерорт (ныне мыс Таран на Балтике), в Констанце, Сулине (в Румынии) и пр. Мы об этом не знали и здорово на этом погорели. Например, перед операцией по окончательному освобождению Крыма весной 1944 г. самолёты ВВС ЧФ направлялись на разведку и аэрофотосъёмку ВМБ Констанца. Их далеко в море обнаруживали РЛС, и на перехват поднимали звено «Мессершмиттов-110», стоявших на аэродроме Мамайя. Так погибли несколько экипажей разведчиков из 10-го разведывательного полка и других полков.

А.А.: В области военной техники немцы были на голову выше планеты всей. Они здорово приготовились к войне.

О.К.: На том, собственно, они и погорели. Доводя до совершенства технику, они всё усложняли технологии, и их не хватило на всю войну. Рассчитывали на блицкриг, но им «попалась» не та страна. Вот, кстати, на счёт реактивной авиации у немцев вам что-нибудь сообщали?

А.А.: Да, но это же первые самолёты только появились. Они были малочисленны и слабо вооружены.

О.К.: Я бы поспорил, что они были слабо вооружены.

Г.В.: Насколько быстро с нашей стороны были оценены перспективы реактивных самолётов? Был ли интерес к ним?

А.А.: Нет, нет, нет… Да, собственно, мы и не знали, как с ними бороться.

Г.В.: Во время войны на самолётах, например, И-153, И-16 и др., использовались реактивные снаряды. Не было попыток использовать такие снаряды на Пе-2?

О.К.: Пытались их устанавливать сзади в качестве защиты для стрельбы назад, вешали под фюзеляжем, где он переходит в стабилизатор.

А.А.: Нет, это был чистый бомбардировщик. Конструкторские разработки велись самые разные, но в массовом вооружении ничего подобного не было.

[Samurai]

Г.В.: Давайте вернёмся к Вашей биографии. Вот Вы прошли ускоренную подготовку по теоретическому курсу и в мае 1945 г. должны были приступить к полётам в учебной эскадрилье подготовки штурманов под командованием Чумаченко, которая сидела на полевом аэродроме возле вокзала в Херсоне. Сколько было самолётов у Чумаченко?

А.А.: Я не знаю, наверно, около десятка. Но к полётам мы не приступили, потому что закончилась война. Нам сообщили, что подготовка будет организована по-другому, добавили примерно около двух месяцев теоретических занятий. А эскадрилью Чумаченко расформировали, потому что подготовка штурманов на Ил-2 была не эффективной.

Г.В.: Я так понимаю, что начинающий штурман при обучении на Ил-2 оказывался сам с собой, и спросить ему было некого?

А.А.: Там было переговорное устройство с лётчиком. Лётчики были опытные, показывали элементы визуальной ориентировки. Всего, по-моему, проводилось полёта четыре на Ил-2, т.к. больше было летать на них бесполезно. На Ил-2 показывали курсанту, как работают приборы, как вести визуальную ориентировку в воздухе, начальное знакомство.

Г.В.: Наземная подготовка на тренажёрах, на каких-то установках  была? Или показывали только на картинках, а потом сажали сразу в самолёт?

А.А.: Все тренажёры появились уже после войны в Николаеве. А до того после Ил-2 сразу сажали на Пе-2. Нужно было всё постигать самому, своим умом.

Г.В.: Если бы война в мае 1945 г. не закончилась, как бы дальше складывалось ваше обучение?   

А.А.: Если бы война не закончилась, до конца мая мы бы уже улетели на фронт. После 3-4 полётов на Ил-2 нас бы направили в Чернобаевку слётываться с молодыми лётчиками в экипажах. Программа полётов была рассчитана на 20-30 часов.

Г.В.: Когда штурманы узнавали, с кем будут летать?

А.А.: Когда прибывали в эскадрильи, будущие лётчики и штурманы знакомились друг с другом и выбирали, кто с кем хочет летать, кто понравится друг другу. А кто не нашёл себе пары, тех в экипажи назначали просто приказом.

Г.В.: В Херсоне вы и жили и учились в здании Сельскохозяйственного института. А где курсанты жили в Чернобаевке? Какие там стояли самолёты на аэродроме?

А.А.: Мы туда не попали. А вообще для курсантов там было что-то вроде казармы. В Чернобаевке стояли самолёты Пе-2. Затем и под Николаевом заработали аэродромы, по-моему, в Лоцкино, и аэродром Кульбакино.

Г.В.: Вопрос по Кульбакино. У этого аэродрома второе название Водопой, а мне в какой-то старой книге о временах войны попадалось «Кульбакино и Водопой», т.е. как будто бы про два разных аэродрома. Между тем все выпускники от начала 1950-х гг. помнят этот один аэродром, но с двумя названиями. Поясните, пожалуйста, было ли два аэродрома во время войны? Они могли быть совсем рядом, два аэродромных поля, такие случаи известны. Или это изначально название одного и того же аэродрома?

А.А.: Нет, нет, нет. Это один аэродром. Там железная дорога идет так вот углом: с одной стороны ж/д станция Водопой, с другой стороны ж/д станция Кульбакино. И в официальных документах аэродром называли иногда Кульбакино, иногда Водопой. Около станции Кульбакино были авиаремонтные мастерские Морской Авиации, там были стоянки самолётов, производился плановый ремонт самолётов. А с другой стороны аэродрома стоял учебный полк Николаевского училища. Т.е. у мастерских и у полка были разные места размещения, но сам аэродром при этом был один.

На аэродроме у станции Водопой была старенькая бетонная полоса, построенная немцами, насколько я знаю. Полоса была достаточно добротная, но короткая, не рассчитанная на тяжёлые самолёты. В нашу бытность мы летали с грунта, а рядом построили прекрасную полосу. Сейчас аэродром называется Кульбакино, там базировалась как раз та украинская авиационная часть, которая бомбила Донецк. Они перелетели в Чугуев, и их почти всех повыбивали.

Г.В.: Хорошо, что мы это выяснили. А была ещё эскадрилья в Сливино.

А.А.: Я летал с аэродрома Сливино. Там у меня были первые парашютные прыжки в 1948 г. Тогда у нас были парашюты устаревшей конструкции. Если парашют немножко неправильно сложен или влажный, то он не сразу открывался, и было возможно, что купол парашюта перехлестнут стропы.

[Samurai]

О.К.: Вопрос: кто занимался укладкой парашютов?

А.А.: Укладчик парашютов, это был, как правило, сверхсрочник. У нас в полку был начальник ПДС и был укладчик парашютов, такая должность. И перед прыжками каждый курсант вместе с укладчиком укладывал свой парашют. А вот к тем парашютам, с которыми мы летали, мы не прикасались, их укладывали без нас. Сегодня летишь с одним парашютом, завтра с другим, лишь бы лямки были подтянуты по мне. Но перед парашютными прыжками было принято укладывать свои парашюты заново вместе с укладчиком. Эти парашюты были уже не новые, с ними случались разные казусы. То клин вылетит из парашюта, то стропы перехлестнутся, это бывало довольно часто. У нас были с собой ножики – стропорезы, чтобы обрезать перехлестнувшуюся стропу, так что курсантам приходилось приземляться с повреждённым парашютом, или на запасном парашюте. Но со мной ничего подобного не случалось.

А в 1949 году на аэродроме Кульбакино у меня был вынужденный затяжной прыжок 10-го июня, в тот день, когда Клара родила сына. Я прыгнул, парашют сразу не открылся, но я чувствую, за спиной что-то шевелится, вроде бы открывается. Я знаю, что не надо спешить дёргать запасной парашют. Нас предупреждали, что случались ситуации, когда основной парашют ещё не раскрылся, и выдёргивают запасной. Парашют выходит такой «колбасой», а если они оба друг за дружкой выходят, перехлёстываются, и уже ничего не сделаешь. Кроме того, чтобы открыть запасной парашют, лучше перевернуться на спину, т. к. при выходе стропы могут ударить по лицу, парашют же спереди. Но я чувствовал, что основной парашют сзади как-то шевелится. Чёрт его знает, почему он медленно открывался. Но раскрылся, хотя при раскрытии удар был значительно сильнее, чем обычно, скорость падения у меня была уже большая. Наблюдающие с земли уже подумали, что дело плохо.

Г.В.: Сколько прыжков в год вы, курсанты, должны были выполнить?

А.А.: Курсанты и лётчики, и штурманы должны были выполнить по два прыжка в год. Но это не всегда выполнялось потому, что не с чего было прыгать, это же был переходный период, старых самолётов уже не было, а новых ещё не было. Всё донашивали, всё добивали накануне глобального перевооружения авиации. А этот затяжной для меня был третий прыжок. На первом курсе, когда мы летали на УТ-2М, прыжков у нас не было, не с чего было прыгать. А когда мы летали в Сливнах, так в курсантском просторечии называлось Сливино, у нас были первые прыжки.

Г.В.: С какого самолёта вас сбрасывали?

А.А.: С Ли-2. В училище был транспортный отряд, по-моему, в нём было четыре самолёта Ли-2. Как минимум, командир отряда и ещё один командир экипажа были допущены к выброске парашютистов, там же надо особые режимы полёта выдерживать. У Ли-2 же хвостовое колесо не убиралось, при неправильном прыжке за него можно было зацепиться.

Г.В.: Сколько вас набирали в самолёт за раз на прыжки?

А.А.: Человек двадцать.

Г.В.: Кроме четырёх Ли-2, были в транспортном отряде другие самолёты управления и связи?

А.А.: В этом же транспортном отряде было 3-4 самолёта Як-12, где рядом с пилотом можно было сесть. Это такой «самолёт-такси» с высоко расположенным крылом, в который помещалось 4 человека. Лётчик сидит слева, рядом мог сесть один пассажир, и два сзади.

Г.В.: Каких-нибудь специальных учебно-тренировочных самолётов для поддержания лётной подготовки командования училища не было? Например, в Ейском училище к транспортному отряду были закреплены самолёты истребители и пр., на которых подлётывали начальник училища, инспекторы и другие офицеры управления.

А.А.: Вот когда я оказался в Ейском училище, там был начальником Герой Советского Союза полковник Наумов, я хорошо помню, что он летал. Я только не знаю, был ли у него персональный самолёт. Ейск тогда был прифронтовым аэродромом, немцы были ещё в Крыму. Через Ейский аэродром перелетала группа самолётов, в которой был его друг. А тогда было такое время, много, чего было можно, имея Звезду Героя. Вот они для курсантов устроили показательный воздушный бой на виражах и на вертикалях вплоть до земли, чуть не поубивались. Без утверждённой заранее плановой таблицы нельзя было летать даже начальству любого уровня, а они ничего, взлетели.

В Николаевском училище такого не было, специально для тренировок начальства не было никаких самолётов. Те, кто хотел летать, летали на наших же самолётах, хотя самолёт командира полка берегли. При мне начальником училища Леваневского сначала был Шарапов, потом Коваленко, потом Карпенко, но ни один из них не садился за штурвал. За штурвал садились только их замы по лётной подготовке.

Г.В.: До них начальником училища был Морозов, он разбился в 1944 г. на самолёте. Может поэтому запретили летать?

А.А.: Но Морозов разбился не потому, что он сидел за штурвалом. Училище готовилось к перебазированию в Николаев. Они летели на старом двухмоторном самолёте (ТБ-1 или Р-6, я не помню), который использовался как транспортный, чтобы осмотреть место для перебазирования. С начальником училища в самолёте был, как минимум, ещё и старший штурман училища. Я когда был курсантом-штурманом в Безенчуке, помню, вдове старшего штурмана мы помогали выкопать картошку. Нас, четверых курсантов послали. Мы всё выкопали, огород привели в порядок. Она сварила целое ведро картошки и нас накормила.

Рассказывали, что они где-то в Таганроге разбились, это была промежуточная посадка. Лётчик, командир экипажа, был такой, что если бы не было войны, его бы давно уже списали. У него периодически случались проблемы со здоровьем, хватало желудок. А в их самолёте выпуск закрылков производился механически вращением специальной рукоятки. Он при заходе на посадку не смог справиться с выпуском закрылков, потерял скорость и упал. Вот такие были разговоры.

[Samurai]

Курсанты ВМАУ им. Леваневского, 1945 г. Аникин - второй слева.

Г.В.: Давайте вспоминать дальше о Вашем обучении. Что было после дополнительных двух месяцев теоретической подготовки?

А.А.: Пока наше начальство после Победы думало, что с нами дальше делать, мы сначала помогали на весенних полевых работах, а потом уже нас посадили на теоретическую учёбу. Лётная подготовка всё откладывалась ещё и потому, что началась организационная перестройка училища, переход на полковую систему и  перевооружение на другую матчасть. Нам продлили учёбу потому, что уже не было потребности в свежих кадрах Морской Авиации. Хотя, вроде, мы готовились к войне с Японией, но она началась и быстро закончилась, поэтому нас снова не стали выпускать.
Тогда мы достроили училище. Потом нас собрали и официально объявили, что подготовка будет трехлетняя, и мы будем курсантами второго курса штурманов. Это было осенью – зимой 1945 – 1946 гг.

Г.В.: В 1945 г. из боевых самолётов в Херсоне были только Пе-2. Не припомните, а в Николаеве в том году были другие самолёты, на которых бы выпускали курсантов? Когда в Николаеве появились Ил-4 и Ту-2?

А.А.: В 1945 г. в Николаевском училище могли быть только Пе-2, потому что в это время существовали ещё 3-е и 4-е ВМАУ. В 4-м ВМАУ были Ил-4, в 3-м ВМАУ – Ил-2. Ту-2 появились позже, я на них летал, но полетал и на Ил-4.

Г.В.: Т.е. за последние годы войны сложилась система училищ со строгой специализацией? 3-е ВМАУ готовило штурмовиков, а 4-е ВМАУ готовило торпедоносцев.

А.А.: Подготовка во время войны велась целенаправленно на определённый боевой самолёт, широкой специализации у училищ не было.

Г.В.: Т.е четыре военно-морских авиационных училища готовили лётный состав разных родов авиации. Ейское готовило истребителей, причём у них специализация начала постепенно складываться ещё с 1940 г., а с    1942 г. они практически полностью перешли на подготовку истребителей.

А.А.: В училище Леваневского были сначала СБ, а потом Пе-2. После перехода на Пе-2 учебные самолёты СБ использовались как переходные.

Г.В.: На торпедоносцах «Бостонах» в училищах не готовили?

А.А.: Я такого не слышал, готовили только на торпедоносцах Ил-4. Да и «Бостонов» было не много, на них переучивались уже боевые лётчики.

Г.В.: Нет ли у Вас ещё какой-нибудь информации про 3-е и 4-е ВМАУ?

А.А.: Я не знаю историю 3-го и 4-го ВМАУ, я застал уже «кусочки» этих училищ. Во время войны они были где-то в Куйбышевской области, но постепенно перебазировались. 3-е ВМАУ - в Таганрог. 4-е ВМАУ - в Феодосию. В районе Таганрога был такой полевой аэродром Поляковка, на нём базировался полк на УТ-2М, в котором мне пришлось полетать. Недалеко от Старого Крыма, на аэродроме Карагоз (потом его называли Гончаровка) был полк 4-го ВМАУ на Ил-4. Остатки 4-го ВМАУ были переданы в училище Леваневского, которое переименовали в Военно-морское минно-торпедное авиационное училище (ВММТАУ).

[Samurai]

Г.В.: На аэродромах в Таганроге и в Поляковке оставался какой-то полк первоначального обучения? Это в каком году?

А.А.: В 1947 г. я там летал на УТ-2М как курсант - лётчик. 

Г.В.: Я так подробно расспрашиваю потому, что формально архивы училищ после 1945 г. ещё секретны, просто некому заниматься их рассекречиванием. Хотя на самом деле там уже давным-давно нет и не может быть ничего секретного. Между тем, в этих историях много интересного, что хотелось бы знать широкому кругу исследователей.

А.А.: Не понятно, зачем эти архивы держать секретными, это давно уже история. Если и есть причины засекречивать архивы училищ, только чтобы не рассказывать, насколько проста и жестока была подготовка курсантов и лётных экипажей в те годы. Лет 20 назад я прочитал воспоминания лётчика–истребителя, одного из лучших асов Германии, который вступил в войну в начале 1943 г. на Кубани. До прибытия на фронт у него имелся налёт 200 часов, который превышал общий налёт некоторых наших боевых лётчиков. У немцев была возможность готовить и беречь кадры. Он рассказывал, что впервые участвовал в бою в районе МинВод. Когда этого немца зажали наши истребители, его охватил страх, он бросил самолёт в пикирование, вывел над землёй и ушёл на свой аэродром. Он вышел из боя, но его за это не разжаловали, только разъяснили, как надо воевать, что делать. Он продолжал воевать и до конца войны успел стать одним из лучших асов Германии. А у нас и до войны лётчики не имели такой хорошей подготовки.

Г.В.: Я плотно ознакомилась с довоенными архивами Ейского училища, там подготовка курсантов была хорошая. Налёт составлял до 200 часов, были введены ночные полёты, полёты в боевых порядках, упражнения на боевое применение. В целом лётчики в части прибывали неплохо подготовленными. Хотя события 1938 г. сказались на качестве обучения, т.к. опытные кадры в значительной степени были уничтожены, или отстранены от службы. В то же время расширилась сеть авиационных училищ, и оставшиеся кадры по ним «распылили». Учебными соединениями руководили майоры на генеральских должностях, не прошедшие последовательно все ступени службы. Это само по себе о чём-то говорит.

А.А.: Во время войны подготовка экипажей Морской Авиации была скороспелая, их можно сравнить с народным ополчением в пехоте, или маршевыми батальонами. Подготовка лётчиков для ведения боевых действий была чрезвычайно недостаточной. Фактически учились в боевых вылетах методом выживания, и спас нас большой людской резерв. Молодёжь не боялась недоученной идти в бой.

Г.В.: До войны мы успели понастроить самолётов и даже имели к июню 1941 г. некоторое численное превосходство перед немцами. Хотя по своим лётным и техническим характеристикам многие типы уступали немецким или уже просто устарели. Как Вы думаете, какой фактор имел большее значение в наших неудачах первых лет войны: несовершенство техники, слабо конкурировавшей с немецкими самолётами и вооружением, или недостаточная подготовленность лётного состава?

А.А.: Я думаю, к началу войны основная масса самолётов, стоявших у нас на вооружении, была уровня времён гражданской войны в Испании. Возьмите самолёты дальней авиации ТБ-3, разве это самолёт уровня Второй мировой войны? Старые истребители И-16, И-15бис уступали немецким истребителям в скорости и маневренности. Скоростные бомбардировщики СБ к тому времени уступали в скорости и вооружении немецким истребителям и противостоять им не могли. Их можно было успешно использовать при мощном истребительном прикрытии, но прикрытия зачастую не было. В результате наша авиация в 1941 г. понесла большие потери из-за того, что опытные лётчики шли в бой на старых самолётах, и их повыбивали. А потом самолёты появились, а опытных экипажей для них не хватало, вступали в строй лётчики скороспелой подготовки. Таких, как Василий Иванович Раков, лётчиков с боевым опытом, полученным до Великой Отечественной войны, остались единицы.

Сейчас забывают ещё и то, что после прокатившихся репрессий командовать некоторыми авиационными частями назначались не лётчики, а «политруки». Ветераны, начинавшие службу до войны, рассказывали мне, что большой урон нанесли предвоенные реформы министра обороны маршала Тимошенко. Он – кавалерист, в авиации ничего не понимал, и когда инспектировал авиационные части, его изумляло, что там нет такого чинопочитания, как в пехоте или в кавалерии. Рядовой лётчик с командиром полка может разговаривать почти на равных. Тимошенко было не понятно, что когда понадобится, лётчик выполнит приказ своего командира беспрекословно, пойдёт в бой и сделает всё, что надо. Они же идут в бой в одном строю, что командир, что рядовой лётчик. Это же не пехота, где батальоны  пошли в атаку, а командир полка сидит на командном пункте.

Тимошенко стал наводить «порядки» в авиации. Туда стали присылать командирами артиллерийских, кавалерийских офицеров, которые как будто бы знали технику. Многие начальники штабов были совершенно не знакомы с лётной работой. Раньше из авиационных училищ выпускали лейтенантов. Как это так, никем не командует, а уже лейтенант?! Стали выпускать сержантов, сразу упал престиж. Как-то не замечали, что у немцев летают офицеры с хорошей подготовкой. Наши лётчики были очень обижены. Их выпускали сержантами на офицерские должности, и они жили в одной казарме с механиками, с рядовым составом, а им надо было при этом летать. И только через некоторое время им присваивали звание «младший лейтенант». Ну, а тут ещё переучивание, и налёта не хватало, и авиационного бензина не хватало…

Г.В.: Хватало ли в училище топлива во время войны, в Безенчуке, в Херсоне, в Николаеве? Зависело количество полётов курсантов до выпуска от наличия бензина?

А.А.: В Безенчуке я не летал. Но даже много позже, когда мы летали в Николаеве уже на Ил-28, был лимит керосина, и нужно было укладываться в норму. Но я не слышал, чтобы полёты срывались из-за недостатка бензина или керосина. Нефть добывали в Баку, а потом и в Башкирии, так что авиационное топливо было.

[Samurai]

Г.В.: Когда вас перевели в Николаев, там были другие военные части, кроме училища? 

А.А.: Там стояла артиллерийская дивизия, очевидно, прошедшая Великую Отечественную войну. Мы видели этих артиллерийских офицеров, они жили недалеко от нас. Многие были молодые, но у нас никаких конфликтов с ними не было. Рассказывали такой анекдотичный случай. Офицеры собирались компанией, любили играть в карты, а жёны, естественно, противились, когда мужья всю ночь за картами проводят. Жили они в посёлочке с такими двухэтажными домиками, где были чердачки.
 
Вот офицеры что придумали: они договорились с дежурным по дивизии, тот присылал посыльного солдата, якобы, сообщить об объявлении тревоги по дивизии. Жёны видели, что мужья отправляются на службу по тревоге и ложатся спокойно спать. А мужья офицеры собираются на чердаке и режутся в карты. Но как-то одной из офицерских жён понадобилось залезть на чердак. Тут случился грандиозный скандал, дошло до командира дивизии, и этих офицеров приструнили. А тогда жёны умели свои права качать.   

Г.В.: Не сожалели, что не попали в артиллеристы?

А.А.: Нет, к этому времени я целиком был в авиации и, конечно, не пожалел.

Г.В.: Так когда Вы из Херсона переехали в Николаев?

А.А.: В сентябре 1945 г., после окончания войны с Японией. Нам сказали: «Всё! На фронте вы больше не нужны». Мы переехали в Николаев, заканчивали восстановление училища. Там уже работали немецкие пленные, а также вновь набранные курсанты. Мы сначала жили в палатках, потом оборудовали себе кубрики. Нам сказали, что курсанты 1926 г. призыва демобилизации не подлежат, и нас сажают на трехлетнее обучение. Кто не хотел учиться три года, могли подать рапорта и дослуживать до демобилизации во флотских экипажах. Но я не помню, чтобы из моих однокашников кто-то написал рапорт. Все, кто старше 1926 г. могли быть быть демобилизованы. А старослужащих у нас было много, большинство уволились и разъехались по домам. 

Г.В.: Т.е. те из ваших однокашников, кто старше 1926 г., могли писать рапорта и сразу увольняться?

А.А.: Да, у нас в каждом классном отделении были 2-5 старослужащих, которых в курсанты набирали с флотов. Были черноморцы и североморцы, но больше всех почему-то было балтийцев, прошедших Блокаду Ленинграда. У одного из наших курсантов была медаль Нахимова, ею в Отечественную войну награждали за серьёзные подвиги. Это был Дима Вязгин, такой крепкий парень, он был мотористом на торпедном катере. Когда отряд катеров выходил в атаку, его катер подбили, а командира тяжело ранили. Остальные члены экипажа были убиты или тяжело ранены. Дима остался один, а ему нужно было управляться с мотором и с рулевым управлением торпедного катера. В одиночку он вывел побитый катер из боя и довёл его до базы, чем спас командира и других живых членов экипажа, за это он и получил медаль Нахимова. Мы все его очень уважали.

У нас были старослужащие, но не было даже признаков дедовщины! И мы к старослужащим относились с большим уважением. Когда назначали в наряд, я иду дневальным, а он – дежурным, тем более, что он сержант, или старший сержант. Если мы идём в караул без офицеров, его ставят начальником караула, или разводящим. Всё остальное было на равных. Но служба им уже надоела, они же прошли войну, а тут ещё неизвестно, чем вся эта учёба закончится. И когда для них «прозвенел звонок», они уволились и разъехались по домам. Да и у фронтовиков не было такого особого желания стать офицерами. Надоело им, надоела казарма, просто хотелось домой. 

Г.В.: Но таких было немного, и большинство остались доучиваться?

А.А.: Из старослужащих остались единицы. Мы стали курсантами 2-го курса. Этот курс был очень нестандартный, потому что мы уже многое изучили на сокращённом курсе, и нас надо было «уровнять» по нормальной программе. И нас уравняли. Совершенно новыми для нас были английский язык и политэкономия социализма.

Г.В.: Эти предметы входили в программу ещё до войны, а во время войны убрали, как ненужное.

А.А.: У нас была политическая подготовка, но в порядке политмассовой работы, а специально это раньше мы не изучали. Летать она не помогала. А нас учили целенаправленно тому, что надо для войны, для боевых вылетов. И вот мы стали учить английский и политэкономию. К нам прибыл препрдаватель, подполковник из Бакинского высшего военно-морского училища с красными просветами на погонах (из береговой службы) читать политэкономию. Фамилию не помню, но он был довольно колоритной личностью. Начали мы издалека, с марксистской теории капитализма, он рисовал на доске: «товар – деньги – товар». Учебников никаких у нас не было, только за ним записывали. Ну, и историю Партии, безусловно, учили, английский язык, и все военные дисциплины. И мы полноценно окончили второй курс.

А лётную подготовку проходить нам негде, эскадрилья Чумаченко перестала существовать, всё перестраивается, самолёты–лаборатории ещё не развёрнуты. Это уже лето 1946 г. подходит, а они не знают, что с нами делать. Но у кого-то родилась гениальная идея: раз курсанты военно-морского авиационного училища, значит, их нужно познакомить с кораблями. Весь наш курс отправили в Севастополь, разместили на учебном корабле «Волга» (бывший испанский транспорт), мы там жили и посещали все корабли. Для меня это была богатейшая познавательная практика и огромное удовольствие. Мы побывали на всех типах боевых кораблях. Нам всё показывали: командные пункты, артиллерийские вооружение, торпедные аппараты, мины, тралы.

Мы по Севастопольской бухте ходили на шлюпках, нас расписали по нарядам. А я быстро разобрался, что на дежурной шлюпке на свежем воздухе лучше всего. На шлюпке три пары вёсел, шесть загребных и командир шлюпки. Корабль стоял посреди бухты «на бочке». С него на шлюпке мы ходили за продуктами в глубину Южной бухты (там был склад), офицеров доставляли на берег и с берега – всё это выполняла дежурная шлюпка.

Кормили нас, курсантов, неплохо, мы не ходили голодные. Были курсантские нормы учебная и лётная, на полётах питание было лучше. А на шлюпке мы числились матросами, и кормили нас по матросской норме. Но что я для себя отметил, матросская норма, по идее, была проще, но она оказалась в полтора раза лучше, чем учебная норма в курсантской столовой. Из того, что мы привозили со склада на корабль, не пропадало ни одной крупинки, всё шло в котелок к матросу. Не смотря на то, что мы всё время были на свежем воздухе, кто на шлюпке, кто другими работами на корабле занимался, всегда в движении, мы там окрепли и поправились. 

Г.В.: В общем, вы там не просто ходили на экскурсии, но и помогали матросам на кораблях.

А.А.: Расписали нас всех как матросов, у каждого были обязанности по приборке корабля. Утром подавался сигнал, и всё начиналось с приборки, а не с завтрака. Каждый бежал к своему месту, практически разминка, делали приборку независимо от того, чисто или грязно. Почему корабль блестит? Потому что его без конца убирают. Палуба была дубовая, её специально  кирпичом натирали. Работу принимал мичман, прошедший войну, доставал чистый платочек и проводил им по палубе. Если на платочке, хоть капелька грязи, мы должны были убирать повторно. Если платочек чистый, он нас благодарил, и мы отправлялись в кубрик умываться.

У офицеров на корабле кают-компания (она же столовая), а матросы на корабле питаются в кубриках. Дежурные-бочковые приносят бачки из камбуза (корабельной кухни) и всё раскладывают по мискам. Для нас такое питание было санаторным. А годы в стране были тяжёлые. Мы и в Николаеве не были голодными, но на кораблях кормили заметно лучше.

[Samurai]

Курсант Аникин с матерью среди воспитанников детского дома, 1946 г.

Г.В.: Когда вы с практики вернулись?

А.А.: Практика была в мае – июне, мы вернулись домой. Лето. Жара. В июле нам выдали белые форменки и белые чехлы для бескозырок. Мы все получили шевроны как курсанты третьего курса и отправились в отпуск. Хотя мы лётную практику не прошли, но нам пообещали, что мы её наверстаем. Это был мой первый отпуск.

Я сел на поезд, поехал в Херсон, побыл несколько дней. Потом поехал в Москву к родителям. Отец был хорошим и добросовестным специалистом в бухгалтерском деле, он был самоучкой, не окончившим ВУЗ. Но тогда с кадрами было плохо, и его взяли в Министерство Госконтроля, где он стал старшим государственным контролёром, разъезжал, проверял заводы. Родители жили в Москве, и я там провёл пол отпуска. Показал маме фотокарточку невесты, «пустил слезу». Мама сказала: «Ну, ладно». И я вернулся в Херсон, где провёл оставшуюся половину отпуска.

Г.В.: Как в Херсоне проводили время? Патрули не останавливали?

А.А.: С патрулями проблем не было. Курсантская стипендия (денежное довольствие) хоть и небольшая, но у меня скопились деньги за несколько месяцев. Нам не только хватило на пропитание, но и на ежедневные походы куда-нибудь. Мы ходили на рынок, покупали продукты. По нынешним временам бедный рынок, а по тем временам было всё: хлеб, молоко, ряженка, яйца, зелень, фрукты – всё можно было купить. Мы покупали и шли на лодочную станцию, брали шлюпку и плыли по Днепру на ту сторону. А на той стороне были острова и ерики, где мы катались, отдыхали, купались и так провели время.

Г.В.: Понятно, всё было хорошо. Как для Вас начался третий курс?

А.А.: Начали мы заниматься в большом здании, там уже хорошие классы, тренажёры появились. Что касается преподавателей, бестолковых я не припоминаю. Все преподаватели в училище им. Леваневского были хорошие, знали своё дело и держались за свои места. Но проучились мы недолго. Приехал, если не ошибаюсь, начальник отдела кадров Военно-морского флота вице-адмирал Абанькин с большой свитой офицеров. Нас всех собрали в актовом зале клуба, и он говорит: «Сложилась такая ситуация, сейчас Морская Авиация в кадрах не нуждается, все части укомплектованы». Смысл речи был такой, что наш выпуск не нужен, отправлять нас некуда. Но имеется большая нехватка офицеров корабельного состава.

Так как мы уже почти готовые офицеры, нам предлагалось три варианта:
- Продолжать  несколько месяцев обучение в Новоград-Волынском училище на начальников связи эскадрилий и через полгода стать лейтенантами. Там готовили и наземных специалистов, но нам предложили лётную специальность.

-  Перевестись в Бакинское высшее военно-морское училище, но только тем из нас, кто имел 10 классов школы. А у нас в принципе ни у кого не должно было быть такого образования. Но некоторых призывников, недоучившихся пару месяцев в 10-м классе (призывали-то в мае), пожалели и выдали аттестаты. В общем, нашлись такие, и они действительно поехали в Баку, стали корабельными офицерами.

- Основному контингенту предложили перевод в Училище командиров малых кораблей, было такое в Севастополе, располагалось в Карантинной бухте (точное название не помню). Там готовили командиров торпедных катеров, морских охотников и малых тральщиков. Мол, мы – почти готовые офицеры, нам только пройти настоящее оморячивание, получить корабельную подготовку и стать командирами малых кораблей.

Г.В.: Это Вам предложили сразу после начала занятий?

А.А.: Это предложили в декабре 1946 г., или даже в январе 1947 г.

Г.В.: А тот курс, который на год старше?

А.А.: Их выпуск задержали на один год. Но у нас ещё были и старослужащие, их просто демобилизовали.

[Samurai]

1946 год.

Г.В.: В училище были курсанты-лётчики и курсанты-штурманы?

А.А.: Нет. В то время были только курсанты-штурманы. Это совершенно точно. Лётчики были где-то «там» - в 3-м ВМАУ, в 4-м ВМАУ, ВМАУ им. Сталина. В Херсоне (ВМАУ им.Леваневского – прим.) лётчиков не было, может, в 1945 г. они ещё где-то в Безенчуке доучивались. В Херсоне был курсантский батальон только из штурманов.

Г.В.: Но в Чернобаевке-то лётчиков готовили.

А.А.: Тут получился разрыв, одних уже выпустили, других лётчиков ещё не набирали. Наш курс штурманов был в Херсоне, потом мы учились в Николаеве, с нами лётчиков не было. И наш курс штурманов разогнали, надо было куда-то девать 200 душ. Вот такая у меня получилась своеобразная курсантская эпопея. Очень тяжёло началась служба, пока я стал офицером. А потом пошло гладко.

Я уходить из авиации никак не хотел, я же два года на штурмана учился. Ехать в Новоград-Волынский, чтобы потом летать в задней кабине фактически стрелком - радистом, я для себя считал даже унизительным. Про Баку нечего было говорить с моим условным девятиклассным образованием. Оставались командиры малых кораблей. Но я же побывал на стажировке в Севастополе и знал, что такое корабельная служба. Матросы на берегу бывают в увольнении чаще, чем офицеры, которые на корабле сидят. Тем более, на малом корабле и офицер всего один. А у меня уже была невеста. Думаю, пока я буду сидеть на каком-нибудь малом тральщике, а она будет одна сидеть в Севастополе. Зачем мне это надо? Но почти все мои ближайшие друзья отправились в Севастополь, а я отказался. Упёрся: «Не хочу».

Что делать? А тогда прошёл слух, что в 1947 г. призывников 1926 г. рождения будут отпускать домой. Я подумал, 8 классов образования у меня есть, поеду в Москву, буду учиться, работать, получу специальность и смогу Клару забрать, в конце концов. Ехать мне было не страшно, т. к. отец и мать работали, и жильё было. И я надеялся встать на ноги уже на гражданской службе.

Так вот все разъехались, а я один хожу. Командир батальона второго курса как-то спрашивает, что я один болтаюсь. В наряд с салажатами меня  ставить, вроде, неудобно. Он отправил меня в штаб училища, в финотдел. Я жил в кубрике с курсантами 1-го курса, и каждый день ходил в финотдел, помогал вести бумаги, занялся делопроизводством. Им это так понравилось, что отпускать меня не хотели: «Не беспокойся, мы тебя оформим и продержим до срока демобилизации 1926 г.».

Г.В.: В общем, Вас туда «засунули» досиживать до демобилизации.

А.А.: Да. Но у нас же командование непредсказуемое. Я вдруг слышу, что на 1-й курс набирают курсантов–лётчиков, и у них недобор. И срочно надо добрать хотя бы половину классного отделения. А я уже курсантом-штурманом 3-го курса был, хотя ещё ни часа не летал. Думаю, говорят о демобилизации, а когда ещё демобилизуют, чёрт его знает? У меня 8 классов, придётся доучиваться два года в школе рабочей молодёжи или в техникуме, потом в институте. Когда это ещё будет? А Клара окончила школу и отправилась в Свердловск, она стала студенткой первого курса.

Мне совсем обидно быть недоучкой. Я подумал, а что я теряю? Так и так мне ещё, минимум, 3-4 года учиться. А здесь надо не 3 даже, а 2,5. Вот и создали классное отделение, 12 человек старослужащих: кто был курсантом-лётчиком, кто курсантом-штурманом, кто курсантом-стрелком-радистом. Нас называли «12 апостолов». Мы – самые старые, остальные – молодёжь по отношению к нам.

Один из нас даже успел отлетать два курса на самолёте УТ-2М – готовый лётчик для малой авиации. Это особая судьба. В двух словах расскажу, почему так получилось. Он влюбился в своего лётчика–инструктора, это была женщина, и бегал к ней по ночам. Тогда были и женщины инструкторами.

Г.В.: Женщины инструкторы, видимо, ещё в училище первоначальной подготовки лётчиков?

А.А.: Да, это ещё в «первоначлках» в Куйбышевской (Самарской) области.
Кто-то на них донёс. А он ведь уже готовый лётчик, ну, пошлите его на фронт летать на По-2. Но начальство: «Ах, ты такой–сякой, этакий!» Его группу направили дальше на боевые самолёты, а его сажают учиться снова. И, главное, к этому же инструктору! А чего его учить, он уже умеет летать?! И так он два курса учился на УТ-2М, но потом его всё-таки отчислили. Война закончилась, а она (инструктор) демобилизовалась и уехала. 

[Samurai]

Курсанты ВМАУ им. Леваневского на учебном аэродроме у самолётов Пе-2

Г.В.: Так, может, так подстроили, чтобы он на второй год остался и на ней женился?

А.А.: Нет. Он потом рассказывал, она за него замуж не собиралась. Она была такая здоровая мужеподобная женщина и смотрела на него, как на мальчишку. Он был для неё, как игрушка. А он был красивый парень, прекрасно играл в волейбол, был повыше меня, и так вот судьба сложилась…
 
Такая у нас подобралась группа, все где-то что-то учили. И нам, в основном, давали теорию полёта, аэродинамику, аэронавигацию и матчасть самолёта и двигателя УТ-2М. Мы всё выучили и успешно сдали. А в училище ещё нет своих полков УТ-2М, преобразования ещё проходят. И весь наш курс лётчиков поездом направляют в Таганрог. Там оставался полк на УТ 2М - остатки от 3-го ВМАУ. Из Таганрога на лето полк перебазировали в Поляковку. Мы пролетали в Поляковке на УТ-2М до осени, затем перебазировались в Таганрог.

Интересный факт со столовой в Таганроге. Курсантские нормы были учебная и лётная, голодными мы не были. Но что значит добросовестность работников столовых? Когда нас перевели в Таганрог, там был начальник столовых старший сержант фронтовик – очень добросовестный человек. А поварихи были вольнонаёмные. Он следил, чтобы у них ни крупиночки не пропало. Мы сразу почувствовали, что нас кормят лучше, чем в Поляковке. И в выходные дни нам на стол клали даже небольшие пирожные, сделанные из сэкономленных масла, сахара и яичек. Этот сержант был довольно молодой, но заботился о нас, как о детях.
 
Г.В.: Это получается уже 1947 год. До этого Вы два года учились на штурмана. Потом пришлось учиться на лётчика с первокурсниками. И сколько по времени заняла ваша подготовка на лётчика?

А.А.: Курсанты-летчики 1-го курса учились теории с сентября по апрель - май. Но у нас, «12 апостолов», была особая теоретическая программа. Нам нужна была, в основном, матчасть двигателя и самолёта. А в Поляковке и в Таганроге нам, как всему курсу, дали 60 часов налёта.

Г.В.: Это весь курс лётчиков набора 1946 г. направили в Таганрог? А что было в Николаеве? Куда делись полки на Пе-2?

А.А.: Пе-2 были в Чернобаевке. УТ-2М в Николаевском училище ещё не было. И мы в Таганроге проходили первоначальную подготовку в полку, который из 3-го ВМАУ передавали во ВМАУ им Леваневского.

В Таганроге я летал с большим удовольствием и очень успешно. Моим первым инструктором был лейтенант Забирко (потом его, наверно, демобилизовали, я его больше нигде не встречал.) На УТ-2М в передней кабине сидит лётчик–инструктор, во второй кабине – курсант. А управление, естественно, есть и там, и там. У инструктора такой «матюгальник» - трубка, она идёт курсанту в ухо, в шлем. Связь звуковая односторонняя, только от инструктора, я ему ничего сказать не могу.
 
Курсанты друг с другом о своих инструкторах обменивались впечатлениями, они были самые разные. Наш на земле был спокойный человек, вразумительно всё объяснял. Первый полёт он мне всё показал:
- Пошли на взлёт. Поднимаю хвост, беру ручку на себя…
Первый полёт по кругу он выполнил:
- Теперь давай ты.
И тут понеслось! Я уже не могу понять, что ж, совсем  я ничего не умею делать? А опытный курсант-лётчик Никитин потом мне сказал:
-  Не слушай его. Он со всеми так, потому что сам толком не понимает, что у тебя происходит. Он тебе показал, ты старайся повторять. А что он ругается, пропускай мимо ушей, всё равно ответить невозможно.

И так 2-3 полёта, я как бы «оглох». Он орёт, я не слушаю. Что он мне показывал, я то и выполняю. Потом полетели с ним в зону:
- Теперь давай ты, - и опять понеслось.

Но мы КУЛП (курс учебно-лётной подготовки) изучали и сами представляли как пилотировать. Когда начались самостоятельные полёты в зону, на пилотаж, мы больше друг к другу прислушивались. На место инструктора садился другой курсант, чтобы вести наблюдение. Он управление не трогал, только на земле потом передавал свои впечатления. Так мы друг с другом летали. И так мы по КУЛП'у на УТ-2М делали бочки, петли, перевороты и даже "колокола", что запрещалось делать. Мы же уже окрепли к 40-50 часам налёта.

А что такое «колокол»? Это разгоняешься до максимальной скорости, потом берёшь ручку на себя и, как свеча, к верху идёшь. Только не на петлю, а просто вверх. А потом убираешь мотор, скорость гасится где-то в верхней точке. У самолёта центровка передняя, он нос опускает и входит в пикирование, в этот момент происходит такой резкий толчок. Потом нас техники ругали, потому что моторамы стали трескаться, они сразу разобрались, в чём дело…

А вот командир звена капитан Чернышёв был просто удивительным методистом. Он сам летал прекрасно, хорошо рассказывал на земле, а в воздухе 2-3 слова, совсем другое дело. После прохождения вывозной программы, прежде, чем выпустить самостоятельно, командир звена летит на контроль. Если надо, то выборочно контролирует командир эскадрильи. Когда меня лётчик–инструктор передал командиру звена на проверку, я думал, не пройду. Ведь он меня всё время ругает и ругает, как будто я ничего не умею. А с командиром звена оказалось, что всё со мной нормально.

Г.В.: Этот командир звена был фронтовик?

А.А.: По-моему, нет. Их как-то с начала войны определили в эти учебные полки и боялись менять. Это были очень опытные кадры. Часть инструкторов в Поляковке были женщины, хотя во многих других учебных частях они уже поувольнялись. Но эти женщины были разные, одна была такая "оторва" с языком, более чем подвешенным, но учила хорошо. Например, если курсант сделает посадку с перелётом, а дальше-то лесопосадка, она в «матюгальник» открытым текстом: «Что ты меня тащишь в лесопосадку?»

А когда мы начали летать по приборам, нужно было закрыться колпаком, а лётчик - инструктор сидит и просто контролирует полёт. Самолётов было больше, чем инструкторов, и мне пришлось выполнить несколько полётов с лётчиком–инструктором женщиной. Изумительный человек, вроде нашего командира звена! Толковое объяснение, несколько раз она мне показала, и я сразу научился летать по приборам. Я колпаком накрылся, она сидит впереди, а тут такая щёлка. А я знаю, у того, кто сидит впереди, задача наблюдать за воздухом, чтобы не было столкновения. А день такой хороший. Я смотрю, она повернулась и наклонилась вправо, и так мечтательно смотрит куда-то вдаль. Думаю, а кто же за воздухом будет смотреть? Но я ей сказать ничего не могу, связь у нас в одну сторону. Ну, я внимательнее стал смотреть за приборами, я же горизонта не вижу. Так я курс полётов по приборам отлетал с этой женщиной.

Г.В.: Она что-то подсказывала по своей односторонней связи? Контролировала Вас как-то?

А.А.: Подсказывала: «Придави ногой. Шарик держи в центре (это на указателе скольжения). Будь внимателен. Вариометр держи на нуле». И перед полётом меня инструктировала. Ну, так ведь и наш инструктор перед полётом нас инструктировал нормально, а в воздухе был, чёрт знает, что такое. 

[Samurai]

Г.В.: И все эти инструктора были из 3-го ВМАУ?

А.А.: Они были из первоначалки, потом попали в 3-е ВМАУ. Фактически этот полк уже принадлежал нашему училищу, пока заканчивалось расформирование 3-го ВМАУ. В конце концов, этот полк оказался в Николаеве в Сливнах, но туда перевелись только часть лётчиков-инструкторов. Женщины все демобилизовались, инструкторов таких, как Забирко, тоже демобилизовали. Остались и крепкие командиры звеньев.

Г.В.: Наверно, вашему Забирко летать с курсантами надоело, вот он так себя и вёл.

А.А.: Чёрт его знает, такой был человек. Летал он уверенно, показывал хорошо, фигуры пилотажа выполнял отлично. Просто бывают такие люди с неуравновешенной нервной системой.

Г.В.: Сколько Вы отлетали времени в Поляковке?

А.А.: С мая всё лето до сентября месяца – 60 часов, всю программу. Летали по маршруту и с элементами сложного пилотажа. В сентябре уже стало мокро, дожди пошли. Подготовка была нормальная. После неё можно было вполне на малых самолётах летать очень уверенно и пересаживаться на переходной самолёт и даже на боевой. Из Таганрога нас отправили в отпуск, после него мы вернулись в Николаев.

Стали учиться на 2-м курсе и изучать самолёт Пе-2. И вдруг где-то в январе - феврале нам говорят, что выпуска из училища в этом году не будет, летать на Пе-2 вы не будете, а чтобы поддержать лётную подготовку, будете опять летать на УТ-2М. И снова в сокращённом варианте нам дают матчасть УТ-2М: лётчик каждый год должен сдавать экзамен по матчасти самолёта и двигателя.

Сдавать экзамен нам не представило сложности. После чего мы поехали в Сливны, где уже был тот же самый полк, но из офицеров, которых мы видели в Поляковке, почти никого не осталось. Так что это был уже почти новый полк, куда собрали офицеров из разных полков первоначального обучения. И лётчики эти, надо сказать, были хорошо подготовленные. В нашей лётной группе инструктор был капитан, очень хороший методист. Но отлетали мы не 60, а 35-40 часов, и к нашему величайшему сожалению, нам не давали пилотаж в зоне. Т. е. летать в зоне и выполнять виражи было можно, а крутить бочки и всё прочее было нельзя, потому что мы не готовились для истребительной авиации. Но зато нам дали хорошую подготовку полётов строем. В Поляковке строем мы не  летали.

Г.В.: Сколько всего в Поляковке было отрядов, звеньев, самолётов?

А.А.: Нормальный полк, две эскадрильи летали по очереди, одна до обеда, другая после обеда. В учебных эскадрильях были не отряды, а звенья. В каждой эскадрилье – 3 - 4 звена, в каждом по 3 - 4 инструктора и, соответственно, 3 - 4 лётные группы. В каждой лётной группе по 4-5 курсантов. В полку одна рота курсантов-летчиков. То же было и в Сливнах. Только после Поляковки отчислили часть курсантов как не пригодных к лётной работе, их отправляли дослуживать на флот. В нашей лётной группе отчислили одного, в некоторых группах вообще никого не отчислили. Всего, я думаю, в нашей эскадрилье 4-5 человек отчислили.

Г.В.: Значит, инструкторский состав в Николаеве имел уже более высокий уровень подготовки?

А.А.: Да, их уже «отфильтровали», оставили хороших методистов, имевших большой налёт, пусть и на учебных самолётах УТ-2М. Все они себя показали, как хорошие лётчики–инструкторы. Но в Сливнах из нового мы получили только полёты строем. 

Г.В.: Но считались вы вторым курсом.

А.А.: Да, после Поляковки мы были второкурсники. Мы носили два шеврона на правом рукове, как курсанты 2-го курса.

Получилось, что я, примерно, два с половиной года проучился на штурмана (был уже на третьем курсе). Затем два курса отлетал как курсант-лётчик на УТ-2М. В 1949 году я окончил 2-ой курс на Пе 2. Но, как положено курсантам 2-го курса, боевое применение нам не давали, обучали только технике пилотирования. Штурманов у нас не было, но на место штурмана сажали такого же курсанта-летчика в помощь (выпуск шасси, ведение осмотрительности и пр.), и мы летали друг с другом.

Г.В.: А когда в училище появились эскадрильи Ли-2 и все другие прочие Ил-4, Ту-2?

А.А.: Я был в то время курсантом–лётчиком, а не курсантом–штурманом, поэтому не запомнил момент, когда появились Ли-2 лаборатории. Но я знаю, что в дальнейшем лётное обучение курсантов–штурманов начиналось с самолётов–лабораторий Ли-2.
Самолёты Пе-2 мы, как говорится, добивали. Во время полётов у нас было много отказов техники, все наши самолёты были старые, а выпуск Пе-2 прекратился. Один из них в нашем звене прошёл всю войну на Балтике, уцелел, после чего его пригнали к нам. Мы на нём летали. Не было ни одного лётного дня, чтобы не случилось происшествия из-за отказа техники. Но у нас были УПе-2, так что лётчики–инструкторы вывозили нас полноценно, не то, что раньше вывозили на СБ. За пилота – курсант-лётчик, на месте штурмана тоже курсант-лётчик, а инструктор сзади в своей кабине. Самостоятельно на УПе-2 мы не летали, только на боевых Пе-2. После вывозных на УПе-2 с лётчиком - инструктором, нас передавали для проверки командиру звена, иногда – и командиру эскадрильи. К этому времени мы были хорошо обучены и могли выполнить взлёт, полёты по кругу, простой пилотаж в зоне и посадку.

[Samurai]

Г.В.: А до первых вывозных полётов вас не обучали рулению, разбегу и торможению на аэродроме? Ранее курсантам такие навыки прививали на неполноценных самолётах с отстыкованными крыльями, или со снятой обшивкой крыльев. 

А.А.: Нет. Рулить - это не сложно, нас так предварительно не готовили. Летали мы сразу с тогда грунтового аэродрома Кульбакино. Просторы там большие, старт меняли в зависимости от направления ветра, это прекрасный аэродром по площади.

Г.В.: Катастрофы случались?

А.А.: В нашем полку катастроф не было. На Пе-2 работали два полка, один на Водопое (Кульбакино), второй в Лоцкино. Вот в Лоцкино один экипаж разбился. У него отказал мотор, он на одном заходил на посадку, увидел, что садится с перелётом… Ну, убрал бы шасси, преземлился бы с перелётом. А он решил уходить на второй круг на одном моторе, высота была ещё достаточная. Уходить на одном двигателе на второй круг и подготовленному  лётчику не просто, а тут курсант. Самолёт свалился и упал, оба курсанта погибли.

Г.В.: Да ещё жара, тяги не хватает…

А.А.: Да, на Пе-2 один работающий двигатель – это слишком сложно. Я видел собственными глазами, Пе-2 на одном двигателе долго удержать сложно. Мы на Пе-2 уже летали самостоятельно, но надо было нас провезти по каким-то новым упражнениям, по-моему, полёты по приборам. Летали с инструктором два курсанта, один на месте пилота, другой на месте штурмана. После посадки быстро менялись местами, чтобы время не терять. А инструктор в своей кабине.

Мы взлетали одни из первых на самолёте с бортовым № 15 с Кульбакино, тогда ещё грунтового аэродрома... Немцы за время оккупации построили бетонную ВПП примерно 1200 м, но она проходила вдоль железной дороги, направление север-юг. А курсантам старты назначались в зависимости от направления ветра. Поэтому бетонная полоса использовалась как стоянка для самолётов. А лётное поле в Кульбакино было большое хорошее для учебных полётов.

В этот день, 14 июня было ясно, солнечно и почти штиль. Я взлетаю. Курсант на месте штурмана, по моей отмашке убирает шасси. Затяжеляю винты. Прибираю обороты, убираю закрылки. Мы в наборе высоты. Перед первым разворотом осматриваюсь, как всегда, влево – вправо. Первый разворот с этим стартом происходил над Широкой балкой. Я смотрю на правый двигатель, а из него прямо на моих глазах вдруг вырвалось пламя и «облизывает» плоскость, такой поток огня.

И лётчик–инструктор старший лейтенант Мельников, конечно, увидел пламя. Но у него управление ограниченное, штурвал, педали и ручки газа – дать или убрать газ. Пожарные краны только в кабине у курсанта. Управление винтами, управление триммерами, включение зажигания и выключение двигателя – у курсанта. Рукоятки обогащения топлива, это для полётов на высоте более 4000 м, тоже только у курсанта. У меня первая мысль – доложить инструктору, я ему докладываю, но понимаю, надо немедленно действовать не дожидаясь команды. Я знал, что нужно делать (мы были "настропалены"), докладываю инструктору:
- Убираю обороты правого двигателя, закрыл пожарный кран.

А пламя всё равно шурует вовсю из патрубка, и летит по мотогондоле, по центроплану.
- Выключаю зажигание правому двигателю.

Нажимаю лапку зажигания. Там был такой приборчик с кнопкой аварийного выключения обоих двигателей, если по какой-то причине надо двигатели быстро выключить в полёте. А если надо включать – выключать по одному, там были такие лапки. Добавляю до полного обороты левого двигателя, немного облегчаю его винт. Кажется, затяжеляю винт правого двигателя, вот не помню.

О.К.: На Пе-2 не было полного флюгирования двигателя ведь?

А.А.: Не было, можно было только затяжелить винты. Но процесс близкий по смыслу.

Г.В.: Самолёт сразу начало разворачивать вправо. Трудно было удержать направление?

А.А.: Нет, я же дал ногу, и «баранку» – влево, так что моих сил было более, чем достаточно, чтобы удержать. Мы шли в наборе, а скорость, конечно, падает. Я сразу перевёл в горизонтальный полёт, но самолёт понемножку снижается, а впереди посёлок Широкая балка, дальше посёлок Октябрьское, а за ним вода – Бугский лиман. Всё быстро происходит. Идём на одном двигателе, а высота всего 150 м, начинаю разворачиваться влево, в сторону аэродрома. А инструктор сидит, молчит, значит, я правильно делаю. Ему вперёд не видно, только влево – вправо, говорит:
- Смотри площадку, до аэродрома не дотянем.

Я увидел впереди красивое ровное зелёное поле. А за ним железная дорога на Кульбакино, но до неё ещё далеко. А тут поле. Я прикинул, до железной дороги не дотянем. Если бы железную дорогу перетянуть – там уже аэродром. Мы вблизи аэродрома, но самолёт снижается, как мы ни стараемся, теряет высоту. А курсант на месте штурмана молчит, ничего не говорит, но страха на его лице я не увидел. Мы снижаемся, снижаемся. Я стараюсь попасть на ровную площадку. Обороты левого двигателя я прибрал. Шасси не выпускал, а закрылки выпустил на взлётное положение, чтобы скорость на приземлении была по меньше. Чувствую, что инструктор тоже подтягивает штурвал. А из правого двигателя, смотрю, только слабый дымок идёт, это меня совсем успокоило.

[Samurai]

Г.В.: Вот я думаю, а сколько таких случаев во время войны: подбили самолёт, попали в двигатель, а то и оба остановились, что-то загорелось… Самолёт тяжёлый, да и планирует, наверно, неважно, раз на одном двигателе так плохо идёт …

А.А.: Ну, это высокоскоростной самолёт и планировать долго не может. На мотогондолы можно сесть, главное – найти ровную площадку. Я видел посадку на мотогондолы на аэродроме. Винты сминаются, летят закрылки и всё прочее, самолёт ползёт, не загорается. На Пе-2 часто были отказы, то шасси, то двигатели. Ну, сядет на брюхо, помнёт винты и мотогондолы, их поменяют на новые, и после ремонта самолёт опять летает. На винтах такая была сталь прочная и пластичная, все три лопасти сомнутся, но не сломаются, просто удивительно, как они загибались.

Короче говоря, я в передней кабине пилотирую, лётчик–инструктор меня контролирует. Подвожу к этой площадке, выбираю штурвал… Думаю: «Сейчас винты сомнутся. Лишь бы лицом не удариться о приборную доску». Ремни у меня пристёгнуты. А курсант, который рядом сидит, взялся за бронеспинку руками, чтобы его не бросило вперёд. У него ремни только ноги обхватывают, и можно головой удариться о приборную доску. Винты вдруг – раз! Земли коснулись, и самолёт выбросило, вот как камни отлетают от воды. Самолёт пошёл вверх. Я вижу как согнутые винты медленно вращаются. Но самолёт опять пошёл к земле, я его удерживаю, чувствую, и инструктор тоже держит, и скорость ещё приличная. Я опять - штурвал на себя и уже полностью выбираю. И опять винты – раз! И самолёт опять выбрасывает, и винты ещё больше согнуты.

Г.В.: Похоже на «козла»? 

А.А.: Больше похоже на камешек по воде. Винты уже совсем медленно крутятся. Я штурвал полностью прижал, уже скорости почти нет, смотрю, чтобы самолёт влево или вправо не свалился. Вот он вроде бы пошёл к земле и начал валиться на левый борт. Я со всей силы – правую ногу вперёд, штурвал вправо, чувствую, что и инструктор тоже делает. Но всё равно выровнять полностью не удалось, и самолёт коснулся земли вначале левым двигателем, пополз и стал кружиться. Закрутился. Вокруг черно, пыль. Вот так мы вынуждены были плюхнуться в поле. Вот – «надёжность» Пе-2. Выполнили посадку на мотогондолы.

Оказывается, вот почему наш самолёт выбросило. Мы сели в свежие посадки пшеницы или ржи, стебелёчки небольшой высоты. А земля вспаханная и сухая при такой погоде, когда мы из кабин выскочили, ботинки полностью в землю проваливаются. Т. е. получилась упругая «подушка» мягкой земли, как воды. Если бы земля была жёсткая, самолёт бы сразу пополз, а так его подбросило от этой «подушки», как от воды. Проверяющие потом ходили, смотрели, говорили, что ничего другого сделать было нельзя, и что мы «родились в рубашках». Всё нормально.

Когда самолёт перестало крутить и пыль осела, инструктор вылез из своей кабины, спрашивает:
- Парни, живы?
- Живы!
- Вылезате.

Я полностью выключил зажигание, поднял кнопочку, как учили. Голова работала, просто как на тренажёре, без всякого преувеличения. На Пе-2 колпак, т.е. верхняя часть остекления кабины сбрасывается, аварийную ручку надо дёрнуть. Мы попробовали, а кабину самолёта-то перекорёжило, колпак мы сбросить не можем. Сняли парашюты. Я поднялся на сиденье и спиной сбил колпак. Если бы самолёт загорелся, не знаю, успели бы мы или нет выбраться из кабины. Выходим на плоскость, инструктор тоже вылез на плоскость. Смотрим. Господи! Вокруг нас «красное море»! Это бензин разлился. И воздух наполнен запахом бензина. Бензин тогда был АИ-95, в него добавляли продукт Р-9, чтобы повысить октановое число, улучшить детонационные свойства бензина. Это давало бензину красную окраску. Загоревший двигатель я сразу выключил, и пламя пропало, затухло, только дымочек от двигателя шёл. А левый двигатель разломился, но не так, чтобы поджечь разлившийся бензин, искр не было. А у нас ботинки-то с металлическими подковами. Инструктор говорит:
- Ребята, потихонечку на конец плоскости.

Мы на пальцах до конца плоскости дошли, спрыгнули в поле и отбежали к насыпи. Эта железнодорожная насыпь нам казалось, что далеко, а из-за этих прыжков оказалась близко. Мы до неё не долетели метров 30. Стоило  мне самолёт немного придержать, мы бы в эту насыпь воткнулись запросто и, конечно, загорелись. Что интересно, 13-го числа в понедельник отлетали нормально, а это с нами случилось во вторник 14-го. Вот тебе и 13-е число.

О.К.: Что говорили на разборе полётов? Удалось установить причину возгорания двигателя?

А.А.: Полёты прекратили. В этот день оказался на аэродроме зам. начальника училища по лётной и ещё какое-то начальство, машина сразу приехала. Они - сразу в кабину самолёта. Там всё покрыто осевшей пылью, никто после посадки не притрагивался. Оценили - всё сделано правильно, выключено и обесточено. Они посмотрели, что до насыпи осталось метров 30, и нам говорят:
- Ребята, вы в рубашках родились.

Потом самолёт подняли на подушках, выпустили шасси и отбуксировали на аэродром. Двигатели разобрали, увидели там какой-то производственный дефект, его и назвали причиной пожара. Инженеры сказали, что если бы пожарный кран был перекрыт на несколько секунд позже, пожар не смогли бы остановить, и садились бы с горящим двигателем. Неизвестно, чем это для нас закончилось бы.

Г.В.: Недавно слышала такую шутку: курсанту, посадившему аварийный самолёт, надо давать звание Героя Советского Союза, а его инструктору – дважды Героя Советского Союза.

А.А.: Инструктор на Пе-2 постоянно рисковал, у него курсанты после УТ-2М, которых нужно было вывезти. Это же серьёзный двухмоторный самолёт, разве их можно сравнить?

О.К.: Лётчик ветеран 34-го полка рассказывал, как он летал инструктором на УПе-2. Он сначала летал во второй кабине, а там ничего не видно, и сделать почти ничего нельзя. Плюнул, высадил штурмана и сам сел на его место. Говорит, так хоть видно всё и можно закричать, лётчик сразу услышит.

А.А.: На место штурмана? Это для лётчика подвиг, с необученным курсантом летать на рабочем месте штурмана.

О.К.: Нет, это боевой полк, лётчики там подготовленные, но, то ли переучивание проходили, то ли восстановление в строй. А он с ними инструктором. Говорил, что этот УПе-2 долго у них простоял без дела.

Г.В.: Ну, в отечественном самолётостроении была такая болезнь: сначала выпустят боевой самолёт и уже вовсю курсантов учат, а спарку могут создать и через несколько лет, да и в той управление не продумано. Вот Су-7, например.

О.К.: Или МиГ-21.

А.А.: На Ил-28 работа инструктора-лётчика была совсем иной. Сразу появился Ил-28У, я на нём летал как штурмана в передней кабине на месте инструктора–лётчика. У инструктора вся система управления дублировалась полностью. Обучаемый пилот мог, хоть уснуть, из кабины инструктора можно было управлять самолётом полноценно: выпуск шасси, закрылков, триммера, двигатели, ну, всё. Только одно могло помешать, если в ученик потерял сознание и придавил собой штурвал, или заклинило педали.

[Samurai]

1947 год

Г.В.: Всё-таки вернёмся ещё на Пе-2, чем ещё Вам запомнился этот самолёт?

А.А.: Мощность двигателей Пе-2 для такого самолёта была недостаточной. На двух двигателях он шёл хорошо, был очень устойчивым и управляемым. Но подобный самолёт даже на одном двигателе должен идти уверенно и даже немного набирать высоту. А с точки зрения эргономичности это был очень функциональный самолёт. Удобно расположена приборная доска, остекление, когда лётчик видел вперёд и вверх, влево и вправо, и внизу остекление. Для пикировщика обязательно нужен обзор, чтобы наводить на цель в начале пикирования. В пикировании уже видно цель через переднее стекло, это плексиглас.

Г.В.: Но зато и уязвимость для экипажа была высокой, раз кругом стекло.

А.А.: Ну, это большая редкость, чтобы истребители обстреливали спереди и снизу. У лётчика была бронеспинка, а штурман сидел совершенно не защищённый…

Г.В.: Разрешите глупый вопрос. Некоторые знакомые «старые лихачи» лётчики рассказывали, что умудрялись крутить бочки на совершенно для этого не приспособленных самолётах. На Пе-2, раз он маневренный и управляемый, можно было крутануть бочку?

А.А.: Я думаю, бочку на Пе-2 могли бы крутить только лётчики-испытатели. Но по крепости он позволял это сделать. Вот боевой разворот на Пе-2 не только можно было сделать, но мы его и делали. Для этого надо было набрать высоту и одновременно с большим креном резко поменять направление полёта на 180о, но без переворота. Боевой разворот с набором высоты и креном до 50о. Ведь изначально машина создавалась как истребитель. А потом его дорабатывали как пикирующий бомбардировщик. Ввод в крутое пикирование и вывод из него можно было сделать только на хорошо управляемом  и крепком самолёте. При выводе из пикирования у самолёта со слабыми плоскостями они деформировались. Пе-2 был крепким самолётом и свободно выдерживал пятикратные перегрузки.   

Г.В.: Вы хорошо выдерживали перегрузки?

А.А.: Когда мы на Пе-2 летали, они были старые, на них строжайше запрещалось пикировать. А боевые развороты мы делали, но это были наиболее сложные на них фигуры пилотажа. Всё-таки Пе-2 не пилотажный самолёт. Вот на 1-м курсе в Поляковке на УТ-2М мы выполняли даже штопор.

Г.В.: Расскажите, пожалуйста, как дальше преобразовывалось училище, как там появились самолёты Ил-4 и Ту-2? Что было дальше?

А.А.: Когда мы окончили курс на Пе-2, соответственно, перешли на 3-й курс. К этому времени на Пе-2 остался один полк в Чернобаевке, и училищу был передан полк Ил-4. Не совсем так. На Кульбакино полк Пе-2 ещё оставался для курсантов 2 курса. А выпускных полков было два: в Чернобаевке на Пе-2, где курсантские экипажи слётывались, и из 4-го ВМАУ под Старым Крымом в Карагозе (переименован в Гончаровку) стоял полк на Ил-4. На них были выпуски. К этому времени Николаевское училище перешло на минно-торпедную подготовку. Подготовка на Пе-2 заканчивалась.

Г.В.: То есть последний выпуск на Пе-2 произошёл в 1950 году?

А.А.: Да, это был последний выпуск, больше не было. Ждали самолёты Ту-2. Причём Ту-2 стали приходить новые с завода.

[Samurai]

Г.В.: Полк на Ил-4 из Гончаровки куда-то перевели?

А.А.: Они на следующий год перелетели в Чернобаевку, когда перестало существовать 4-е ВМАУ. В Гончаровке был обустроенный аэродром, хорошие казармы. Полк там стоял после войны, летом 1950 г. они отработали в Карагозе (Гончаровке), а зимой их направили в Чернобаевку. Летом 1951 г. Ил-4 работали уже с Чернобаевки и уже заканчивали своё, так сказать, существование. А Пе-2 были заменены на Ту-2.

Г.В.: Вы говорили, что Ту-2 были новые. Все?

А.А.: Часть самолётов Ту-2 прибывала из строевых частей в хорошем состоянии, но не менее половины их прибывало прямо с завода. Новые самолёты в минно-торпедном варианте, вся оснастка. Торпедное вооружение – это же не только замок-мост для подвески, торпеда же должна управляться из кабины, поэтому минно-торпедное вооружение на самолётах было уже установлено.

Г.В.: В каком году они начали прибывать, и где их разместили?

А.А.: В 1950 г. их ещё не было, Ту-2 стали прибывать в 1951 г. где-то зимой. Инструктора на них летали, обучались. Но лётчики на Пе-2 и Ил-4 были опытные, им переучиться на Ту-2 было очень несложно. И курсантов обучать на Ту-2 было легче, чем на Пе-2. В полку были Ту-2У с двойным управлением, причем инструктор сидел в одной кабине с курсантом.  А для курсантов 2-го курса в это время появились самолёты УТБ, облегчённые учебные самолёты с двойным управлением, переделанные из Ту-2. УТБ – был специальный переходный самолёт. Был сформирован полк на УТБ. 

Г.В.: Целый полк? Тогда давайте уже разберёмся, кто, где в 1951 г. базировался по аэродромам, и примерное количество.

А.А.: Да, целый полк… В 1950 г. один выпускной полк на Пе-2 был в Чернобаевке и полк на Ил-4 в Карагозе (Гончаровке). А в 1951 г. полки на Ту-2 и на УТБ были на Кульбакино, а полк на Ил-4 был в Чернобаевке. Пе-2 пошли «под нож», их списали. 

Г.В.: А учебные полки «первоначалки» где стояли в 1951 г.? Один ещё точно был в Сливнах…

А.А.: В Сливнах был полк, а потом там аэродром закрыли, и полк перевели в Очаков. Но были там уже не УТ-2М, а - Як-18. Полк первоначального обучения перевооружали на Як-18. Во всяком случае, в 1952-53 гг. уже точно были Як-18. Полк первоначального обучения в училище был один, этого было достаточно.

Г.В.: Точно полк первоначалок был только в Очакове, и Як-18 нигде больше не стояли? Говорят, когда в Камышине формировали училище первоначального обучения, туда пригнали «николаевские» Як-18 из Чернобаевки.

А.А.: На Кульбакино первоначалок никогда не было. В 1952 г. уже было сформировано 93-е ВМАУ, я туда был направлен. Но полк первоначалок один сезон в 1952 г. (не меньше года) был в Очакове, там мои друзья инструкторы летали. И потом эти самолёты передали в 93-е ВМАУ, и я сам участвовал в перегонке Як-18 в Лебяжье (на аэродромы вблизи Лебяжьего).

Г.В.: Почему учебный полк был переведён именно в Очаков? Там была хорошая база?

А.А.: Там был полевой аэродром, который можно было занять, и помещения там были лучше, чем в Сливнах. Сливны – это просто деревня, там полевые постройки. Это просто свободная площадка, на которой организовали аэродром. Но настоящего действующего аэродрома там не было. А в Очакове был приличный аэродром, он и до сих пор есть.

Г.В.: Интересно, почему командование решило организовать училище первоначального обучения на «севере» в Лебяжьем? Почему не сформировали его в Очакове?

А.А.: У нашего высокого начальства всё время менялись планы. На то время сложилось убеждение, что Морская Авиация будет расширяться: в Ейске – подготовка истребителей и там же была эскадрилья на самолетах-амфибиях «Каталина», в Николаеве – подготовка лётчиков минно-торпедной авиации. Поскольку имелось два основных училища, решили вернуться к схеме подготовки военного времени, выделить первоначальное обучение в отдельное училище. В зависимости от проявленных курсантами лётных качеств, одних направлять для дальнейшего обучения на истребителях, других в минно-торпедную авиацию. То есть после первого курса производить профотбор. Во время войны первоначалки не были привязаны к какому либо одному училищу, курсантов-лётчиков оттуда распределяли по разным училищам.

[Samurai]

Группа курсантов ВМАУ им. Леваневского с инструктором, справа от него Анатолий Аникин, 1949 год

Г.В.: Понятно. Давайте вернёмся назад, расскажите, как Вы доучились.

А.А.: В 1949 г. перевели нас на 3 курс, и наше классное отделение решили обучать на Ил-4. На учебный аэродром затащили старый Ил-4, и нас повели с ним ознакомиться. Я туда залез, посмотрел, вижу – кабина не для меня, на Ил-4 кабина для крупного лётчика. Пе-2 по сравнению с Ил-4 – это маневренный скоростной самолёт, удобный, компактный, там всё понятно. По моему росту и физическим возможностям Пе-2 – идеальная машина. А в Ил-4 нос высоко, за штурманской кабиной не видно. Когда рулишь, штурман показывает куда повернуть, влево – вправо. Но самое главное, на посадке надо землю хорошо видеть. А мне неудобно, явно кабина велика, мне не подходит. В училище два выпускных полка, на Пе-2 и на Ил-4. Я успешно отлетал на Пе-2, хотя он считался строгим самолётом. Отлетав на нём я уже доказал, что умею летать. Но Ил-4 не мой самолёт. А другие ребята в классном отделении подобрались крупнее меня, и они в кабине совсем по-другому себя чувствуют.

Я пошёл к зам. начальника училища по лётной подготовке. Обращаться к начальнику учебного отдела и командиру роты было бесполезно. Командиры роты были вообще командирами не авиационными, а начальника учебного отдела интересовал только учебный процесс. Зам. начальника училища по лётной подготовке был полковник Орлов, боевой лётчик, во время войны летал на Пе-2. И даже вместе со штурманом Оганесовым (он потом был старшим штурманом полка, где я служил) садился на вынужденную на горящем самолёте и спас экипаж. Видно, хорошо летал, такой крепкий и симпатичный на вид. Я к нему прихожу и объясняю, что я успешно отлетал на Пе-2, а на Ил-4 я чувствую себя не в своей тарелке. Он на меня так посмотрел и сказал:
- Если у нас каждый курсант будет выбирать, на каком самолёте ему дальше обучаться, то это будет не училище, - и добавил несколько крепких слов.

Что мне делать? Куда дальше идти? Я, не солоно хлебавши, ушёл от него учить матчасть самолёта и двигателя Ил-4. Подошло время лётной практики, едем мы в Карагоз и начинаем летать. Не знаю, по какому принципу нас расписывали по классным отделениям, но все ребята были крупнее меня, высокого роста. Сиденье можно было подрегулировать, что-то подложить. Но как это сделать, когда полёты в течение всего дня, один едва зарулил, а уже другой садится в самолёт. Ребята мне скручивали парашютные сумки (в самолёте три парашюта), и подкладывали мне под спину, и так я сидел. Если бы они куда-то упали, мне бы было трудно. Я и так на пределе доставал до педалей.

Ну, начали летать. Ил-4 тяжеловат, после Пе-2 он мне казался неуклюжим, но пилотировать можно. И я знал, что Ил-4 ненадолго, что мы «долётываем» самолёты, их уже не выпускают. Вот окончу училище и попаду, скорее всего, на Ту-2. Прошли вывозную программу, всё нормально. Но мне опять не повезло с инструктором, это был старший лейтенант Мамай. Семья его жила в Старом Крыму. Жена у него такая рыжая худощавая и очень сердитая на вид. Все говорили, что у них бесконечные скандалы, и он приходил на полёты не выспавшись. Летал он прекрасно, но не было у нас контакта. Правда, на Ил-4 командир звена был вменяемым человеком, но фамилию я не запомнил, т. к. с ним почти не летал. Вот с инструктором и с командиром звена на Пе-2 у меня был душевный контакт.         

Г.В.: Забыла спросить, кто был инструктор на Пе-2?

А.А.: Старший лейтенант Мельников. Его все звали Жора. Георгий Мельников, отчества я не знаю, к сожалению. Лихой лётчик. А командир звена капитан Баранцев Анатолий Михайлович. Это тот, которого Клара угадала со спины, как его звать, и сказала, что он будет моим командиром. Когда Клара родила сына, его жена помогала, курировала.

Ну, в общем, начали мы летать на Ил-4, но толкового разбора полётов у нас не было. Не очень он (Мамай) на нас внимание обращал, летаем и летаем. Вывозная программа прошла, дали мне штурмана и стрелка-радиста, стал я летать в составе экипажа. Бывает же так, штурман Серёжа Скороходов высооокий был, я ему чуть ли не до пояса. Стрелки-радисты с нами были только на полётах. А с Серёжей Скороходовым у нас были дружеские отношения.

Вот отлетали мы по кругу, начались полёты в зону. Там нужно было мелкие и глубокие виражи сделать, затем лететь на одном двигателе, походить на левом и на правом. Вот тут было всё на пределе. Когда я давал педаль, чтобы удержать самолёт, мне немного не хватало ноги. Спинка сиденья и педаль были отрегулированы под рослых ребят. Им хватало ноги, а я педаль дожимал пальцем. Давишь педаль, там же нет бустерного управления. К концу полёта у меня нога дрожала от напряжения. А чуть отпустить педаль, самолёт развернётся и завалится. Отпилотировал, заходим на посадку.
 
А у Ил-4 слабоваты стойки шасси, он тяжеловат, а разнос двигателей большой. И он очень не любит штилевой погоды, надо, чтобы на посадке был ветерочек. Пе-2 было наплевать, сильный или слабый ветер, подойдёшь, притрёшь на три точки. Он так с шумом несётся. А на Ил-4 с этим тяжеловато было, в штиль нам советовали садиться с полуопущенным хвостом, а не на три точки. И нас так обучали садиться, и на пробеге хвост опускать.

Вот захожу я на посадку с экипажем. Хоть круть-верть, хоть верть- круть, а на мне всё же ответственность, я не один в самолёте. А на аэродроме штиль. И у меня сдвинулись эти парашютные сумки. Я выравниваю самолёт, и мне кажется, что шасси над землёй на полтора метра – метр. Чувство самолёта у меня было вполне достаточное. Вот когда он начинает проседать, когда теряется скорость, как говорится, это чувствуешь «печёнкой». В это время штурвал надо аккуратненько подобрать. Всё спокойно, сейчас, думаю, самолёт начнёт проседать, я подберу штурвал и притру на три точки. Но из-за того, что я на сиденье сдвинулся, у меня поменялся угол зрения. А самолёт в это время уже почти касался колёсами травы, почти катился. Если бы я правильно оценил высоту, мне и делать бы ничего не надо было, только задержать штурвал. Самолёт бы побежал, осталось опустить хвост.

А я штурвал потянул, как следует, а самолёт коснулся колёсами земли. Отскок – «козёл». Высокий «козёл». Штиль, безветрие. А штурвал-то наполовину к себе взят. Я знаю, что вперёд нельзя отдавать, когда козланул. Отдашь вперёд, самолёт носом воткнётся, штурмана убьёшь. Держу штурвал, смотрю на антенную стойку на кабине штурмана. А кабина Ил-4 длинная, ничего не видно, только небо впереди и штурманская кабина. Ясно, что высоко отпрыгнул, метра на 2-3. Что делать? Надо держать самолёт. Вот он начал опускаться. Вообще-то я вовремя потянул штурвал. Но в виду того, что ветерка не было, эффективность рулей высоты была мала. И я не смог вовремя «переломить» самолёт. Я штурвал полностью добрал, но самолёт не «переломился» на три точки, скорость уже упала. И он снова колёсами бьётся о землю и отскакивает, конечно. Уже меньше «козёл», но всё-таки «козёл». Вот самолёт подпрыгнул, я держу его, смотрю, стойка антенная на фоне неба, землю вижу где-то сбоку далеко. Держу штурвал. Смотрю – облачко и антенна, думаю, чтобы только он правильно опустился. А самолёт начинает заваливаться. Я дал педаль и штурвал, он выпрямился, но начинает валиться снова. Это какие-то секунды. Я даю снова ногу и штурвал, но скорости никакой уже нет. Вот он приземлился, вроде бы и ничего, но чувствуется боковой удар. Шасси подломилось. У Ил-4 слабые шасси на боковую нагрузку. Самолёт лёг на крыло. Этот самолёт уже через два дня летал. Никакой особой поломки не было.
 
Г.В.: Это был первый самостоятельный полёт?

А.А.: Нет, я уже 10 полётов по кругу с экипажем отлетал. Это был первый полёт в зону.

[Samurai]

Г.В.: Какие фигуры пилотажа выполнялись на Ил-4?

А.А.: Мелкие виражи с креном 30о и глубокие виражи с креном 50-60о без всяких проблем. Больше ничего этот самолёт делать не позволял.

Г.В.: Вы говорите, при посадке на Ил-4 желательно было наличие ветра, на Пе-2 это было безразлично. А как Пе-2 реагировал на посадки при попутном ветре? Ведь это был строгий самолёт.

А.А.: На Пе-2 можно было успешно сесть и с попутным ветром. Очень хороший самолёт в отношении пилотирования, для меня он не оказался строгим. Кабина-то была удобная, землю смотреть на посадке слева и вперёд было очень удобно. Пе-2 нужно было точно подводить и очень соразмерно брать на себя штурвал, вовремя выравнивать. Но каждый самолёт так.

Г.В.: Каковы были скорость и высота на выравнивании?

А.А.: Подходили на скорости 150-170 км/час, досаживали на 120 км/час. Выравнивать начинаешь с расстояния 150-200 м до посадочного "Т" на высоте 5-6 метров. Самолёт просаживается. Заканчиваешь выравнивание, когда в идеале сантиметров 20 до земли.

Г.В.: Сколько был пробег до полной остановки? Ведь фронтовые аэродромы часто были небольшими с короткими полосами.

А.А.: Пробег был не такой уж и большой, были же тормоза. Бежишь метров 200, от силы 300, в зависимости от того, где надо разворачиваться.

Г.В.: На пробеге Пе-2 сильно уводило в сторону?

А.А.: Разворачивающий момент у Пе-2 был небольшой. Курсанты справлялись с этим без проблем, удерживали рулём направления и отчасти элеронами. А при сильном боковике рули направления были достаточно эффективны. Вот Ил-4 в этом отношении был капризный самолёт. Даже без всякого боковика в момент, когда начинаешь поднимать хвост, у него разворачивающий момент был очень большой. 

Г.В.: Расскажите немного подробнее про особенности разбега и пробега на взлёте и посадке.

А.А.: Самолёты с трёх-точечной посадкой, хоть Пе-2, хоть Ту-2, тот же Ил 4, истребители, штурмовики и прочие, начинали разбег с трёх точек. После набора достаточной скорости, при которой рули высоты становятся эффективными (у каждого самолёта это скорость своя), лётчик поднимает хвост, самолёт принимает горизонтальное положение. На том же Пе-2 или Ил-4 в начале разбега прижимаешь штурвал к себе, чтобы он раньше времени не начал поднимать хвост.

Прижимаешь штурвал полностью, выводишь двигатели, следишь, чтобы самолёт выдерживал направление, ни в коем случае не тормозами, только рулём направления, самолёт набирает скорость, начинает разгоняться. Когда набирается достаточная скорость, чтобы поднять хвост, плавно отжимаешь штурвал от себя, только плавно, если резко, можно винтами зацепить за землю. Самолёт приводится в горизонтальное положение, продолжаешь разбег до достижения скорости отрыва. Этот момент чувствуется, опора на колёса слабой становится, самолёт уже на плоскостях висит. Тогда немножко штурвал на себя, и самолёт пошёл в набор высоты.

Точно также Ил-4. Начинаешь разгоняться, он бежит прямо и достаточно послушно. Но вот когда начинаешь хвост поднимать, у самолёта резко возникает разворачивающий момент. Нужно уловить этот момент, дать вправо  «баранку» и ногу, особенно, если ещё и боковой ветер, то надо всё сделать быстрее и сильнее, чтобы удержать направление разбега на двух точках. В этом отношении Ил-4 гораздо более капризный самолёт. Рослому парню управлять им было, пожалуй, не тяжелее, чем Пе-2. Мне управлять Ил-4 было трудно, может, ещё потому, что настроен был против этого самолёта. Не нравился он мне, большой, неповоротливый, удивляться приходится, как на нём летали на торпедометание.   

Г.В.: Вообще-то Ил-4 красивый самолёт по сравнению с предшественником ДБ-3Б, обтекаемый, интересный.

А.А.: Потому что кабина вытянутая. Наверно, и при моём росте, если бы отрегулировать педали и сиденье, и мне было бы неплохо.

Г.В.: В целом, получается, у Пе-2 был один серьёзный недостаток, не мог долго идти на одном двигателе.

А.А.: Старые Ил-4 тоже не могли долго идти на одном двигателе.

Г.В.: Какие виды подготовки Вы успели освоить на  Ил-4?

А.А.: Я прошёл пилотажный курс, отлетал по кругу, слетал в зону и самолёт подломал. А дальше мне летать не дали. Раз подломал самолёт, дальше стандартные процедуры: дать ещё вывозные, порядка 10 полётов по кругу. Но у инструктора не было никакого желания меня доучить. Не высыпаясь после скандалов с женой, он приезжал на полёты. Отлетал я вывозные, меня проконтролировал командир звена:
- Ну, в общем, прилично летаешь.

Но для получения курсантом допуска к самостоятельным полётам после поломки его должен был ещё проконтролировать старший начальник. Приезжает полковник Орлов, тот самый зам. начальника училища по лётной подготовке, и с ним запланировали полёты. Но по всей видимости на Ил-4 он летал мало, хотя был очень опытным лётчиком, но на Пе-2. Лететь ему нужно в штурманской кабине, в которой для лётчика-инструктора были складные педали и ручка, вместо штурвала. Даёт мне задание при инструкторе, говорит:
- Я ознакомлюсь с тем, как ты пилотируешь самолёт. Но я вижу, что самолёт для тебя сложноват. Выполняй посадку с приопущенным хвостом, подводи на две точки, это менее опасно. Сажай на две точки. Слетаем, потом поговорим.

Это опасаясь грубой посадки. Если самолёт козланёт, проще его досадить, так как скорость при приземлении на две точки больше, чем при посадке на три точки. Это значит, надо сажать самолёт на две точки и бежать с приподнятым хвостом, и по мере гашения скорости подбирать штурвал, чтобы самолёт оказался на трёх точках.

А инструктор мне сказал:
- Покажи ему, что ты себя очень свободно чувствуешь. Знаешь, пой в полёте.

Ну, ладно. Выруливаем, я всё о своих действиях докладываю, взлетаем. Был довольно сильный боковик. У меня штурвал, а у проверяющего ручка. Даю ногу и штурвал вправо, может быть, несколько резковато, но самолёт удержал направление: самое главное, я никуда не уклонился. Ручка у проверяющего, конечно, резко отклонилась вправо. Взлетаю, докладываю, убираю шасси, закрылки, винты затяжеляю, всё как полагается. Первый разворот, второй разворот, от второго до третьего разворота – спокойный полёт параллельно посадочной полосы, и я начинаю петь. Но всё равно веду осмотрительность, ему докладываю, показываю, что я в кабине себя чувствую свободно и всё вижу. Выполняю третий разворот, затем четвёртый и захожу на посадку, выпускаю закрылки.

Закрылки выпускаются в два этапа, сначала взлётное положение, потом ещё немножечко выпускаю, но не полностью, для того, чтобы садиться не на три точки, а с приопущенным хвостом. А так на Ил-4 надо садиться либо в штиль, либо при сильном ветре. Так я с ним выполнил все полёты, три, по-моему, и притёрал самолёт на два колеса. Заруливаем, вылезаем, подхожу к нему:
- Товарищ полковник, разрешите получить замечания.
- У меня такое впечатление, что ты в полёте себя очень напряжённо чувствуешь. Почему ты пел?

Я смотрю на инструктора и думаю, что ответить. Отчислит, либо даст разрешение на полёты? Боюсь ответить, что петь посоветовал инструктор, причём сказал это при командире звена. Зам. начальника училища, командир звена, инструктор стоят, а я что, я - курсант, и тут решается моя судьба. Я посмотрел на инструктора и командира звена, стою молча. И они молчат, боятся сказать.

А Орлов продолжает:
- Вот ты пошёл на взлёт, очень резко работал рулями и чуть мне колени не разбил.
Я хотел сказать, что я же удержал направление, значит, так надо было по этому ветру. Если бы я лишнего дал, самолёт бы развернуло в другую сторону. А если я взлетел «по струночке», значит, правильно. Но молчу, боюсь что-то ляпнуть. Он продолжает:
- Почему ты все посадки сделал на две точки? Ты что, не умеешь сажать на три точки?

Я уже смотрю вот «такими» глазами на него, на командира звена, на инструктора. Это же он сам давал такие указания на полёт при них. А они молчат, набравши в рот воды.

- Ну, вот если я тебе дам разрешение, дальше начнутся полёты на торпедометание. У тебя обрежет двигатель, ты спасёшь экипаж? Да у тебя ноги не хватит.

Тут я ему чуть не сказал: «Для чего ты меня с Пе-2 убрал?» - но стою, молчу. Думаю, может быть, всё как-то разрешится в мою пользу? Из-за худших поломок курсантов не отчисляли. Он сказал:
- Ну, я подумаю, - и пошёл.

Я говорю командиру звена:
- Я же пел, потому что инструктор мне так сказали. Всё сделал и самолёт удержал.
- Я знаю, что ты нормально летаешь, попытаюсь с ним поговорить.

А Орлов пошёл и написал мне в лётной книжке «отчислить». Чем-то я ему не понравился, чёрт его знает. Может, настроение было не то. Может, ещё о моём инструкторе была плохая «слава», лётная группа слабая. И Орлов побоялся взять на себя ответственность. Война уже прошла, вдруг курсант разобьётся, а в лётной книжке написано, что он допустил до полётов. Не командир звена, не командир отряда и не командир полка, а он. Уже «охрана стула», он уже ждёт повышения звания, когда его назначат на генеральскую должность. И меня отчислили…

[Samurai]

Г.В.: Как у вас подбирались курсантские экипажи?

А.А.: Мы друг с другом знакомились ещё зимой. Все жили на втором этаже, в одну сторону коридора – штурмана, в другую сторону – лётчики. А в середине была площадка, мы общались друг с другом. Как-то он на меня посмотрел, я на него посмотрел. Он такой высокий парень, вразумительный спокойный, я подумал, что с ним можно будет без хлопот летать. На втором курсе он отлетал отлично. Это Сергей Скороходов – мой первый и единственный штурман. 

Г.В.: Как осуществлялась связь с руководителем учебных полётов?

А.А.: Работала командная радиостанция, хоть и плохонькая. А с инструктором была хорошая телефонная связь, наушники, ларингофоны.

О.К.: Стрелки-радисты связь обеспечивали? Кто у вас был стрелком-радистом? Сверхсрочник?

А.А.: К сожалению, я его фамилию не запомнил. Это были курсанты стрелки-радисты, проходившие свой одногодичный курс. Мы их не знали, они жили где-то отдельно. Привели перед полётом, познакомили.

Г.В.: То есть в учебном полёте у них была функция – сидеть почти как мешок?

А.А.: Практически – да. Потому что никакой дальней связи не надо было вести, а командная радиостанция была у лётчика.

Г.В.: Всё-таки практика комплектования экипажей (лётчик и штурман) прямо в училище – это мудрое решение, я думаю. Видимо, такое слаживание экипажей ещё во время учёбы началось во время войны.

А.А.: Это много значит. Одно дело – летать с лётчиком или штурманом, возможности которого тебе не известны. Другое дело, когда вы уже полетали вместе. От штурмана многое зависит. Я служил только в Морской Авиации, у нас вопросами боевого применения занимались штурманы. При этом я не умаляю роль командира–лётчика, у него в руках штурвал.

Г.В.: Это в многочленных экипажах. А у истребителей лётчик – сам себе и штурман.

А.А.: Конечно, всё зависит от ситуации. Но у истребителя иные задачи.

О.К.: Я как-то спросил у штурмана Героя Советского Союза Евдокимова, он всю войну провоевал на «Бостонах», какие были отношения в экипаже. Он – мне: «Ну, какие там отношения? Ну, кто такой лётчик?! Конечно, он командир, но это извозчик, который везёт штурмана на работу».

А.А.: Это, конечно, не так. Лётчик – фигура № 1. Лично я со своим командиром эскадрильи жил душа в душу.

Г.В.: Полушутливые выяснения отношений, кто в экипаже главнее, лётчик или штурман, будут продолжаться вечно. Штурманы чаще «обижаются», что их затирают. На что я обычно отвечаю, что никуда бы они все не улетели без инженеров, техников и механиков.

О.К.: Вот такой вопрос: в ГВФ конкретные самолёты не закреплялись за экипажами. Экипаж приходил на аэродром и заранее не знал, на каком самолёте он сегодня полетит, его сажали в любой свободный. Так одно время было и в ВВС, а потом в военной авиации стали самолёты и техников закреплять за экипажами. Только 2-3 тренировочных самолёта эксплуатировались всеми «в хвост и в гриву», а боевые были закреплены за экипажами. Почему так произошло?   

А.А.: Летать можно и нужно на любом самолёте, который готов к полёту. Хотя чисто по-хозяйски лучше летать на одном и том же самолёте, ты к технику привыкаешь, он к тебе привыкает, больше доверия. Но мы в полках летали всегда на разных самолётах.

Г.В.: Дело в том, что в определённый момент до войны (в 1930-е гг.) имелся раскордаж в обслуживании самолётов. Техники и механики обслуживали эскадрильи бригадным методом, в результате никто ни за что конкретно не отвечал. За случавшиеся по техническим причинам аварии или катастрофы зачастую и спросить было не с кого, кроме стартеха эскадрильи или инженера полка.

А.А.: Так нельзя.

Г.В.: Потом это дело прекратили, распределили техсостав, закрепили за самолётами и в определённом отношении подчинили командирам экипажей, а в учебных полках инструкторам. Техники и механики докладывали командиру своего экипажа перед вылетом о готовности самолёта и отвечали за его исправность. Но и экипажи заботились о своих самолётах. Это особенно важно в боевых условиях, когда самолёты постоянно повреждались и выводились из строя, а их надо было срочно готовить к следующему вылету.

В послевоенное время в частях с однородным составом самолётов, полностью укомплектованных техникой, это ещё было возможно. Но как быть, когда на полк осталось по 3-4 исправных самолёта, а летать надо было всем по очереди?

О.К.: Насколько я знаю, в ВВС такое пытались прививать трижды: во время войны, потом в 1960-е гг., потом в 1970-е гг.

А.А.: Когда у нас появились Ил-28, командиру звена подчинялся техник звена. Каждый самолёт закреплялся за определённым техником самолёта, и он обслуживал только этот самолёт, и подчинялся технику звена. Самолёты распределялись в полку по лётчикам, но не закреплялись за ними. Ведь если один самолёт не исправен, лётчик летал на любом другом исправном самолёте. Или, наоборот, лётчик заболел, что же самолёт стоять будет?

В звене 3-4 самолёта, и внутри звена пересесть с одного самолёта на другой вообще не было никакой проблемы. При необходимости пересаживались и на самолёты другого звена. Хотя это было как-то неприятно потому, что к своим техникам в звене уже привыкаешь. И они к своим лётчикам привыкают, возникают определённые взаимоотношения. А на чужом самолёте испытываешь дискомфорт.

Г.В.: Сколько было у вас самолётов Ил-28 в звене?

А.А.: В последние годы, когда я служил в минно-торпедном полку в Крыму, у нас в каждом звене было 4 самолёта на 3 экипажа. Был самолёт командира эскадрильи, но если он не исправен, летали на любом другом самолёте.

[Samurai]

Курсант ВММТАУ (ВМАУ им. Леваневского) Анатолий Аникин
со своим первенцем, г. Николаев, 1950 г.

Г.В.: Давайте закончим с училищем. Что же было после того, как Вас представили на отчисление?

А.А.: Отправили меня в центральный гарнизон, приезжаю туда, иду грустный. Навстречу – начальник «штурманского цикла» подполковник Муравьёв. Тогда не было кафедр, а были циклы, и этот цикл назывался не штурманский и не навигации, а цикл самолётовождения. Муравьёв был очень заботливый и внимательный человек. А я же обучался на штурмана до 3-го курса на одни пятёрки, по крайней мере, по курсу самолётовождения – только на пятёрки. Да и лётчиком я учился тоже на пятёрки. Вот Муравьёв подошёл:
- В чём дело?

Я рассказал, что случилось со мной. А он мне:
- Слушай, завтра у меня курсанты 2-го курса, последняя группа, летят на Ли-2 сдавать зачётные полёты на бомбометание. Там есть одно свободное место. Слетай, попробуй отбомбиться, ты же на тренажёрах работал, почти готовый штурман.

Под Ли-2 подвешивали на бомбодержатели 12 бомб АО-25, и каждый курсант сбрасывал по 4 бомбы. Курсанты-штурманы 2-го курса летали не в полках, была специальная эскадрилья самолётов–лабораторий Ли-2. Инструктора–штурманы всю зиму работали в учебном отделе, потом летали с курсантами, а начальник цикла фактически был руководителем лётной подготовки штурманов 2-го курса.

Чем чёрт не шутит, раз всё равно меня отчисляют, демобилизуют или не демобилизуют. А у меня уже семья, сын. Конечно, я согласился. Тогда ещё с планированием была вольная воля, и он меня запланировал.

Полетели сразу на полигон, "бомбятся" первые три курсанта, а я четвёртый. В фюзеляже были места, оборудованные прицелами ОПБ-1Р, такими же, как на рабочем месте штурмана самолёта. А управление бомбосбрасыванием было только у штурмана самолёта. Курсант туда садился и бомбил. Впереди сидят два лётчика, за ними – штурман с прицелом и со всем оборудованием. А в кабине можно было сесть и посмотреть в прицел, как всё это происходит. Я сел за один прицел. Пока три курсанта отбомбились, я мысленно тренировался. И так как подготовка у меня была достаточно высокая, в лётном отношении я, конечно, был выше этих курсантов 2-го курса, я самолёт просто чувствовал.

Они отбомбились по-разному, зачёты сдали, но неблестяще. Сажусь я, заходим на бомбометание, я даю команды на боковую наводку, всё, как на тренажёре, и так, как отдавали предыдущие курсанты (я же всё слышал).   Ли-2 был прекрасной лабораторией.

Докладываю: "Боковую наводку выполнил".

По дальности прицеливаюсь, а крест у меня идёт чуть-чуть правее курсовой черты прицела. Думаю, если довернуть, крест окажется слева. Но прошу:
- Чуть-чуть дайте правой ногой.

Лётчик удивился, но надавил. Командир корабля был очень опытным лётчиком, много летал. Раз, и крест пошёл по центру курсовой черты прицела. Я закончил наводку по дальности, бросаю, бомба – в крест. Все четыре бомбы я уложил на «пятёрки». Лётчик потом спрашивал:
- Где ты так научился? Ты уже летал на бомбометание?
- Первый раз.
- Как же ты понял, что мне надо было сделать?
- Я был курсантом–лётчиком.

Подполковник Муравьёв Василий Кузьмич говорит:
- Вот какой ты молодец! Сдал экзамен по бомбометанию. Попробуй сдать ещё по самолётовождению.

А я без каких-то дальнейших планов, я же оказался просто у разбитого корыта. Думаю, почему бы и не слетать, проверить, каким бы я мог быть штурманом? Но тут уже понадобилась определённая подготовка к полёту. На экзамен летали по два курсанта, меняя друг друга, я был запланирован второй. Подготовился я хорошо, визуальная ориентировка вообще для меня не была проблемой.

Между прочим, у нас в Поляковке на УТ-2М были прекрасные маршрутные полёты. Курсанты летали вдвоём, один за наблюдателя, как раз в том районе, где сейчас идут бои на Донбассе, выходили в район Мариуполя... В общем, подготовился я хорошо и выполнил полёт на «пятёрку», сразу экзаменационный полёт.

Г.В.: Меня интересует чисто формальный вопрос. Раз они Вас допустили до штурманских экзаменов, то они не успели документы  на отчисление оформить?

А.А.: Меня отстранили от лётной работы, но приказа об отчислении не было. Это в полку не решается, меня отправили в центральный гарнизон. Пока переслали мою лётную книжку, моё личное дело, я отлетал экзаменационные полёты.

Г.В.: И всё-таки Муравьёв достаточно смелый человек, чтобы вот так допустить до экзаменов.

А.А.: Конечно! Ведь я бы и бомбу мог сбросить вне полигона. Да что-то просто могло не так сработать. Но у него была ко мне симпатия и во мне уверенность как в хорошем курсанте.
Мне приказали поселиться в кубрике штурманов 2-го курса. И тут приходят все мои дела. А Муравьёв обо мне успел рассказать старшему штурману училища полковнику Голованову. Прибегает за мной посыльный:
- Немедленно к подполковнику Муравьёву!

Я появляюсь к Муравьёву, а он мне говорит:
- Вот так: идём к начальнику училища, и он решит твою судьбу.

Но ничего больше не сказал. Приходим мы, полковник Голованов на меня посмотрел, немного со мной поговорил (до этого он никогда со мной не общался), почему-то он ко мне проникся уважением. Он меня расспросил, узнал, что семья у меня есть. И мы пошли к начальнику училища, Шарапова уже не было, начальником был Коваленко. Приходим, они докладывают, мол, так-то, так-то, курсант учился на штурмана, потом волею судьбы стал лётчиком, случилась такая беда, но экзаменационные полёты штурманов 2-го курса выполнил на «пятёрки». И Голованов сказал:
- Он на следующий год вполне может окончить училище как штурман по первому разряду.

А у меня никто и согласия не спрашивал. Стою. Генерал Коваленко на меня посмотрел:
- Хорошо. Не будем портить хорошего штурмана.

А я не произнёс ни слова, всё за меня решили. Мы вышли, Голованов говорит:
- Ну, что, что ты будешь делать? Какое у тебя образование?
- Восемь классов.
- Куда ты с ним пойдёшь?! А так на следующий год ты будешь офицером. Соберись с духом, сколько лет уже ты был курсантом, так потерпи ещё годик.

Я пришёл домой, доложил. А Клара уже собиралась в Москву, ожидала, что меня демобилизуют, и мы поедем в Москву. Наш 1926 год призыва к тому времени уже отпускали, демобилизовали. Ну, она как жена будущего офицера (хотя ещё курсанта), ничего не говоря, молча выразила согласие ещё год быть курсантской женой. Но я, конечно, всё своё курсантское жалованье приносил домой, ни копейки на себя не тратил. Теперь я курсант–штурман 3-го курса на Ту-2, изучаю матчасть Ту-2, бомбо-торпедное вооружение.

А до того с одним из моих друзей случилось несчастье. Курсант - лётчик Коля Пчелинцев, Николай Алексеевич, был лётчиком от бога. Вот себя я таким не считаю, хотя мог быть хорошим надёжным лётчиком. А он был лётчик от бога. В Карагозе у нас стоял турник, Коля Пчелинцев залез на него, было жарко и руки были влажные, он сорвался, упал и сломал руку. Всё, в этом году он не может выпуститься. Это случилось в то время, когда меня Орлов отстранил от полётов в Карагозе. Рука у Коли срослась нормально, и его определили на 3-й курс летать на Ту-2.

Ребята на 3-м курсе, лётчики и штурманы, все успели познакомиться, сложились экипажи. Только мы с Колей неприкаянные, друг другу достались поневоле, в силу обстоятельств, и стали летать вместе. Он прекрасно отлетал на Пе-2, правда, на Ил-4 отлетал не полную программу, потом освоил Ту 2 и очень хорошо. Вот с ним мы окончили программу полётов в училище. Полк Ту-2 один год находился на полевом аэродроме в Скадовске, как раз тогда произошли две катастрофы. Там закупили площадку, скосили уже посеянную пшеницу или рожь (какие-то злаки), и по этим кочкам мы взлетали. Почему такое решение приняли? На Водопое строили бетонную полосу, из-за чего временно один сезон летали в Скадовске и потеряли там два экипажа. Причём один экипаж из нашей лётной группы.

Вскоре мы окончили училище по первому разряду. Василий Кузьмич спрашивает:
- Какие у тебя планы? Куда тебя определять? Где у тебя жена проживает?
- У неё здесь комната.
- Ты у меня остаёшься инструктором.

А тогда комната – это было о-го-го! И меня оставили в училище инструктором, а уж потом перевели в Лебяжье.

[Samurai]

Г.В.: Как произошли катастрофы с курсантами на Ту-2?

А.А.: Аэродром был с кочками, летали мы с некой опаской. Посадка ещё ничего, а на взлёте трудновато было держать самолёт, всё вибрировало. Решили, что первым самостоятельно полетит самый лучший курсант, это был Докукин. А инструктором у него был ст. лейтенант (или ещё лейтенант) Шапошников, я потом с ним служил. После провозной программы и контрольного полёта на Ту-2 решили первым выпустить Докукина. Он пошёл на взлёт, оторвал самолёт прекрасно. И надо же было ему проявить лихость?! После отрыва самолёта нужно аккуратно набирать высоту, чтобы убрать шасси и закрылки. А он прижал самолёт, чтобы ещё пройти над землёй, набрать скорость и резко с форсом перейти в набор высоты. А в конце полосы был бугорок, и по ширине-то он был невелик, но как раз в направлении взлёта самолёта, и он ударился шасси об этот бугорок. Почувствовав удар, курсант берёт штурвал на себя, самолёт резко взмывает вверх и, потеряв скорость, падает на крыло и воспламеняется. Весь экипаж погиб, сгорели они. Это случилось на наших глазах.

А в нашей лётной группе погиб курсант Скрипицин. Мы уже много отлетали, подошли к боевому применению и летали строями. Был довольно тихий и очень жаркий день. Долго не давали вылет группой, не знаю, почему. Экипажи в кабинах просидели не меньше двух часов, распарились и устали. Наконец, дали вылет. Звено вырулило, как полагается, взлетели один за другим, построились в воздухе, прошли группой, зашли на роспуск. Командир звена их распускает. В боевом слётанном полку обычно звено из клина перестраивается в пеленг, они набирают нужные интервалы, командир звено заводит на посадку. Первым садится командир, затем второй и третий экипажи. А в учебном полку командир звена только планирует на посадку, ведёт за собой, сам уходит на второй круг и последним садится.
 
Вот они, как обычно, перестроились в пеленг, заходят на посадку, командир звена ведёт, а потом уходит на второй круг. Второй экипаж за ним идёт, планирует на посадку хорошо. А Скрипицин очень близко к нему подошёл и чувствует, что за ним сесть не сможет, догонит на пробеге и врежется. Поэтому он начал уход на второй круг. А самолёты простояли на жаре, всё раскалённое, при полётах строем всё время шуруешь "газами", двигатели работают на повышенных режимах. Скрипицин уходит на второй круг, а шасси выпущены, закрылки выпущены, самолёт с трудом набирает скорость, двигатели работают на максимальных режимах.

Я был наблюдающим от звена. Мы по очереди наблюдали за своими экипажами. Вот он проходит над нами, над стартом, и я вижу: из-под левого двигателя идёт дымок. Отказал он, не отказал, я не знаю, потом невозможно было определить. Но явно был дымок из-под капота левого двигателя. И вдруг самолёт начинает заваливаться налево, а высота небольшая. Всё произошло неожиданно, очевидно, он очень устал, правый двигатель убрать не успел. Курсантом он был средним, не блестящим по лётным качествам, и не могучим по здоровью, по  физическим силам. Не справился, короче говоря, всё же надо было делать быстро. Хотя я не знаю, вообще можно ли было справиться. Самолёт завалился, грохнулся на крыло, взорвался, загорелся.

У Докукина погиб весь экипаж, а у Скрипицина погибли двое. От сильного удара, хвост самолёта обломился вместе со стрелком-радистом. Мы подбегаем, а всё горит, не знаем, как им помочь, они сгорают в кабине. Бензин разлился, всё пылает. А в самолёте ещё были детали из сплава «электрон», он начинает гореть, как зажигательная бомба, совершенно не подступиться. Пожарные машины подъехали, льют пену, ничего не помогает, не возможно пламя загасить. Курсанты лётчики и штурманы смотрят, как кабина догорает. А радисты ищут, где хвост, где радист? Метрах в 30 увидели хвост и бросились туда. Хвост не горит, туда подъехала санитарная машина, радиста вытащили. Врачи что-то с ним делали, повезли в Скадовск и спасли этого парня. Но он больше не летал, его отстранили от срочной службы, хватит и одной катастрофы. Вот так мы потеряли пять человек.     

[Samurai]

Г.В.: Со Скадовском понятно, а что происходило в Чернобаевке?

А.А.: Там были Ил-4. Они сдавали госэкзамены в Чернобаевке. А мы вернулись из Скадовска и сдавали госэкзамены на Кульбакино (Водопой). И я в 1951 г. окончил училище, проучившись 7 лет. Начали готовить нас к ускоренному выпуску, а у меня получился «удлинённый». Меня оставили в училище инструктором. И дальше я "шёл по званиям" уже без остановки.

О.К.: В дальнейшей службе чисто психологически помог ли Вам личный опыт и лётчика, и штурмана при налаживании взаимоотношений в экипаже?

А.А.: Естественно. Ведь до того, как я попал в строевую часть штурманом, у меня был более, чем богатый опыт, который мне очень помогал. Когда нам пришлось осваивать Ил-28, я просто не мог не изучить и то, что полагалось знать лётчику, а потом ему подсказывал, если нужно.

Г.В.: Спокойнее ли было летать, когда знаешь, как это делается? Как в полёте Вы относились к каким-то, на Ваш взгляд, ошибочным действиям лётчика?

А.А.: Вообще-то в качестве штурмана-инструктора я летал с курсантами-лётчиками, что было «диковато» для мировой авиации... В строевых частях я летал с очень хорошими лётчиками. А перед назначением  в Военно-морскую академию я летал просто с блестящим лётчиком Радостевым Леонидом Михайловичем.

Г.В.: Чтобы нам уже тему училища закончить, вспомните, пожалуйста, как проходили экзамены и чем запомнился день выпуска.

А.А.: Экзамены мало отличались от обычных курсовых экзаменов. На курсовых экзаменах сидит преподаватель и начальник цикла, иногда приходит начальник учебного отдела. А здесь сидели представители из Москвы, и не более того. Всего в комиссии 4-5 человек. Приходишь, берёшь билет, готовишься, отвечаешь, и всё. Я сдал все экзамены на «пятёрки» без проблем. А экзаменационные полёты были с Кульбакино, по маршруту и на бомбометание. Сначала лётный экзамен сдавали, а потом теоретические, так что никто уже не сомневался, что всё будет сдано. На теоретическом экзамене вопрос был только один, какую оценку поставят. Я не помню, чтобы кому-нибудь поставили «двойку», это было бы невероятное ЧП.

На лётных экзаменах мы летали на полигон на бомбометание. Сухопутный полигон был южнее Николаева. А зачётное торпедометание отлетали ещё в Скадовске. Около косы Бокал в Крыму был морской полигон. Нам ставили оценки за торпедометание, но это были как бы курсовые экзамены. А на госэкзаменах мы сначала вылетели на бомбометание, каждый экипаж отбомбился. По результатам полигонного контроля выставлялись оценки, у меня была «железная пятёрка». А потом мы полетели по маршруту парой. У нас был полёт над сушей, потом над морем, потом снова над сушей. Экипажи менялись местами, то один ведущий, то другой. Взлетаем парой и в пеленге идём, то один штурман ведёт, то другой. Пролетали мы довольно хороший маршрут, а связи у нас практически никакой. Ну, какие-то команды можно в воздухе подать, но особенно не поговоришь. Каждый штурман ведёт прокладку маршрута. А когда мы вернулись, госкомиссия сразу отобрала карты и бортжурналы. Их клали рядом, сравнивали и оценивали, кто, как отработал, кому какую поставить оценку. Мы с Колей тоже получили «пятёрку». И второй экипаж тоже. В паре обычно экипажи получали одинаковые оценки: в паре трудно определить, кто напортачил. Мы по маршруту докладывали, на аэродром вышли в расчётное время, у нас всё было сделано чётко.

[Samurai]

Г.В.: На Ваш взгляд, какие были особенности у самолёта Ту-2?

А.А.: Все наши Ту-2 к тому времени были оборудованы в минно-торпедном варианте. Нас готовили как торпедоносцев. Ни о каком пикировании никто не говорил, упражнений на пикирование не было. Поэтому сравнить пилотирование Пе-2 и Ту-2 я не могу, тем более, что на Ту-2 я за штурвалом не сидел. Но Коля Пчелинцев говорил, что Пе-2 в пилотировании был лучше, но Ту-2 надёжнее. На Ту-2 можно было идти на одном двигателе, пока хватит горючего. Двигатели у него были более современные, мощные и надёжные. Вывести из строя двигатели Ту-2 было не так просто, как у Пе-2. На Ту-2 была «двухрядная звезда», даже если осколками какие-то решётки будут повреждены, двигатель будет работать, и самолёт долетит домой.

Г.В.: А как в части эргономичности кабины?

А.А.: В значительной степени кабина Ту-2 – копия Пе-2. Точно так же слева лётчик, справа штурман, только в кабине побольше приборов, получше радиооборудование, но особо принципиальных отличий не было. На наших самолётах ещё было установлено оборудование для управления торпедой, которая подвешивалась на внешней подвеске, и был установлен специальный прицел для торпедометания. На Ту-2 никто не жаловался, все считали, это хороший самолёт. Но те лётчики, кто выполнял на нём пикирование, говорили, что Ту-2 ведёт себя значительно хуже, чем Пе-2. А ведь он создавался как пикирующий бомбардировщик на замену Пе-2, был принят на вооружение во время войны. Так что Ту-2 был значительно более надёжный. И у нас в учебном полку случились катастрофы, но не из-за плохой надёжности самолёта, а по стечению обстоятельств.

Г.В.: Как прошёл выпуск из училища, вручались погоны и кортики? Как Вас встретила дома Клара Борисовна?

А.А.: Выпуск был очень скромный, балов не устраивали. Последний экзамен сдали 4 или 5 ноября, а выпуск произошёл 6 ноября. Было общее построение пока ещё в курсантской форме, и нам зачитали приказ о присвоении офицерских званий. Возле знамени стояло командование училища, начальник, зам начальника, кто-то из московских представителей, много народа. Каждый из нас к ним подходил, докладывал, они вручали лейтенантские погоны и удостоверение личности офицера. Потом мы переоделись в новую форму, её накануне нам подогнали по фигуре, и вновь построились уже в офицерской форме. Нас ещё раз поздравили и всех распустили, предупредив, чтобы завтра были на параде. Я побежал домой, Клара встречала и, конечно, была очень рада. Она посмотрела на меня и произнесла первые слова:
- Я – офицерша!
Она умеет найти нужные слова. Она такая.

[Samurai]

Г.В.: Куда Вас распределили? Как началась служба?

А.А.: Училище я окончил в 1952 г., меня оставили там инструктором – штурманом. И в том же году стало формироваться 93-е ВМАУ первоначального обучения лётчиков в Лебяжьем. Оно комплектовалось только самолётами Як-18. Не знаю, кто и как планировал штаты училища, но в учебном отделе был цикл (кафедра) самолётовождения, где читали навигацию. И в штате была должность старшего инструктора-штурмана. Всем было известно, что я побывал курсантом-лётчиком, вот меня на эту должность и назначили, учить будущих лётчиков.

Прибываю туда и обнаруживаю, что в учебном отделе летать негде и не на чем. Я сразу начинаю строить планы, как оттуда вырваться, но это долгий рассказ. Училище я всё-таки окончил по первому разряду, а в цикле самолётовождения был на подхвате. Преподаватель по навигации заболел, я его заменял, вёл занятия с курсантами. Как бы то ни было, прошла зима, подошло лето. Курсанты разъехались по полкам, я остался один на весь учебный отдел штурман на лётной должности, причём в должности старший инструктор-штурман. Почему так было, не знаю? Это так в Москве определили. Должность у меня лётная. Что со мной делать?

А в училище был транспортный отряд – два самолёта Ли-2, там были заняты должности командира отряда (майор) и штурмана отряда (капитан). А во втором экипаже не хватало штурмана, не знаю, почему. Вспомнили про меня, прикомандировали штурманом в этот экипаж и отправили из Лебяжьего в Котлы, там находилось управление училища и стоял этот отряд. Старший штурман училища меня проверил, дал допуск и запланировал полёт в Николаев. Зимой лётчиков – инструкторов в Лебяжье перевели, а самолёты Як-18 из Николаева не все перегнали, их было мало. Нужно было оставшиеся Як-18 перегонять.

Г.В.: Важный момент. В этом 1953 г. самолётов не хватало, но у курсантов всё-таки была полноценная лётная практика?

А.А.: В 1953 г. состоялся первый выпуск 93-го ВМАУ, готовили курсантов один год, они летали на Як-18. Было всего три учебных лётных полка.

Г.В.: А управление училища было тогда не в Лебяжьем, а в Котлах?

А.А.: Именно в Котлах. Дело в том, что до училища там был Центр подготовки лётного состава авиации ВМФ полётам в сложных условиях. Я точно не знаю, как он назывался, но это был центр, или, может быть, курсы. В то время начинали учить заходам на посадку в облаках с использованием радиостанций. На материальной базе этого центра в Котлах и образовали     93 ВМАУ, поэтому там и находился штаб училища. 

Г.В.: В Котлах ещё до войны был построен капитальный большой,  но грунтовой аэродром. Там базировались части на поршневых самолётах, возможно, и центр готовил лётчиков ещё на поршнях. Тогда началось перевооружение на реактивные самолёты, и аэродром освободился, а для училищных Як-18 он был в самый раз. 

А.А.: В Лебяжьем пока размещаться было негде. Там находился штаб боевого полка, который перебазироваться в Пярну, а семьи остались. Мы ждали, пока они освободят квартиры. А они ждали, пока из Пярну уйдёт какой-то истребительный полк, и там освободятся квартиры. Так что мы приехали, но нам негде жить. Это была такая эпопея с Лебяжьим, можно целую книгу написать про жизнь училища.

К.А.: Но раз мы туда прибыли самыми первыми, то получили самое лучшее жильё. 

А.А.: Когда меня отправляли из Николаева, пришла телеграмма: «К месту службы прибыть с семьёй, жильём будете обеспечены».

Г.В.: Как же без семьи, когда рядом граница, вдруг перелетите куда-нибудь.

А.А.: Приезжаем, а жить негде. Мы сначала жили в самолётном классе, поставили стол, табуретки, немножко отгородились, потому что дальше другая семья, третья семья… 

Г.В.: Так в Лебяжьем размещался и учебный центр, а вы использовали его учебные классы?

А.А.: Да, конечно. И то, что осталось от полка, который ушёл.

О.К.: А что досталось от полка?

А.А.: Тот полк был на самолётах Ту-2, они улетели. Всё, что осталось от центра и от полка, досталось нам.

О.К.: Где базировались ваши полки?

А.А.: В Клопицах, в Котлах, были ещё полевые аэродромы. А в Борках никого не было, я туда прилетал на Ли-2, Борки были пустые.

Вот я пришёл в отряд, а командир отряда куда-то улетел, у него постоянно командировки. И в Николаев послали тот экипаж, куда меня приписали, мы познакомились, полетели. Мы должны были лететь через Быхов, а оттуда в Николаев. Мы взяли с собой техников, по-моему, инженер училища с нами полетел и старший штурман 93-го ВМАУ, он должен был в полёте меня контролировать. Он убедился, что я всё делаю правильно, пошёл в фюзеляж и сел играть в карты с техниками. Самолёты Як-18 должны перегонять лётчики, которые были в Николаеве, а наши остались заниматься с курсантами.

Была низкая облачность и шли мы выше облаков. Я прокладывал маршрут, но ко мне ещё относились с недоверием, вдруг я куда-нибудь их заведу. Они, раз, нырнули под облака, и идут весьма низко, не выше 100 м. Я спрашиваю:
- Зачем?! Выйдем прекрасно и так.
- Мы знаем.

А там Пушкинские горы, и такое превышение – горушка. Мы на высоте 100 м идём как раз на неё. Говорю лётчикам:
- Воткнёмся!
Они машут:
- Ерунда, успеем отвернуть.
Я думаю, до горушки лететь ещё минут 10-15, топаю в фюзеляж, показываю полковнику карту и говорю:
- Минут через 10 воткнёмся!
Он пошёл в кабину и приказал:
- Немедленно набрать высоту!

Они – штурвал на себя. А облачный слой толщиной метров 50, такой низкий и тонкий слой над болотистой местностью. Вышли из облаков и прямо по курсу увидели вершину этой горы. С того момента экипаж меня признал, стали считать, что проверку я прошёл. Потом мы сделали ещё серию полётов в Николаев до осени, но я уже был авторитетным штурманом транспортного отряда.

Г.В.: Разве не было каких-то ограничений по высоте для полётов по маршруту?

А.А.: Тогда не было никаких таких правил. Нам сказали лететь из Котлов прямо в Быхов. Это сейчас надо маршрут согласовывать и прочее, прочее. А тогда дали заявку и полетели.

Г.В.: С гражданским флотом полёты как-то согласовывали?

А.А.: Тогда главенствовало военное управление полётами.

Г.В.: А сколько других из-за такого разгильдяйства при полётах на малой высоте впилились, кто в горы, кто в обрыв, причём опытных лётчиков.

А.А.: Они считали, что увидят заранее и всё успеют сделать, либо отвернуть, либо высоту набрать. Но не всегда получается так.

[Samurai]

Анатолий и Клара Аникины (справа) с сослуживцами в пос. Лебяжье, 1953 г.

О.К.: Знаю из собственной практики, как оно бывает. Зимой летели на Як-18Т, решили похулиганить, снизились до высоты 15 м, летим, я поворачиваю голову направо, и вижу метрах в шести Толбухин маяк. И откуда он только взялся!

Вот вопрос: март 1953 г. – смерть Сталина, что происходило?

К.А.: Я на митинге в обморок упала…

А.А.: Вообще-то у многих был большой испуг.

К.А.: Началось с того, что мы несколько дней не выключали приёмник, а по нему шла траурная музыка. Сталин заболел, но никто не знал, что будет дальше. А мы же жили на берегу залива, где фактически не глушились иностранные радиостанции. Они передавали: «Кончается 30-летняя диктатура Сталина». Что он умрёт, там никто не сомневался. Вещали на русском языке специально для нас, это тревожило ещё больше.

Мы жили в квартире, где всего было три семьи: мы, Александра с семьёй  (врач училища) и Неверовы, у которых должен был родиться ребёнок. Как раз в это время соседка Лида собралась рожать, я её отвела в гражданскую санчасть через дорогу и оставила. Дома постоянно кручусь возле приёмника, и вдруг сообщают, Сталин умер, будет митинг. Я по дороге на работу захожу в роддом, там узнаю у врача Тамары Николаевны, что Лида родила сына, и что ей надо принести кипячёного молока. На посту сидит медсестра, тоже жена офицера, я её прошу:
- Надя, покажи мне мальчика.

Она мне в ответ матом. Я растерялась, но решила, что сейчас все такие взвинченные, когда умирает «отец всех народов». Мы вообще думали, что вот-вот жизнь остановится. Я побежала в штаб, чтобы Стёпе Неверову сообщили о рождении сына, он был техником-лейтенантом и находился на аэродроме, кажется, в Котлах. Вот я с молоком, ещё одна соседка и он, втроём пошли в роддом. А день такой яркий-яркий, красивый морозный день. На крыльце роддома нас встречает врач Тамара Николаевна:
- Степан Иванович, заходите. А вы пока погуляйте.
Мы ждём, тут вышла санитарка и нам горестно сообщила:
- Подумайте, беда-то какая. У Степана Ивановича сын родился с волчьей пастью.

Я себе представила ребёнка с лицом волка, стало так страшно, я упала в обморок, лежу на снегу. Тамара Николаевна меня отшлёпала по щекам, привела в чувство. Потом уже соседка Александра показала медицинский учебник и нас успокоила.   

А.А.: Начала про Сталина, давай про Сталина.

К.А.: В общем, мы собрались ехать в Москву хоронить Сталина, но нас не отпустили. Что бы случилось там с нами, дошли бы мы, не знаю. Я была председателем женсовета и в тот день выступала на митинге, расчувствовалась и потеряла сознание. Мне было так страшно без Сталина жить. Я этого не понимала, и никак не могла себе представить, как же он мог умереть.

Г.В.: А когда пришло осознание, что без Сталина тоже можно жить?

К.А.: Дня через три только. Три дня мы были в жутком состоянии, тут же ещё Лида с этим ребёнком. Но со временем мы все к нему так привыкли, полюбили и выходили. Ему сделали 8 операций, он стал красивый парень, по профессии врач-стоматолог.

А.А.: А у меня, без всякого преувеличения, не было панических настроений. Ну, умер Сталин, но Партия-то осталась. Хотя я тогда был комсомольцем, у меня был комсомольский билет. Сейчас уже все забыли, но после смерти Сталина, как и после смерти Ленина, был «сталинский призыв» в Партию. И я вступил в Партию (сначала в кандидаты) по «сталинскому призыву».

Г.В.: Лётный состав обязывали состоять в членах Партии?

А.А.: Никто не обязывал, но все прекрасно знали, что для назначения на командные должности нужно быть членом Партии. И если где-то в «высоком штабе» нет покровителя, то без партийного билета далеко не пройдёшь. Тогда это было естественно, потому что Партия была руководящей и направляющей, а сейчас её рассматривают, как какой-то ужас. Более того, по времени мне было пора в Партию вступать, но я про себя думал - рано, я ничего особенного не сделал, чтобы меня приняли.

О.К.: Отношение к рядовым членам Партии и к политработникам – не одно и то же. На фронте к большинству политработников относились не очень, т. к. они пытались руководить, не зная, что надо делать. Всеми уважаемый замполит на фронте – скорее исключение. Как у вас было?

А.А.: За все Вооружённые Силы ответить тяжело. Но когда я служил, в авиации замполиты были не из лётного состава. Ведь лётный состав – это менее трети от всего состава полка, остальное технический состав, и с ними тоже кому-то надо работать. А начальнику штаба полка со всеми никак не управиться. Была попытка назначать замполитов из лётного состава, но безуспешно.
В 1953 г. я был в командировке в Таллине, и там случилась трагедия. В полку истребителей ПВО разбился замполит эскадрильи. Рассказывали, что после полётов во второй половине дня ему нужно было проводить политзанятия. А он был хороший и очень старательный человек, обо всех заботился. Вот накануне полётов он засиделся, тщательно готовился к политзанятиям, не выспался. Утром полёты на МиГ-15, пилотаж в зоне, а он на какие-то секунды потерял сознание…   

Плохо, что многие из них пытались показать себя и лезли с указаниями к лётному составу. Им хотелось свою значимость показать, и они лезли туда, в чём не сведущи. Поэтому традиционно в авиации сложилось паршивое отношение к замполитам. Они были оторваны от постоянной лётной работы.

[Samurai]

О.К.: Один старый лётчик рассказывал, при «кукурузнике» Хрущёве замполитов заставили летать, так раз в 2-3 недели были похороны: «Господи, опять комиссара хоронят». Получилось, хотели сделать, как лучше, а перебили замполитов. 

Г.В.: «Приступы» случались неоднократно, когда из замполитов пытались сделать лётчиков. В 1930-е гг. их обязывали пройти курсы летнабов, а после 1938 г. на усиление в авиацию присылали комиссаров артиллеристов, кавалеристов, пехотинцев - кого только не посылали, вот они и чудили. Нарушено было разграничение полномочий. Особенно это усугубилось в 1970-е г., после 100-летия Ленина, когда партийную работу превратили в говорильню и в конце концов заболтали.

А.А.: Есть знаменитая фотография, на ней Будённый уже с маршальскими петлицами сидит в передней кабине самолёта Р-6, и пулемёт у него в руках. Высшее руководство никак не могло понять, что авиация - это другое, чем наземные войска, и присылали для налаживания дисциплины кого попало. Зачем? С одной стороны была налаженная партийная структура управления сверху донизу, но с другой – такие вот издержки. 

К.А.: Знаете, чем отличается комиссар от замполита? Комиссар говорил: «Делай, как я!». А замполит говорил: «Делай, как я сказал!». У папы на пограничной заставе было 2 офицера – папа и его замполит дядя Ваня. Как-то к папе приехали однополчане, сидели за столом, а у меня были «уши на столе», и я услышала такой анекдот: было у старинушки три сына, два умных, а третий замполит. Мне было лет пять тогда. 

А.А.: Когда закончилась Гражданская война, закончились комиссары, которые бойцов поднимали в атаку. Тут полезли со всех сторон карьеристы.

Г.В.: Ладно, давайте продолжим о полётах. Откуда набирали лётчиков-инструкторов в 93-е ВМАУ?

А.А.: Поначалу полк на Як-18 работал в Сливнах и в Очакове, оттуда первых инструкторов и прислали в Лебяжье. Кому-то пришла в голову светлая мысль сделать училище первоначальной подготовки для основных училищ в Ейске и в Николаеве. Задумка была неплохая потому, что появилась возможность отбирать курсантов по профпригодности, кого на истребители, кого на тяжёлые самолёты, на усмотрение инструкторов. А когда началось всеобщее сокращение армии и флота, сократили и 93-е ВМАУ. Хрущёв пришёл к власти: «Самолёты порезать, одними ракетами завоюем весь мир».

Г.В.: Полки из Николаева полностью передали в Лебяжье?

А.А.: Нет, полки остались, передали оттуда самолёты и часть инструкторского и технического состава. Руководящий состав остался в Николаеве. Когда мы прибыли в Лебяжье, какие-то самолёты Як-18 там уже были, я не знаю, откуда они появились, но не полный комплект. А лётчики, мои однокашники, прибыли с нами из Николаева. 

Г.В.: Из Ейского училища были инструкторы?

А.А.: Вначале никого не было. 93-е ВМАУ было как бы чисто дочерней структурой Николаевского училища. Но там формировалось всё своё, своё начальство и всё прочее, присылали кого откуда. А жить было негде, потому что все аэродромы полевые, а деревни все побитые. Всех потом разместили в Лебяжьем.

Г.В.: А Котлы?

А.А.: Ещё до полётов там случилась трагедия на прыжках с парашютом. Весна 1953 года. Было холодно, и прыгали в унтах, хотя земля была влажная. На унтах завязывались такие тесёмки, чтобы они не съезжали, и курсанты их внутрь заправляли. Вот они прыгают, а у одного эта тесёмка как-то вылезла и болталась. Вытяжной парашютик каким-то образом зацепился за эту лямку, и парашют стал выходить такой дугой. Оно бы ничего страшного, возьми ножик и обрежь тесёмку, парашют развернётся. А курсант ещё до удара потерял сознание, это потом доказала медицинская экспертиза. У ребят первый парашютный прыжок, хорошее настроение, а тут такой трагический случай. 

К.А.: Александра (врач) пришла с аэродрома «зелёная» - курсант разбился у неё на глазах. Потом приезжал его папа из Башкирии, благодарил, что красиво похоронили. А нам было страшно…

А.А.: Ну, в общем, я служил в транспортном отряде на Ли-2, и мы летали на следующих парашютных прыжках. А один курсант не прыгнул. Единственный раз в жизни я видел настоящий ужас на лице человека… Лично я когда-то первые 2 прыжка, чтобы не струсить, так сделал: прижимался запасным парашютом (он висит впереди) к тому, кто передо мной прыгал, и прыгал сразу за ним. Так все друг друга толкают, один за другим. Потом-то мне уже было всё равно. А когда инструктор выталкивает - это стыдно, я должен был сам прыгнуть.

Вот курсанты выстроились в самолёте, впереди поставили наиболее опытного, ведь всегда есть кто-нибудь опытный. Первый пошёл, и остальные за ним посыпались. Группу делят пополам, выбрасывают сначала одну половину, затем другую, чтобы все попали на аэродром. Инструктору на прыжках помогает бортмеханик.  Мне как штурману в этом полёте делать нечего, я вышел из кабины посмотреть, как они прыгают. Шли они на выход лицом к хвосту и прыгали с правого борта. А тот курсант находился примерно в середине шеренги. На транспортном Ли 2 вдоль бортов идут такие леера - канаты.

Вот курсанты идут к выходу, а один вдруг прыгает к левому борту и хватается за этот леер. А на лице такой ужас, но видно, всё-таки что-то ещё соображает. Схватился за кольцо запасного парашюта, дёрнул, и парашют разваливается. Знает, что делает, теперь его уже не выпихнут из самолёта. Если бы выпихнули, он бы зацепился стропами за хвостовое колесо, так и самолёт бы не сел. Потом его, конечно, отчислили. Но тогда я был изумлён, у него глаза такие, казалось, выскочат. Лицо бледное. Вместе с тем он соображает, что  делает.

Я помню свой первый прыжок. Вот прыгают первый, второй, а я – третий, но сразу за вторым вывалиться не успел. Понимаю, надо самому прыгать, чтобы не вытолкнули, поворачиваюсь, наклоняюсь вперёд и отталкиваюсь ногой. А в Ли-2 металлическое покрытие, у меня ботинок на левой ноге скользнул. Но я наклонился вперёд, не успел оттолкнуться, как встречным потоком меня вытянуло.

[Samurai]

Г.В.: Как-то я летала на Ан-2 с парашютистами – перворазниками в салоне, а сама сидела на месте правого лётчика. Обернулась, наблюдаю: нет-нет, да кого-то инструктор пинком под зад выталкивал.

О.К.: Похожий случай был лично со мной, когда я прыгал на аэродроме в Никольском, а вся группа состояла из бывших десантников. Сажусь в самолёт в хорошем настроении, весь такой экипированный. На выходе секунду замешкался, получил толчок в спину, а левую руку отцепить сразу не успел. Меня протащило лицом вдоль фюзеляжа почти до хвоста. Приземлился, на лице – ссадины, на спине – белый след от ботинка:
- Сам прыгнул?
- Сам!

К.А.: Стою я в очереди в магазин, а за мной - жена начальника ПДС училища и говорит:
- Сегодня Лёша мне на шубу напрыгает.
Тогда платили за прыжки. Ну, мы ушли. А вечером узнали, что у Лёши парашют не раскрылся.

А.А.: Было так. Последнюю группу курсантов посадили в самолёт, и начальник ПДС заметил: у одного из них что-то не в порядке с парашютом. Приказал курсанту его снять, надел ему свой парашют, лямки подогнал, и курсант со всей группой нормально прыгнул. А начальник ПДС обычно и сам прыгал со всеми курсантами. У него на такой случай имелся ещё один парашют, но боевой без запасного, и его давно не переукладывали. Он берёт этот боевой парашют, прыгает с затяжкой, чтобы перегнать курсантов в воздухе и с земли наблюдать, как они садятся.

Вот он кольцо выдёргивает, а шелеста раскрывающегося парашюта не слышно, не раскрылся. Смотрит на кольцо в руках, а на нём - тросик и в конце его должны быть 3 шпильки, а он видит только 2. Когда эти шпильки выдёргиваются, клапан парашютной сумки открывается, парашют вываливается. А тут одна шпилька не выдернулась. Он так изгибается, хватает клапан руками и, напрягая все силы рук и тела, раз, и клапан разодрал. Парашют вывалился и у самой земли раскрылся. Он приземлился, посмотрел на свои руки, а ногти все чёрные. Сумка-то и клапан брезентовые. Сколько он потом пытался их разорвать, не удалось ни разу. Жаль, что фамилию начальника ПДС я не помню.   

О.К.: Один лётчик рассказывал, как он после вынужденной посадки на Ил-2 вылез в форточку. После того, сколько ни пытался повторить, у него в ту форточку даже голова не влазила.

А.А.: Так вот полетал я лето в транспортном отряде 93-го ВМАУ, хорошо себя показал, и меня уговаривали остаться с перспективой занять место штурмана отряда (он уходил на пенсию). Но я хотел летать на боевых самолётах, не летать же мне в таком возрасте бесконечно на Ли-2. Да и зимой в Лебяжьем вообще делать нечего. Я оформил отпуск и уехал в Москву. Пошел в Штаб Морской авиации "бить челом" и во время. И осенью 1953 г. я вновь оказался во ВММТАУ. Тогда обучали курсантов на Ту-2, но готовились к переходу на Ил-28. Было два полка подготовки лётчиков и полк подготовки штурманов, меня назначили в полк подготовки штурманов инструктором. Но чтобы в следующем году летать с курсантами, мне надо было в этом году уже получить все допуски.

Г.В.: Как Вы сами переучились на Ил-28?

А.А.: Когда я прибыл в Николаев, все собирались в отпуск, им было не до меня. В конце осени всё училище замирало. У курсантов шли теоретические занятия, но вся лётная деятельность в полках прекращалась. Мой полк прошёл переподготовку на Ил-28 за 2-3 месяца, а мне пришлось готовиться самостоятельно. Почитал, в кабине посидел, потом зачёты сдавал полковому начальству: самолёты и двигатели я сдавал инженеру полка, связь – инженеру по связи... Потом штурман эскадрильи сел со мной в кабину, я ему всё рассказал, что я буду делать в полёте. И всё.

Г.В.: Но кто-то из лётчиков ведь должен был провезти?

А.А.: А кто будет провозить, когда все только начинают летать? Я помню, первый полёт мне запланировали с инструктором-лётчиком Яворским, позже я с ним больше никогда не летал. Ему нужно было сделать до отпуска хотя бы один самостоятельный полет, он уже вывозку прошёл. Подошли, познакомились:
- Полетим?
- Полетим. 

Сели, полетели. Слетали по кругу, в зону, зафиксировали. А потом все инструктора-лётчики доучивались ранней весной, прежде чем летать с курсантами. Поэтому следующий 1954 год был очень напряжённым, все были малоопытны в полётах на Ил-28. Командиры эскадрилий и командиры звеньев были очень опытными лётчиками, но на Ил-4 и Ту-2, а на Ил-28 сами были новички.
 
Первый самостоятельный полет на Ил-28 был, так называемый, полёт «на шоколадку». Тогда переводили с обычной нормы на реактивную и утром на завтрак клали шоколадку. Эти шоколадки обычно относили детям, т. к. купить их в магазине было невозможно. В общем, я вошёл в строй успешно. Меня все помнят, я же 7 лет проучился. Мне предложили:
- Что ты будешь учить штурманов? Их без тебя научат. Вот с лётчиками надо повозиться.

И меня перевели старшим штурманом-инструктором в полк подготовки лётчиков. Тогда в училище с начинающими курсантами-лётчиками летали дипломированные штурмана в званиях от лейтенанта до капитана. Считалось, что опытный штурман мог что-то в полёте подсказать, помочь курсанту-лётчику. А если самолёт на посадке разобьётся, ну, что поделаешь.

[Samurai]

К.А.: Наш хороший друг лётчик Гвоздев Юра возмущался:
- Чтобы меня так, как Толю, сажали с начинающим курсантом?! Да никогда в жизни! Только на спарке.
Хороший был лётчик, Царство Небесное ему…   

А.А.: Отличный был лётчик, но лихой и немножко недисциплинированный. Однажды уговорил лучшего курсанта в группе, они сговорились, полетели в зону и сделали на Ил-28У петлю. Не зная, какие будут последствия.

Г.В.: Кто управлял самолётом?

А.А.: Юра. На спарках Ил-28У впервые системы управления в кабине курсанта и в кабине инструктора были равноценными. С появлением Ил-28У началась нормальная жизнь инструкторов-лётчиков. Ну, на Як-18 они и раньше летали нормально, но там инструктор сидит во второй кабине, а курсант в первой. А на УТ-2М связи толковой не было, и боялись сажать курсантов в первую кабину, поэтому они летали во второй кабине, что усложняло им посадку. Конечно, из второй кабины обзор плохой. Когда они делали первых 5-10 самостоятельных полётов по кругу, вместо инструктора клали мешок с песком, чтобы выдержать центровку. А потом вместо инструктора садился курсант из группы, но он не имел права дотрагиваться до управления. Но ничего, летали нормально.

Начали готовить курсантов-штурманов на Ил-28, они с инструкторами-лётчиками летали в «тепличных» условиях. Даже если курсант что-то напутает, инструктора знали район полётов прекрасно и в любом случае приводили самолёт на свой аэродром. А мы летали с курсантами-лётчиками. 

Г.В.: То есть когда Вы учились, курсантов-штурманов подсаживали к курсантам-лётчикам, и вы так вместе летали, готовились поэкипажно. А на Ил-28 лётчиков и штурманов готовили отдельно, к курсанту-лётчику подсаживали профессионального штурмана. А где же производили слаживание экипажей?

А.А.: Да, самолёт-то ведь дорогой, летали отдельно. А потом направляли в части и там уже формировали экипажи. Так было несколько лет, а потом освоились. Начальство убедилось, что наши инструктора готовят курсантов хорошо, и с 1956-1957 гг. вновь стали на 3-м курсе формировать курсантские экипажи.

Я был уже старшим лейтенантом и летал штурманом у курсантов-лётчиков, но через год меня назначили штурманом звена. Я и до этого исполнял его обязанности, т. к. мой штурман звена заболел. У командира звена было три лётчика-инструктора, штурман звена, старший штурман-инструктор и просто штурман-инструктор. В звене три лётных группы курсантов, поэтому мы все три штурмана и летали с курсантами.

О.К.: Трудно было перестроиться психологически на новую реактивную технику?

А.А.: Откровенно говоря, я не понял, за что кормят шоколадом. Разве можно сравнить старые, особенно изношенные самолёты? Они грохочут, запахи там всякие. А на реактивном тихо, как на пассажирском самолёте. Самолёт Ил-28 был просто находка, спасение для нашей авиации. Если бы не этот замечательный самолёт, гробов бы было много при переходе на реактивную авиацию.

О.К.: Мой дядя во время войны летал стрелком-радистом на поршневых самолётах. А когда полк перевооружился на Ил-28, он просто не смог летать.

Г.В.: Лётчики привыкают, что винты должны крутиться. Если «палка» остановилась – это ужас. А на реактивных самолётах её вовсе нет, и к этому трудно привыкнуть.

А.А.: Стрелков-радистов на Ил-28 я могу понять. Их кабина находилась в самом хвосте, он сидит один, от всего отрезанный.

[Samurai]

О.К.: А на Пе-2?

А.А.: Там не совсем так. Он сидит всё-таки в середине фюзеляжа. А на Ил-28 он сидит в хвосте под килем, тут у него пушки, а слева и справа ничего нет. Сидит один, как в аквариуме, неуютно. Даже просто прокатиться мне там было бы неуютно. У нас был случай: у радиста ум за разум зашёл. Он открыл люк, выпрыгнул над Азовским морем и погиб.

Г.В.: Может, напился?

А.А.: Нет, нормальный парень был, тихий вразумительный. Буйные как раз такие поступки не совершают.

К.А.: Может, ему показалось, что кричали «горим». Он открыл люк и выпрыгнул?

А.А.: Вообще-то говоря, у него загорелся какой-то провод около приёмника. Надо было всё выключить и потушить, у него есть огнетушитель. Ничего страшного. А у него ещё почему-то не был пристёгнут парашют. У лётчика и штурмана катапультируются сиденья, и так сделано, что даже если они потеряют сознание, парашют сам раскроется. А у радиста на Ил-28 катапультируемого сиденья нет. Он должен открыть люк (защищая его, люк открывается против потока) и вывалиться из кабины. Но он забыл пристегнуть карабин парашюта, а люк открыл. Что там у него случилось, он лётчику ничего не докладывал, прыгнул над морем. Мы потом его долго искали.   

О.К.: Кажется, в 58-м ИАП ТОФ был случай. На МиГ-15 начали осваивать ночные полёты, летят парой. Темно. Ведомый увидел огонь в хвосте самолёта ведущего:
- Командир, горишь!

Тот катапультировался, сломал шею и погиб. Оказалось, что ведомый за пожар принял пламя из сопла движка. Он его впервые увидел не днём, а ночью. 
Скажите, а Вас не раздражало, что Вы стремитесь в боевой полк, а Вас всё-время в «детей» учить отправляют?

А.А.: Нет. Тем более что я с самого начала осознавал, что ни на СФ, ни на ТОФ мне нельзя. У сына был ревмокардит, поэтому мне надо было служить где-то здесь, в Николаеве. А если бы я просился в боевой полк, направили бы либо на Север, либо на Дальний Восток. А то, что летал с курсантами, тогда казалось нормальным. Это сейчас я не знаю, как бы летал с курсантами недоученными.   

Лейтенант А. М. Аникин, штурман-инструктор ВММТАУ в г. Николаев, 1954 г.

Г.В.: Что-нибудь интересное припомните о курсантах. Может, кто-то из Ваших питомцев стал известным человеком?

А.А.: Среди своих курсантов я особо известных не помню. Выше зам. командира полка никто из них не поднялся. Причём, когда мы этого курсанта, будущего зам. командира полка, выпускали, проверяющий сказал:
- Выпустим, но дальше второго пилота он не продвинется.
А лет через 10 узнали, что он - зам. командира полка на Бе-12.

Г.В.: Вы в нём перспективы угадывали?

А.А.: Летать он не боялся, но летал очень топорно, грубо.

Г.В.: Кто запомнился из сослуживцев? Были интересные выдающиеся  люди, кого стоило бы помнить?

А.А.: Думаю, одним из самых выдающихся инструкторов советской военной авиации был Николай Алексеевич Пчелинцев – Коля Пчелинцев. Мы с ним выпускались, вместе закончили училище. Как и я, он должен был закончить по 1 разряду. Но когда он сдавал гос. экзамен по теории полёта (тогда учили не аэродинамику, а теорию полёта), представитель из Москвы сделал замечание, а Коля настоял на своём и доказал, что он говорит правильно. Он был вообще очень грамотным человеком. Ну, промолчал бы, а он зачем-то настаивал. А москвич оказался злопамятным, и Коле поставили «четвёрку», но оставили в училище инструктором. Большая "слабина" в подготовке инструкторов была в том, что нас не учили ни лётной педагогике, ни лётной психологии. Не готовили инструктора как педагога, все варились в собственном соку.

[Samurai]

О.К.: Но между собой обменивались опытом?

А.А.: Конечно. В летний период на полётах был организован отдых лётно-инструкторского состава под присмотром врачей, за режимом предполётного отдыха следили. Командиры звеньев жили вместе с инструкторами в одних помещениях. Только командиры эскадрилий жили отдельно, где они обитали, я не знаю. Вот инструктора между собой общались, передавали свой опыт из уст в уста. Очень многое определялось мудростью командиров звена, которые назначались из числа наиболее подготовленных лётчиков. Если командир звена толковый, он и своих молодых инструкторов правильно наставляет, передаёт свои навыки.
 
Когда мы первый год работали на Ил-28, командир звена у меня был майор Борис Петрович Толчанов, очень умный и очень опытный. В звене у нас был один лихой лётчик старший лейтенант Коля Иващенко, он второй год работал инструктором. А двое других инструкторов – лейтенанты выпускники, причём выпускники на Ту-2, а не на Ил-28. Их зимой вывезли, а других-то всё равно не было. Первый год работы на Ил-28 был чрезвычайно напряжённый. Думали, как мы доживём до осени, не побьём ли самолёты?

К.А.: Коля Иващенко был «великим педагогом», он своих курсантов воспитывал только матерным языком. И они понимали только мат. Расскажи, как ты летал с курсантом Иващенко, и вы чуть не грохнулись.

А.А.: У Коли Иващенко была такая лексика, но он говорил только нужные вещи. Он не разносил курсанта, а доходчиво вталкивал. А Коля Пчелинцев, наоборот, был верхом интеллигентности. 

Был заурядный полёт в зону. Курсант выполнил пилотирование, пришла пора снижаться, чтобы потом войти в круг полётов. Я сижу в передней кабине, как всегда кручу головой. Опыт у меня уже был достаточный. Но на всякую старуху случается проруха. В Николаеве часто бывала такая дымка. А тут после дождя видимость «миллион на миллион», день ясный, горизонт чёткий, воздух хрустальный. Курсант двигатели убрал и выполняет спираль с креном 15-20о, снижается, чтобы войти в круг полётов. Я опёрся о правый борт и так мечтательно смотрю вдаль. Вдруг, морг-морг глазами, а николаевская телевизионная вышка уже выше нас. Она была метров 220 высотой. Я – курсанту:
- Выводи из разворота! Ни в коем случае штурвал не отдавай! Двигатели выводи! Штурвал не отдавай! Двигатели выводи!

А курсант молчит, как рыба об лёд. Он, видимо, тоже замечтался, а потом сам испугался. Но вывел самолёт из спирали. Я чувствую, самолёт прямо парашютирует. Надо отдать должное, хотя курсант имел средние лётные характеристики, но проявил выдержку. Я ли его вразумил, или сам он дошёл, но слышу: двигатели начали петь «уууу», всё сильнее и сильнее. Смотрю, скорость начинает возрастать, а высота перестала падать. Я сказал, куда надо разворачиваться. А с СКП спрашивают:
- Это кто ещё так низко над городом разворачивается?!
А мы молчим. Ни я на кнопку не нажимаю, чтобы ответить, ни курсант. Молчим. Так как самолётов в воздухе было много, а вошли мы в круг полётов благополучно, руководителю полётов стало не до нас. Мы ко второму развороту вписались, там самолёт за самолётом идут, и про нас забыли.

О.К.: Боевому применению тогда обучали?

А.А.: Конечно. В документах, наверно, этого не найдёшь, но я в училище на Ил-28 слетал на бомбометание первый. Освоили технику пилотирования, полёты в зону, полёты строем. А с середины лета надо уже думать, чтобы и курсанты бомбили. Прицел новый – синхронный прицел. Настраивать надо автопилот. У меня командир звена майор Толчанов, а я – старший лейтенант, старший инструктор-штурман, исполняющий обязанности штурмана звена.

О.К.: Бомбили по земле?

А.А.: По земле. Полигон был в поле южнее Широкой балки, южнее Октябрьского. На земле был нарисован белый круг, и в нём крест, по нему и бомбили.

Надо бы начальнику училища вылететь, но он не летает. Зам. по лётной с главным штурманом училища почему-то не решились лететь на бомбометание. То же штурмана эскадрилий. В общем, никто не взялся.
- А кто у нас один из лучших лётчиков?
- Да вот – майор Толчанов.
- А кто у него штурман?
- Аникин.
- Что, Аникин, готовы лететь на бомбометание?
А мне надо было стать настоящим штурманом звена, а не временно исполняющим обязанности.

К.А.: Карьерист!

А.А.: Ну, да, это было чисто карьеристское решение. Борис Петрович Толчанов меня спрашивает:
- Гарантируешь? Не боишься первым лететь?
- Самолёт-то какой! Всё сделаем, как надо, как на тренажёре.
Нас запланировали. Если погорим, на нас всё свалят. Если отбомбимся успешно – всё хорошо. Училище всё сделало, как надо. Борис Петрович был заботливым командиром, с курсантами много летал. А для бомбометания надо было настраивать автопилот. Такой практики у него не было.

Г.В.: Сбрасывание бомб синхронизировалось с автопилотом?

А.А.: Да, штурман управлял от автопилота. Но полетели мы не одни, с нами сел старший штурман полка, подполковник Ованесов. Надо же нас проконтролировать.

[Samurai]

Г.В.: Сам-то контролёр бомбить умел, или сел у Вас поучиться?

А.А.: Не знаю. Но логичнее было бы, если бы он меня вывозил, а не я его. Рабочее место штурмана впереди, «в стекляшке», у прицела. Кабина такая глубокая, в глубине её катапультируемое сидение и столик. Там можно в полётах по маршруту работать с картой. А бомбометание можно произвести только с рабочего сиденья. Когда мы полетели на контроль, я сразу сел на рабочее сиденье, а контролер на катапультируемое.
 
Кстати, через несколько лет запретили летать вдвоём в штурманской кабине. Произошёл какой-то трагический случай: пилот катапультировался, контролёр катапультировался, а штурман остался в носу кабины. Самолёт был настолько надёжный, что поначалу нас избаловал. И я потом когда был штурманом эскадрильи, так контролировал штурманов звеньев. 

Ну, вот полетели мы сначала по небольшому маршрутику для настройки автопилота. Борис Петрович немножко засомневался, меня спрашивает, как настроить автопилот. Возможно, он меня так проверял. Я подсказал, хотя штурман в принципе не должен это знать. Я ему говорю, какую рукоятку подкрутить, какая лампочка должна загореться, какой тумблер включить. А штурман полка всё это слушает. Настроили автопилот, самолёт идёт от автопилота. Заходим на полигон. Даю команду:
- Беру управление на себя.

Каким образом это происходит. Менять скорость самолёта и высоту штурман, естественно, не может. Берётся управление по курсу, но лётчик за всем этим следит и контролирует.

Я беру управление на себя и дальше по курсу управляю самолётом, ищу цель и начинаю работать с синхронным прицелом. В результате отбомбились мы на «пятёрку». Училище доложило в Москву: «Освоили боевое применение!»

Г.В.: А что сказал проверяющий Вас штурман?

А.А.: Он потом сказал:
- Борис Петрович, вы с Аникиным, конечно, здорово отбомбились. С таким штурманом можно летать.

О.К.: Чем бомбили?

А.А.: С войны остались осколочные бомбы АО-25. Их просто добивали. Вооруженцы наши были рады. Одно дело – 100-килограммовые бомбы в люк засовывать, другое дело – 25-килограммовые.

Г.В.: То есть боевыми бомбили, не учебными?

А.А.: Бросали не только бомбы АО-25, но и П-50, так называемые, практические У них вес – 50 кг, цементный корпус и небольшой запас взрывчатого вещества. Когда АО-25 взрывалась на земле, нам видно было лучше, чем при взрыве П-50. Полигон, по-моему, назывался Святотроицкое, южнее Николаева.

О.К.: С морским оружием работали?

А.А.: Это потом уже. В 1954 г. работали только на этом полигоне. За нами бомбометание освоили ещё несколько экипажей. Все отбомбились хорошо, «троек» не было. Потом устроили научно-практическую конференцию в присутствии начальника училища. Меня заставили делать доклад, делиться опытом. А какой у меня опыт? Я вызубрил инструкцию и действовал строго по инструкции. Вышел, говорю:
- Я ничего нового не придумал. Выучил инструкцию, действовал строго по инструкции и пока не могу в ней изменить ни одной запятой. Если выполнять все положения инструкции, бомба ляжет точно в крест.

Начальником училища был Коваленко. Он на меня посмотрел с неудовольствием. Ему хотелось услышать обширный доклад. А старший штурман училища, наоборот, посмотрел благосклонно. Ну, а что я буду кривить душой, если я на то время совершил 3 или 4 полёта на бомбометание? Делал всё аккуратно, и всё. И с метеоусловиями повезло.

Потом начальство расхрабрилось. Курсанта-лётчика нужно выпускать с навыками боевого применения, но с курсантом-штурманом его посадить нельзя. Значит, я лечу с курсантом независимо от того, отличный он или посредственный. Плохих отчисляли.

О.К.: В носу Ил-28 стояли 2 пушки калибра 23 мм, их использовали?

А.А.: При мне ни разу. Я даже не уверен, что они у нас стояли, что их не поснимали на учебных самолётах. Курсантов стрелять из пушек мы не учили.

Г.В.: Какие ещё виды боевой подготовки отрабатывались?

А.А.: Конечно – полёты по маршруту. Для курсантов-штурманов, конечно, - аэрофотосъёмка. Курсанту-штурману давали провозку с лётчиком-инструктором на плановое маршрутное фотографирование. Это достаточно аккуратная и муторная работа. Если делать одну «полоску», надо следить, чтобы получалось перекрытие кадров. А если ещё и встречный заход, это дело достаточно серьёзное и ювелирное. Но такую подготовку давали не всегда.

Г.В.: Каким аппаратом снимали?

А.А.: Самым простым. Кажется, АФА-Б был такой аппарат…

Г.В.: Учили вести воздушную разведку?

А.А.: Специально воздушной разведке не учили, чтобы там барражировать и прочее. При полётах по маршруту попутную разведку показывали, но от маршрута не отклонялись. Отрабатывали бомбометание по наземным целям, полёты на постановку мин, и была имитация высотного торпедометания. Сами торпеды не брали, это очень дорого. Но в училище минно-торпедная партия была.

Г.В.: То есть инструктора такую подготовку проходили?

А.А.: Конечно. Поэтому когда училище расформировали и на его месте сформировали 33-й центр боевого применения, наши инструктора оказались готовы ко всем видам полётов.

В училище был создан морской полигон для бомбометания. Южнее Кинбурнской косы, в Егорлыцком заливе на небольшой глубине "затопили" тральщик. Верхняя часть корпуса тральщика и, конечно, все надстройки были над водой. Это была прекрасная цель для бомбометания. Бомбометанию по морским целям стали обучать в последние годы существования училища, когда возобновили выпуск курсантских экипажей.

Бомбы сбрасывали без взрывателей, результаты бомбометания фиксировались по всплескам воды, даже при попадании бомбы в корабль поднимался столб воды.
Отрабатывали бомбометание по кораблю как со средних, так и с малых высот.

О.К.: Что там осталось от этого корабля после бомбометаний? Насколько быстро его разбили?

А.А.: Попаданий в него было много, но ему это было «до лампочки». И если попадали рядом с бортом, это всё равно считалось на «отлично».

[Samurai]

О.К.: Какая-то информация и, может быть, обучение применению спецоружия были?

А.А.: Информация была теоретическая в общих чертах. Но специальной подготовки к применению спецоружия не производилось. Там же самолёт специально готовится, экипажи дают подписку и т. д. Нам было не до этого, хватало другой работы с курсантами. Их надо было хотя бы научить, чтобы в воздухе держались и самолёт сажали без аварий.

Тогда многое делалось «ощупью». Например, полёты в строю. Командир звена или опытный лётчик-инструктор ведёт самолёты курсантов. С курсантом, конечно, сначала летит лётчик-инструктор, а потом уже курсанты сами летают. Со временем догадались выделить специальную зону для полётов строем, не знаю, почему сразу этого не сделали. Зону выделили, но порядок полётов не определили, и каждый командир звена водил своё звено так, как хотел. Потом там выработали определённый маршрут с разворотами вправо, влево, с перестраиваниями. Все шли один за другим по этому единому маршруту, и потом было удобно заходить на посадку.

А до того произошёл инцидент. Я был уже штурманом звена, но не у Бориса Петровича, а в другой эскадрилье, у майора Шиганова Рема Даниловича. Он ведёт звено, мы летим. Я с ним в передней кабине, смотрю во все стороны. Курсанты держутся хорошо. Начинаем делать разворот вправо с креном до 30о, курсанты красиво держутся. Тут я вижу, на нас встречным курсом шпарит другое звено. Я нажал кнопку связи, говорю:
- Посмотри вперёд влево!

Но что ему делать?! Как избежать столкновения? Резко бросить машину на снижение? А курсанты? Мой командир энергично увеличивает крен на развороте больше 30о (а это с курсантами делать была запрещено). Курсанты, как прилипли, всё повторяют. Тоже проделал и командир "встречного" звена. Курсанты строи не нарушили, звенья отвернули в противоположные стороны и вплотную просвистели мимо друг друга.

После полётов командиры звенев вылезли из самолётов с таким трёхэтажным матом! А курсанты только после полёта поняли, что было.

В полку был мощный разбор полётов по этому поводу. Конечно, все мы радовались, что уцелели. После этого разработали безопасный маршрут для полетов строем. Раньше почему-то руки не доходили, всё было новое, новое надо было осваивать.

Г.В.: Кто для вас разрабатывал методики лётной подготовки на Ил-28?

А.А.: Были напечатаны курсы учебно-лётной подготовки, так и назывались – КУЛП. Кто их написал? На базе какого опыта? Чёрт его знает. Их старались выдерживать, хотя русский человек ко всему творчески подходит. Каждый инструктор и каждый курсант читали КУЛП. Опровергать его никто не пытался, это дело уголовное. Но каждый инструктор что-то курсантам объяснял дополнительно, сверх того, что там написано.

Г.В.: КУЛП – это «библия», а инструкторы – её толкователи.

А.А.: Да-да-да.

О.К.: Вопрос по оборудованию. Ил-28 морской авиации были стандартными, или они отличались от самолётов сухопутных ВВС? Были они уже оборудованы торпедными мостами?

А.А.: Сначала Ил-28 поступали в бомбардировочном варианте без всяких модификаций – обычный фронтовой бомбардировщик. Но в морской авиации тогда были минно-торпедные полки, а основное средство поражения кораблей - торпеды РАТ-52.  Я думаю, в строевые части могли поступать самолёты и в бомбардировочном, и в минно-торпедном вариантах. Через какое-то время и к нам стали поступать заводские самолёты в минно-торпедном варианте. У штурмана справа появился дополнительный прибор управления торпедой. До торпедометания надо было включить раскрутку гироскопов и подогрев торпеды. Для учебной торпеды - подогрев в первую очередь, хотя там была залита спиртоводочная смесь вместо боевого зарядного отделения. Но всё равно торпеду нужно было подогреть и обязательно раскрутить гироскопы.

О.К.: Сколько времени занимала подготовка к торпедометанию в полёте?

А.А.: Гироскопы следовало начинать раскручивать, когда наберёшь высоту горизонтального полёта. Такие были рекомендации. Хотя, можно было их раскручивать, хоть с самой земли. Так что взлетел, включил подогрев торпеды, раскручивание гироскопов и пошёл. Торпеды вешались на специальный замок, к месту крепления подводились кабели.

[Samurai]

О.К.: Сколько вооружения можно было загрузить на Ил-28?

А.А.: Он мог взять одну тонну для нормального полёта. В бомболюк больше не загрузишь, а наружной подвески у него не было. По крайней мере, у наших самолётов. В бомболюк очень хорошо входили 100 кг бомбы. Неплохо входили 2 бомбы по 500 кг.

Г.В.: Была ли какая-то специализация в двух учебных полках лётчиков? Может, одни больше внимания уделяли минно-торпедной подготовке, а другие бомбометанию?

А.А.: Нет, разницы не было. Главная задача – научить летать, взлетать - садиться, управлять самолётом, летать в строю.

Г.В.: Как Вы считаете: важна ли для морских лётчиков психологическая подготовка к полётам над морем, нужно ли их приучать летать над морем, чем раньше, тем лучше? Или человек достаточно легко адаптируется к этой специфике?

А.А.: По-моему, на современных самолётах всё равно, над какой поверхностью летать. Это когда были винтомоторные самолёты с малым радиусом действия и почти без приборов, для них было существенно. Улетишь в море, там заблудишься и не знаешь, куда лететь. Для войны это было характерно.

Г.В.: Так и сейчас, если туман или дымка, многие ищут землю. Сколько таких катастроф. А над морем подобные условия бывают часто.

А.А.: Сейчас инструментальный заход на посадку, которому учат с курсантской скамьи. Зачем искать землю?

О.К.: Но ведь ищут и находят.

А.А.: Значит, такие у них были инструкторы. Даже у нас на Ил-28 были маршруты над морем, курсанты летали, правда, недалеко. Ни у кого это проблем не вызывало.

Г.В.: Это потому, что вас готовили к полётам над морем с «младых орлиных когтей». А неприученному человеку, я думаю, над безориентирной местностью непросто. Да и при отличной погоде случаются специфические иллюзии.

А.А.: Ну, и что? Есть все навигационные приборы. А запугать можно любого человека. Когда самолёт набирает высоту, из кабины на земле вообще мало, чего видно. Смотри на приборы, и не будет никаких иллюзий. Авиация же прошла несколько стадий развития. Когда Чкалов, Беляков и Байдуков летели в Америку, попали в район сплошной облачности. Там Чкалов уступил кресло пилота Байдукову, который считался мастером полётов по приборам (он их освоил одним из первых), а сам Чкалов прилёг отдохнуть и поберечь силы. На современных самолётах, оборудованных всеми навигационными приборами, хорошо подготовленному лётчику всё равно, над какой местностью летать. 

Г.В.: Но есть же морская специфика боевого применения морской авиации. И её действия на море существенно отличаются от действий сухопутной авиации.

А.А.: Это другое дело. Каждый род авиации имеет специфические особенности, которыми надо овладевать.

О.К.: Есть и психологический аспект. При развитии аварийной ситуации до необходимости вынужденной посадки, шансы погибнуть в море у экипажей морской авиации значительно выше, чем в сухопутной авиации. И к этому надо быть готовым.

А.А.: Это да. Но это не относится к лётной подготовке, к пилотированию. Один спокойно полетит, хоть в район Гавайев, другой будет всю дорогу дрожать.

Г.В.: Есть же серьёзные отличия подготовки морской и дальней авиации, хотя дальники тоже летают над морем. Но они летят высоко на эшелоне, там по барабану всякие иллюзии, и что творится внизу. А морская авиация для выполнения своих задач вынуждена снижаться иногда до предельно малых высот над морем.

А.А.: Есть свои особенности, особенно у корабельной авиации, у морской штурмовой авиации. Штурмовать корабли в море, с одной стороны легче, с другой стороны трудней. Легче в том отношении, что рядом с целью ничего не торчит, никакая труба или вышка, не за что при подлёте к цели зацепиться. Хотя сейчас появились нефтяные вышки, но они сами по себе – хорошая цель. 

Г.В.: И всё-таки зачем-то же существовали морские авиационные училища, где с первого дня курсантов готовили к морской специфике. И это было оправданно. А потом их расформировали. Правда в некоторых сухопутных училищах существовали морские отделения и морские выпуски.

А.А.: Ну, это наше извечное стремление к экономии и к оптимизации. Конечно, флот должен иметь свою авиацию и свои авиационные учебные заведения. Курсантов нужно готовить к работе против кораблей противника и во взаимодействии со своими кораблями. Это требует немалого времени на оперативно-тактическую и, конечно, психологическую подготовку. Конечно. Почему, например, в США корабельные лётчики всегда получали в 1,5-2 раза больше, чем лётчики аналогичных самолётов сухопутной авиации. Они дольше готовятся к овладению самолётом и оружием. Всё-таки море есть море. Особенно открытое море, особенно Северный Ледовитый или Тихий океан.

[Samurai]

Счастливый отец А. Аникин с сыновьями, Николаев, 1957 г.

О.К.: Среди сотрудников Вашего училища были участники Великой Отечественной войны, войны 1945 г. с Японией и последовавшей за ней Корейской войны?

А.А.: Инструктора все были молодые. Они либо становятся командирами звена, либо скоро уходят в строевую часть, либо списываются. А среди руководства ветераны были. Вот штурман полка Ованесов, который ко мне благоволил, летал в одном экипаже с зам. по лётной, который меня зарубил, и садился с ним на горящем Пе-2 на мотогондолы на вынужденную. Сбили их немцы.
А в Корейской войне участвовали в основном истребители. Вот Ил-12 там сбили из морской авиации, у членов экипажа были знакомые фамилии. Но в нашем училище никто из них не служил. 

Г.В.: Когда Вы закончили службу в Николаевском училище?

А.А.: В 1957 г. я поступил в Военно-воздушную академию (в Монино) и в 1960 г. её окончил. Учился я заочно, на штурманском отделении заочного факультета. Меня назначили штурманом эскадрильи в учебный полк 33-го центра боевого применения на Ил-28.

Г.В.: При обучении как-то учитывалась Ваша морская специализация? 

А.А.: В Монино нам давали сведения по оружию и тактике Морской Авиации, но всем чохом. Специальных групп подготовки штурманов Морской Авиации не было. Так что вполне логично, что подготовку штурманов потом организовали при Военно-морской академии. Нелепо готовить лётчиков в ВМА, а штурманов в ВВА.

Г.В.: Как Вы считаете, заочная подготовка достаточно полноценна? Это же тяжело – учиться без отрыва от службы, и не каждому дано.

А.А.: Это зависело от слушателя. Для меня она оказалась качественной. Программа Военно-воздушной академии хорошая и насыщенная. Она даёт возможность получить качественную оперативно-тактическую подготовку. Точно так же, как и программа Военно-морской академии. Но насколько ты в состоянии эту программу освоить, зависело только от каждого лично. Я старался учиться очень хорошо. Я прекрасно знал, что если я не закончу академию, мне штурманом эскадрильи не стать. А у меня уже было 2 сына.

Когда меня из курсантов-пилотов перевели в курсанты-штурманы, я сразу сказал, что дальше буду служить только ради семьи. Но семья – это и Родина. Дальше я служил на штурманских должностях только ради семьи, и остальное мне было до лампочки. Я служил честно, добросовестно, поэтому меня продвигали по службе. Я ни перед кем не пресмыкался, не лебезил, я всегда старался служить качественно. 

Г.В.: Это понятно. Если полученная специальность кормит, то и нужно в ней добиваться максимально хорошего результата. 

А.А.: Да. И как ни говорите, а служба офицера – это карьера. Если подошёл срок получения очередного звания, а нет для этого оснований, значит, я дошёл до какого-то предела. Не все становятся генералами и даже полковниками. Рядом со мной было много хороших парней, они доходили до званий капитана, майора, и всё. Приходило время, они увольнялись. Просто всем нет места.

О.К.: Западная литература, особенно в последнее время, изобилует утверждениями, что наш средний и высший командный состав армии и флота, мягко говоря, слабоват. Отсутствие свободы действий, шаблонная тактика, не качественная подготовка на оперативно-тактическом уровне. 

А.А.: В авиации многое зависит от командира полка. Как говорится, каков поп, таков и приход. Командир полка фактически формирует полк под себя. Если командир полка боевой, грамотный и инициативный, то у него такие же командиры эскадрилий, отрядов и звеньев. Все на своём месте. Если командир полка ловчила и карьерист (такие люди тоже проникают на должности командиров полка, когда в высоких штабах имеют некую поддержку), то и полк будет слабоват. Так что нельзя сказать, что все плохие или все хорошие, как в любой армии.

Я давно не служил в строевых частях. Тогда, когда я закончил лётную работу, я служил в полку, как тогда говорили, «первой линии», т. е. полностью боеготовом. Наш минно-торпедный полк был готов к боевым действиям в любых метеорологических условиях. Я считаю, что этот полк показал бы себя достойно в условиях войны.

К.А.: У тебя спрашивают об уровне владения оперативно-тактическим искусством твоих командиров.

Г.В.: В 1941 г. боевая подготовка в морских авиационных частях была на высоте, я это знаю по документам: ПМУ, СМУ, метеоминимум, летали в любую погоду. А пришла война, оп, все командиры дожидались, пока Ворошилов, Кузнецов и Жаворонков что-то прикажут. 

А.А.: Пишут, что на приграничных аэродромах в Белорусском военном округе немецкая авиация бомбила аэродромы, где стояли наши бомбардировщики, а рядом стоял полк истребителей и их не защитил. 

Г.В.: Так не было приказа.

А.А.: Да не только приказа. Они не знали, что делается в 30-40 км.

О.К.: Когда 22 июня 1941 г. в авиационных полках получили, наконец, приказ отражать нападение врага, в некоторых из них лететь было не на чем. 2-3 исправных самолёта, остальные находились на регламентных работах или в ремонте.

А.А.: Я служил в авиации Черноморского флота, в наше время такого не могло быть. У нас всегда были боеготовые самолёты. Когда случился Карибский кризис, и была объявлена общая боеготовность, мы все сидели в самолётах. Весь полк был готов к вылету.

[Samurai]

Г.В.: Давайте про Карибский кризис поподробнее.

А.А.: У нас в полку было три эскадрильи, одна из них готовилась к отправке на Кубу. Самолёты уже разбирали и упаковывали в контейнеры, чтобы их морем под видом сельскохозяйственной техники перевозить. Им уже даже выдали карты Кубы.   

Г.В.: Вы в то время служили в учебном полку 33-го Центра?

А.А.: В 1960 г. я закончил академию. Училища уже не было, был Центр. Лётные учебно-боевые полки постепенно сокращались, на Ил-28 остался один мой полк (из которого я уходил в академию) и второй полк на Ту-16, которые стояли на Кульбакино. Меня после академии определили в свой полк на Ил-28. В это время в Москве приняли «мудрое» решение сократить полки Ил-28 на флотах. Тогда на Черноморском флоте авиацией командовал А. А. Мироненко, а он был очень хозяйственный мужик. Мироненко приказал перегнать все Ил-28 на аэродром Весёлое и законсервировать, а выше объяснил, что там их будет удобнее резать. В Весёлое московские проверяющие обычно не «залетали».

А в 1961 г. в Москве принимают решение вновь организовать на Черноморском флоте новый минно-торпедный полк, которому передали регалии и знамя 13-го Гвардейского минно-торпедного полка. Поэтому наш полк условно называли 13-й Гвардейский минно-торпедный полк, и мы носили гвардейские значки. В этот 13-й полк передали лётный состав того последнего учебного полка на Ил-28, который оставался в Центре.

Г.В.: Весь личный состав передали?

А.А.: Нет, не весь. Между прочим, в нашем полку в 33-м центре проходили лётную практику слушатели Военно-воздушной академии. И будущий космонавт и дважды Герой Советского Союза Алексей Губарев летал со мной, он тогда был слушателем академии. Мы с ним потом так и остались друзьями, летали в одном полку.

К.А.: Умер Лёша в феврале…

А.А.: Часть руководящего состава вновь сформированного полка была из ВВС Черноморского флота, остальные были наши, в т. ч. и первый командир полка. Просто не все захотели переезжать из Николаева, у кого-то уже там были семьи и квартиры. Фактически полк забрали из Центра и должны были пересадить в Саки, при этом в новый полк передали все наши самолёты Ил-28 в минно-торпедном варианте и часть личного состава. Так мы, ещё находясь в Николаеве стали принадлежать ВВС Черноморского флота и даже начали летать. Причём часть лётного состава, наоборот, переехала из города Саки в Николаев, а на субботу и воскресенье их на Ли-2 возили домой. Но большая часть лётного состава была наша местная из Центра.  У меня командиром эскадрильи стал майор Леонид Михайлович Радостев, такой здоровый коми-пермяк, он с Черноморского флота.

Потом нам дали задание перегнать самолёты на ТОФ, потому что там командующий поспешил порезать свои самолёты. Подготовили 10 самолётов. Почему указующий перст пал именно на нашу эскадрилью, я не знаю. Тем более, что командир эскадрильи и штурман эскадрильи только что познакомились и успели сделать вместе лишь несколько полётов. Все остальные лётчики и штурманы нашей десятки были николаевские. И мы полетели через всю страну на Дальний Восток в Николаевку. 
 
Самолёты были не лучшими. Ну, какой хозяин отдаст свои хорошие самолёты? То есть они были исправные, работоспособные, но уже потрёпанные, давно не крашеные. На тебе, боже, что нам негоже. Но в Николаеве мы на них летали. Посадки мы сделали в Саратове, Курумоче, в Омске, из Омска перелетели в Канск, оттуда – в Читу, за Читой была Завитая, и уже оттуда долетели до Николаевки. Для Ил-28 вполне надёжные перелёты. На некоторых промежуточных аэродромах мы ночевали.

Прилетели в Николаевку, зарулили на стоянку, открыли люки. Я поднимаюсь, смотрю на стоянку, потом на обшарпанный фюзеляж своего самолёта, не поверите, слёзы навернулись на глаза. На аэродроме передо мной лежит груда металлолома из порезанных самолётов: ещё не успели увезти. Видно, что новенькие, порезанные части корпуса ещё сверкают.

О.К.: Кто-то из ветеранов мне рассказывал, как они переучились с Ту-2 на Ил-28. В полк пришли три эшелона с новенькими самолётами, они их едва успели собрать. Только завернули последнюю гайку, пришёл приказ – порезать. Так в полку все плакали.

А.А.: Конечно, это был идиотизм. В те времена Ил-28 был лучшим самолётом для обучения курсантов и мог быть прекрасным переходным самолётом. Кроме того, это же материальная ценность какая.

[Samurai]

Г.В.: Немножко назад вернёмся. Когда Хрущёв разоблачал культ личности, как это воспринимали у вас в полку?

О.К.: Там же сначала в части разослали текст его секретного доклада.

А.А.: Было большое недоумение. Что делается, непонятно. Содержание этого письма уже передавалось из уст в уста, но всё это обставлялось такой секретностью. Собирали партийные собрания, пересчитывали людей по головам и зачитывали это письмо в закрытом помещении, чтобы, не дай бог, никто не услышал. Причём во всём мире это письмо уже гуляло. 

Г.В.: Скажите, пожалуйста, как бы Вы могли оценить вклад лично Сталина в нашу Победу в Великой Отечественной войне? В то время Вы были молодым человеком, но теперь Вы можете объективно оценить как военный с высоты прожитых лет. Можно ли, на Ваш взгляд, его руководство считать решающим?

А.А.: Во всяком случае, многие в него верили как в надёжного вождя. И если бы его сменили, допустим, совершили переворот и поставили кого-то другого, это бы, несомненно, нанесло ущерб обороноспособности армии и моральной стойкости всей страны. Если бы ещё в 1941 кто-то вроде Жукова возглавил государство: «Сталин никуда не годен, а я вас приведу к победе…» Но чем дальше шла война, тем больше и военное и гражданское руководство становились заложниками культа личности Сталина. Я думаю, что ни у кого и мысли такой не появлялось – убрать Сталина. Это стало бы потрясением и привело бы к ещё большим потерям.

Г.В.: Мы не были свидетелями тех событий. Поэтому интересно понять, были ли тогда среди вас люди, согласные с мнением группы Хрущёва, кто искренне критиковал, или готов был критиковать Сталина?

О.К.: Существует три основных мнения на этот счёт:
- Сталин – урод, загубивший 40 миллионов населения;
- Хрущёв оболгал Сталина, чтобы выгородить себя любимого;
- У нас есть свои проблемы, и культ личности – до лампочки.

А.А.: Среди наших офицеров и близкого окружения не имелось таких, кому бы это было до лампочки. Все воспринимали те события как нечто тяжёлое. Не было прыгающих от радости, что разоблачили Сталина. Сейчас говорят о репрессиях, они были и немалые. Но не такие, как представляют сейчас. Не такие.

Когда я был мальчишкой. Наш Астраханский округ входил в состав Сталинградской области. Мы жили в четырёхэтажном доме на первом этаже. Над нами на четвёртом этаже жил, по-моему, секретарь горкома. Потом он вдруг исчез. Нам сказали, что он оказался врагом народа. Но нам было трудно поверить в то, что он – враг народа, ведь я его видел сотни раз. Хотя, думалось, может, это он так здорово замаскировался. Короче говоря, до войны я помню один этот случай репрессий.
 
И только после войны я узнал, что моего родного дядю репрессировали. Я вообще не знал о его существовании, т. к. родители о нём не говорили. И бабушка не говорила, хотя это её сын. Как будто у меня и не было дяди. Или он где-то был и умер. Я его никогда не видел. Теперь дальше. У моей тёти Липы муж, правда, она с ним разошлась. Он любил выпить и вроде бы он что-то антисоветское выкрикивал по пьянке. Его арестовали, но выпустили, никто под суд не отдал. После этого он по пьянке опять на кого-то бочку катил. Его снова арестовали, но снова выпустили. Правда о дальнейшей его судьбе я не знаю, потому что тёте Липе это надоело, и она с ним развелась. А во время войны вокруг меня никого не репрессировали.

Так что, когда «разоблачали» Сталина, было тяжёлое гнетущее состояние. Чувствовалось, что Хрущёв - не тот человек, который должен быть во главе государства. А когда сняли самого Хрущёва, было облегчение.

О.К.: Когда в 1960 г. завалили Пауэрса, как до вас доводили информацию об этом инциденте?

А.А.: Я в то время заочно учился в академии и был как раз на сборах. Мы буквально на второй день всё знали, так прекрасно работало «солдатское радио». Я это узнал в таком варианте: одна ракета сбила наш истребитель, а другая ракета сбила Пауэрса. Его же пытались догнать пара истребителей, но сделать это было непросто. Они должны были разогнаться и сделать такую горку, чтобы подняться до его высоты. И уже почти догнали, как поступила команда отвернуть и уходить. Ведомый отвернул. А ведущий решил: «Как же так?!» - уже орден видел, не отвернул. И ракета его завалила. Как было на самом деле, я не знаю.

Пауэрс не свалился, но у него заклинил двигатель, т. к. ракета разорвалась недалеко от самолёта. Для нас это было прекрасно, многое потом досталось нам в руки. Пауэрс не катапультировался, а спланировал и посадил самолёт. Он хотел жить и знал, что если попытается катапультироваться, то взорвётся. Это потом уже американцы подняли его на щит, хотя его нужно было судить как предателя. У него с собой была ещё и ампула с ядом, чтобы не попадать в плен живым, а он смалодушничал, нарушил свою присягу. Он спланировал и посадил на фюзеляж секретный самолёт со всем оборудованием. Так нам достался американский разведчик. Это была большая удача.

О.К.: Но это привело к серьёзному политическому кризису. И в конце концов закончилось «Карибским кризисом». 

А.А.: Это не связанные вещи. Наоборот, прекратились разведывательные полёты американцев над нашей территорией.

О.К.: Да, но в результате сорвался визит американского президента Кеннеди в СССР. Хрущёв отказался обсуждать с ним какие-либо вопросы. В общем итоге все политические контакты были на 10 лет заморожены.   

А.А.: Карибский кризис разрешился наилучшим образом. Вот как раз вы спрашивали относительно боеготовности. По время Карибского кризиса нам тревога была объявлена своевременно. И наш полк и разведывательный полк, базировавшийся на нашем же аэродроме, я это сам видел, были приведены в боеготовность своевременно. Все оказались боеготовы.

[Samurai]

Г.В.: Вернёмся к событиям 1961 г. Вы перегнали 10 Ил-28 на ТОФ, а сами вернулись в свой полк в Николаев? Сколько у вас осталось самолётов?

А.А.: Полк в Николаеве был трёхэскадрильного состава и полностью укомплектован самолётами Ил-28. Их же не порезали на ЧФ, и самолётов было много. А потом их разобрали по флотам. Весной 1961 г. наш полк перебазировался в Саки к месту постоянного базирования.

Г.В.: В училище минно-торпедной партии не было? Я знаю, что по приказу Хрущёва не только резали самолёты, но и ликвидировали минно-торпедные партии.

А.А.: Была, но учебная. Там для нас было развёрнуто всё хозяйство. Собрали опять людей и создали минно-торпедную партию, но она была недостаточная, не боевая.

Г.В.: А зачем же вас долго держали в Николаеве?

А.А.: Потому что в Саках некуда было девать семьи. Свободных квартир почти не было. Офицеров расформированного полка поуволили, но семьи-то их остались жить в Саках, квартиры были заняты. Кто же уедет из Крыма, куда и зачем?

Но потом мы туда перелетели и тоже с небольшими приключениями. Собрались всем полком, всё подготовили. А в Саках погода не очень хорошая. Но у нас все лётчики летают по первому классу, хотя у некоторых ещё значки 2-го класса. Их можно поднимать по любым метеоусловиям.

Г.В.: Получается, в полку все лётчики ранее были инструкторами?

А.А.: Да. И полк был более, чем подготовлен в лётном отношении, и лётчики, и штурманы… Командир полка Герой Советского Союза полковник Воронин Иван Фёдорович почесал затылок, вызвал Радостева, мы вместе пошли:
- Это твой аэродром. Штурман у тебя надёжный?
- Да.
- Летите и после посадки сообщите, можно ли туда полк перегонять.

Что делать? Мы с Леонидом Михайловичем пошли на стоянку и полетели. Что там лететь до Крыма из Николаева. А в Саках уже был зам. командира полка подполковник Домащенко, его раньше отправили туда, чтобы полк принимать, руководить полётами. Прилетаем туда, а погода не очень, облачность почти до земли и мокрый снег. Домащенко спрашивает:
- Будете садиться?   
Но Леониду Михайловичу отказаться садиться на родной аэродром некрасиво. Он меня спрашивает:
- Справимся?
- Справимся.

Заходим на посадку со стороны моря, по расчётам уже должны видеть землю, но не видим. Уходить на второй круг? Но мы - экипаж командира эскадрильи, стыдно же. Я расстёгиваю парашют, чтобы он мне не мешал, оставляю его на катапультируемом сидении, а сам ложусь на стекло. От меня провод тянется, мы с Леонидом Михайловичем переговариваемся. Смотрю на стрелку радиокомпаса. А Леонид Михайлович пилотировал лучше, чем на тренажёре, лётчик изумительный. Лежу, смотрю, увидел, под самолётом столбики с лампочками. Говорю:
- Вижу столбики.
- Как идём?
- Идём точно!

Мне даже не нужно было его подправлять. Идём точно и выскакиваем перед полосой. А облачность ниже 50 м, но полосу уже видно. Леонид Михайлович на Ил-28 пролетал лет десять и может с самолётом делать всё, что угодно. Вот он аккуратненько сажает самолёт на полосу. Заруливаем, открываем свои люки. Он спрашивает:
- Ну, как!? Пускай все остальные летят?
Тут ему Домащенко кричит:
- Как сели? Что остальным передать?
- Никого больше не поднимать!

О.К.: Когда появились световые дорожки на военных аэродромах?

А.А.: Да вот в те годы и появились, когда на Ил-28 переходили. У нас даже сосед по квартире был, все его в шутку называли Фонарь. Тогда были сформированы, что-то вроде, электро-светотехнические группы, что-то со словом «электро» было. Вот он отвечал за всё электричество на аэродроме. Но когда мы садились с Леонидом Михайловичем ничего не было включено, только привода. Но мы, так сказать, «не осрамилися».

О.К.: А ведь могли и земли откушать.

А.А.: Иногда шлея под хвост попадает даже опытным экипажам. В какой-то степени это было лихачеством.

Г.В.: В Саках в то время аэродром был с твёрдым покрытием?

А.А.: Да, конечно.

[Samurai]

О.К.: Скажите, в то время было ощущение надвигавшегося «Карибского кризиса»? Чувствовалось, что обстановка сгущается?

К.А.: Я не знаю, что было перед тем, как этот кризис развернулся. Но для нашей семьи это случилось неожиданно. Мы ходили на пляж, устраивали детям утренники. В Саках мы жили, как в раю. В нашем полку были почти все николаевские.

А тут тревога! Все мужики схватили тревожные чемоданчики, которые всегда готовые стояли, и побежали. А мы остались без ничего, никакой информации. В радиоприёмнике тишина. А тут уже тревога. Я к тревогам спокойно относилась, я выросла на границе в тревогах. А для других женщин это было впервые. Все мои соседки струхнули, собрались в кучки: «Что случилось?!» Наконец, по радио что-то сказали. А на другой день или даже в этот к вечеру тракторами стали растаскивать самолёты. Смотрю, мимо дома трактор тащит самолёт в какие-то дальние капониры. Это было жутковато. 

Г.В.: То есть накануне никакого ощущения приближающихся событий не было?

А.А.: Нет-нет. Служили спокойно.

К.А.: А потом стали разбирать самолёты, складывать их в ящики. Назвали фамилии тех, кто отправится на Кубу. Тут начался в гарнизоне рёв. Некоторые женщины вели себя, с моей точки зрения, неприлично: «Почему мой летит, а твой нет?!» Вот такое началось. 

А.А.: Жёны разные бывают.

Г.В.: Бывают офицерские жёны, а бывают офицерши.

А.А.: Вот именно.

О.К.: Сколько в среднем за месяц, за год случалось тревог?

А.А.: Вообще-то немного. Флотские учения организовывали, заранее спускали план учения. Но чтобы вот так внезапно объявили тревогу, практически и не было. Надо сказать, что нас не дёргали. Всё в этом отношении было спокойно. Может быть, раз-два за год нас проверял Штаб авиации ЧФ. А чтобы масштабно, на уровне Флота, таких тревог в те времена не практиковали. 

О.К.: Расскажите, как было в тот раз.

А.А.: Очень просто. Я взял свой штурманский «портфельчик» и побежал в штаб полка.

Г.В.: Вас по тревоге подняли, когда балтийский 759-й минно-торпедный полк только собирался на Кубу, или был уже там? Американцы к тому времени уже всполошились, или ещё нет?

А.А.: Балтийский полк тогда уже был на Кубе. Что делали американцы, у нас никак не чувствовалось. Мы получали информацию только по радио. Мы знали, что вокруг Кубы нагнетаются страсти, всё это когда-то должно закончиться. У нас в полку было три эскадрильи. Одну эскадрилью стали готовить на Кубу.

Г.В.: И они знали, что их отправляют именно на Кубу?

К.А.: Об этом весь гарнизон кричал. Про Кубу.

А.А.: Причём вызывали каждого по отдельности, нужно было подписать какие-то бумаги. Это была командировка на Кубу с самолётами. Любой мог отказаться, но я не знаю, чтобы кто-то отказался. Думаю, никто. Отказ – это фактически демобилизация. Кто-то бы захотел сохранить жизнь, отказался бы и согласился на демобилизацию.

Г.В.: Я разговаривала с балтийцами, кто уходил на Кубу. Никто из них не знал, куда их отправляют, даже капитаны кораблей. Они вскрывали конверты с боевыми заданиями уже выйдя в море.

А.А.: В это трудно поверить. Самолёты же они разбирали. Кроме Кубы, некуда тогда было отправлять.

Г.В.: Самолёты разбирали, но не знали, куда их направляют. Операция «Анадырь» только началась. Всё держали в строжайшем секрете. Они выходили первыми. Инженер полка, который занимался погрузкой ящиков с самолётами на корабль, рассказывал. Кто находился на корабле во время погрузки, тех на берег уже не выпускали. Всё!

А.А.: Я не был на Балтике, поэтому не могу это как-то комментировать.

Г.В.: Понятно. Вас стали собирать, когда уже нас на Кубе обнаружили, и поднялась шумиха.

А.А.: У нас всё готовилось довольно-таки спокойно. Сказали, что контейнеры с самолётами пойдут на одних кораблях, а лётный состав – на других кораблях. Но вокруг этой эскадрильи секретность была большая. И жёны вообще-то не должны были знать. Но знали.

К.А.: На Кубу на корабле плыл Кизенков. Он служил связистом в зенитном полку ПВО и много знает.

А.А.: Он старше меня года на 3-4, ещё в войне участвовал. Они с женой будут отмечать 70 лет со дня свадьбы.

Г.В.: А Вы попали в эту эскадрилью?

А.А.: Нет. Это была не моя эскадрилья. В той эскадрилье командиром был капитан Некрасов.

[Samurai]

Г.В.: Ну, бежите Вы с портфелем…

А.А.: Беру портфель и бегу в штаб полка получать указания у старшего штурмана полка. В штабе стало понятно, что тревога серьёзная. Подняли не только наш полк, но и все соседние полки. Тревога по всей стране.

О.К.: Как было организовано оповещение?

К.А.: В гарнизоне загудела какая-то сирена. Телефонов ни у кого из нас на квартирах не было, прислали вестового матроса.

Г.В.: Какой был норматив на сбор?

К.А.: Какая готовность. Взяли чемоданы и побежали.

А.А.: Я думаю, не более чем через час полк был приведён в состояние боеготовности. Самолёты были в полку всегда готовы. Какие-то самолёты, предположим, были на регламенте. Но старший инженер полка всегда точно знал, какие самолёты в случае тревоги готовить. Сколько экипажей надо было поднимать, столько самолётов и будут готовы. Вообще-то говоря, я подумал, что это очередные учения, и нас заставят лететь на запасной аэродром. Или пойдём на полигон сбрасывать торпеды, или отбомбимся по маршруту с посадкой на другом аэродроме. Следом, как обычно, какой-нибудь ночной вылет. Так организовывались учения.

Мы жили в метрах 500-600 от штаба полка. Командир полка жил вообще рядом, штурман полка жил в соседнем доме. Прибежал я в штаб, старший штурман сказал, что боевая тревога на все Вооружённые Силы. Сразу поступила команда, по какому варианту готовить самолёты к вылету. Нам поступила команда вешать торпеды. Ещё не было ясно, куда лететь и зачем лететь. Задачу поставили нарушать судоходство между Босфором и Синопом вдоль побережья Турции. Чтобы наши корабли могли развернуться и закрыть выход из Босфора. 

Г.В.: Число-то не припомните, когда началась тревога?

А.А.: Нет, как-то не помню. Но это должно быть где-то зафиксировано. Тревога была одна, она не повторялась. Всё это длилось несколько дней.

Г.В.: Ну, хорошо, полетели бы вы туда с торпедами и минами. А что дальше?

А.А.: Наша задача была добиться того, чтобы Чёрное море контролировалось только нашим флотом.

О.К.: В Чёрном море того же самого добивалась бы страна НАТО Турция.

А.А.: Я думаю, на такой случай планировался десант в район Босфора.

К.А.: А командование, может быть, думало по-другому.

Г.В.: Что собирался Хрущёв делать в Чёрном море, может, вообще никто не знает. Операция «Анадырь» на первом этапе нашими войсками была проведена блестяще, доставка вооружений на Кубу. Но зачем было подставлять кубинцев после того, как нас там обнаружили, соглашаться на проверки американцами, мне непонятно. Может, имело смысл воспользоваться ситуацией и выторговать себе больше преференций?

А.А.: У кубинцев никаких унизительных проверок не было. Были унизительные проверки наших кораблей.

Г.В.: Потому что Кастро не пустил никого. Наши согласились на проверки, а он не пустил. И американцы далеко не всё обнаружили на Кубе. Наши Ил-28 стояли на двух аэродромах (33 и 9 самолётов-носителей), а они знали только об одном аэродроме, где стояли 33 торпедоносца. Можно было вывезти только то, что американцы обнаружили.

А.А.: У американцев всё было хорошо организовано. Вряд ли бы эти носители дошли до цели.

Г.В.: На мой взгляд, Хрущёву не терпелось показать своё военное могущество, доказать всему миру, какой он вождь. Но возможные стратегические результаты операции, варианты развития ситуации он не просчитывал. В отличие от Сталина Хрущёв стратегом не был.

А.А.: Сталин, конечно, не гениальный полководец, но в военном деле разбирался достаточно неплохо, особенно под конец войны поднаторел. А Хрущёв своими волюнтаристскими действиями показал, что он в военном деле вообще ничего не понимает, ни черта не разбирается. Хотя во время войны он был членом военного совета какого либо фронта. Так же, как и Брежнев, хотя Брежнев тогда был рангом пониже, начальником политотдела армии. А Хрущёв был третьим лицом после командующего и начальника штаба фронта.

О.К.: О том, какой Хрущёв стратег, говорит тот факт, что он в 1960 г. порезал  новенькие самолёты, разогнал опытный кадровый состав лётчиков. А на следующий год теоретически собрался воевать с Америкой.

А.А.: Сталину надо отдать должное, он всю жизнь учился. Но все последние годы жизни он просто цеплялся за своё кресло. В начале войны он пообещал, что после войны будет сказана правда народу. Но эту правду было страшно сказать.

А каким он был военным руководителем, можно сделать вывод на примере операции «Багратион». Высказывались разные мнения. Командующий фронтом Рокоссовский предлагал свой вариант действий. Генеральный штаб с этим не соглашался, и Жуков, между прочим, тоже был против. Сталин Рокоссовского несколько раз отправлял за дверь подумать, но отмахнуться от мнения командующего фронтом просто так было нельзя, как и менять перед началом операции командующего фронтом. Раз командующий фронтом настаивает, он знает, и он будет отвечать за возможный провал. Рокоссовский от своего мнения не отказался, тогда Сталин это мнение утвердил. Вот это было его военное руководство. Это был уровень его знания обстановки. Он же не мог с первого раза оценить, какой из предложенных есть лучший вариант. Он не был столь прозорлив и гениален.

О.К.: Но в начале войны дело было не так. Приказом Сталина утверждалось, чуть ли не то, куда каждой эскадрилье лететь. Но это ведь не его уровень, не его задачи. Его задача – грамотно расставить на места людей, которые будут решать, кто куда полетит.

А.А.: Так это не военное руководство. Это военно-политическое руководство. В той обстановке в начале войны, при той структуре, которая сложилась в государстве, нужно было, чтобы Сталин стал Верховным Главнокомандующим. А он по-настоящему не был Верховным Главнокомандующим. Вот после 1941 г. он был на своём месте, самый авторитетный в стране высший военно-политический деятель. А на войне должны командовать военные.

[Samurai]

Г.В.: Я читала много военных авиационных газет времён войны. Может где-то там и привирали о наших успехах, о многочисленных сбитых самолётах противника. Но эти газеты в целом были правдивые и искренние, очень человечные, рассказывали о людях. Как только настал День Победы, газеты сразу изменились, превратились в какие-то политинформации времён нашей молодости, 1970-х гг. Во время войны не славословили Сталина, ну речь опубликуют, вспомнят к какой-нибудь дате. А после войны началось неумеренное и неприличное восхваление Сталина и партии. Жизнь ушла из газет. 

А.А.: Вот поэтому, когда Сталин умер, у всех было такое подавленное настроение. Это было божество. И неизвестно, кто будет руководить дальше.

Г.В.: Мне кажется, свита своими руками раздувала культ личности.

А.А.: Были подхалимы. Но Сталин это благословлял.

К.А.: Я работала в газете. Каждый форум, даже самый маленький, например, районное учительское собрание, обязательно пишут письмо товарищу Сталину. Обязательно. Один раз было какое-то важное собрание, когда разоблачали «менделистов-морганистов». Было областное совещание учителей, все учителя выходили оттуда обалдевшие. Всё, что они до сих пор знали, надо было отбросить, потому что «менделисты-морганисты» - это враги народа. И я так увлеклась этим. Они принимали письмо Сталину. И в каждом таком письме: «Дорогой! Гениальный!» -  и т. д. и т. п.

А.А.: И он сам в какой-то степени в это поверил. Например, статья Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Какой он специалист в этих проблемах?!

К.А.: А мы ведь эту книжку изучали.

Г.В.: Давайте закончим про «Карибский кризис».

А.А.: Сначала был приведён в боеготовность № 1 весь полк. Мы же не знали, как развиваются события. Лётчики и штурманы у самолётов. Только мы, командир и штурман эскадрильи, остались в штабе полка. Сидим, ждём боевое задание. Команда поступила готовить самолёты в минно-торпедном варианте. Быстро поступила. Готовят.

О.К.: Экипажи в самолётах?

А.А.: У самолётов. Чего в них сидеть. Прибегает ко мне один штурман звена:
- Мне подали бракованную торпеду. Зачем я полечу с болванкой?
Тут минёр полка. Я к нему:
- Штурман лететь отказывается. Я его «благословлять» на полёт не буду. Меняйте торпеду. 
- Как?! Что? Не успеем! Не уложимся в боевые сроки. Да, может быть, ещё ничего не будет.
- Или ты даёшь команду поменять торпеду. Или мы идём к командиру полка.

Ну, он был вынужден менять торпеду. Дал команду минно-торпедной партии, торпеду поменяли. Потом он долго на меня злился. Но эта задержка ни на что не повлияла. Команды на вылет не было. Так она и не поступила. Нам надо было получить пакет, где были задания на боевые действия, и уже в кабине его вскрыть. А какой нам пакет давать? Ничего не дают. Команды больше не поступают. Время идёт. Устали. Потом пришло время кормить личный состав.

Г.В.: А двигатели не были запущены?

А.А.: Нет. И самолёты по аэродрому ещё не растаскивали. Мы же думали, что сейчас вылетим, а уже после посадки рассредоточимся. Были специальные места на аэродроме. Кто вернётся – уже на новое место зарулит. Время проходит, нет никакой команды. Потом поступила команда: "Дежурному звену готовность №2 (экипажам быть около самолётов), с остальных самолётов торпеды снять, самолёты рассредоточить." Дальше всё пошло на спад. Мы ещё посидели в дежурстве по очереди звеньями. А потом пришла команда: "Хватит играть в войну."

Г.В.: А та эскадрилья, которая готовилась на Кубу, они успели разобрать самолёты?

А.А.: На Кубу готовилась одна эскадрилья. Самолёты разобрали, они были уже в ящиках на аэродроме, увезти их не успели. Это было ещё до тревоги. Поэтому когда тревогу объявили, лететь должны были две других эскадрильи. Когда всё отменили, ящики открыли, самолёты собрали. 

Г.В.: Кого-нибудь наградили или наказали в связи с Карибским кризисом?

А.А.: А за что награждать, если мы ничего не делали? По-моему и в Штабе авиации флота не совсем понимали, что происходит. Тревога была объявлена из Москвы без объяснения деталей. Тревога и тревога. Штаб авиации флота (видимо, по распоряжению Штаба флота) дал отмашку приготовить самолёты к боевому вылету в торпедном варианте. Нет, какие-то планы на такие случаи были. Наша стандартная задача – заткнуть Босфор и не дать туркам возможности маневрировать даже у своего побережья с тем, чтобы обеспечить свободу действий нашим кораблям в Чёрном море. А Болгария тогда была наша. Я прекрасно знал, что в случае начала войны планировался захват проливов Босфора и Дарданелл. В подобной операции должны были бы участвовать не только флот, но и воздушно-десантные войска, сухопутные войска Болгарии.

1962 год

[Samurai]

Г.В.: Да. Много бы дел наворочали, если бы Карибский кризис не разрешился. Как дальше складывалась Ваша служба? Как долго Вы оставались в этом полку?

А.А.: Как обычно служили: летали, ходили в столовую три раза в день. Примерно в сентябре 1963 г. было принято решение расформировать наш полк. Почти три года просуществовал полк, он же ещё в Николаеве начал формироваться. Офицеров собрали и сообщили, что полк расформировывается. Кто по возрасту подлежал увольнению в запас, того демобилизовывали, выписывали документы. Кому ещё следует служить, предлагали различные места. Матросов никто не спрашивал, перевели из одного полка в другой, да и всё. 

К этому времени было намечено формирование полка Ил-38 в Николаевке. Но пока там должны были летать на Ил-28, и сколько времени, ещё не понятно. А на Севере в Кипелово (фактически вместо нашего полка по количеству офицерских мест) создавали этот знаменитый полк на самолётах Ту-95РЦ. Главнейшей его задачей была не столько разведка, сколько целеуказание нашим подводным лодкам, которые должны были вести охоту за американскими авианосцами. Хотя, конечно, вызывает сомнения, что это можно было осуществить. Потому что когда лодки выходят в Атлантику, чтобы встать на пути ударной группы предполагаемого противника, всё нормально. А самолёт Ту-95РЦ должен был лететь, как говорят, «из-за угла», вокруг Скандинавии, где и слева, и справа – везде системы ПВО. Норвегию надо было пройти, Фарерские острова, Исландию, Англию, а там везде аэродромы истребителей. Более того, и корабли развёрнуты. В боевых условиях пройти туда незамеченным и уцелеть шансов мало, а вернуться обратно – шансов никаких. Это были бы одноразовые вылеты во всех случаях, разве что экипаж мог как-то спастись.

Ну, короче говоря, стал создаваться этот полк. И туда набирали из авиации ЧФ рядовые экипажи, а командные должности, нам прямо сказали, там заняли все свои - северяне. Во-первых, они знают обстановку на театре, а во-вторых, они свои, хотя они тоже не летали на Ту-95РЦ, их с разных самолётов набирали в Кипелово. Нашим офицерам до уровня командира и штурмана звена предложили Кипелово или Николаевку. А в Николаевку мы уже направляли экипажи, и я встречался со своими товарищами по службе. Когда там самолёты порезали, то и жилой фонд для семей офицеров успели передать гражданским властям. Квартиры уже заселены. Когда там полк на Ил-28 стали возрождать, семьи приехали, а жить негде. Мои однокашники,  три-четыре семьи, жили в ленкомнате. Как мы, несколько семей, жили в самолётном классе в Лебяжьем, так в Николаевке картина повторилась. Наше руководство ничему это не научило. Сколько лет было советской власти, сколько лет новой России, до сих пор только планируют, что все офицеры будут обеспечены жильём.

Приезжают кадровики, вызывают командиров эскадрилей, штурманов эскадрилей и кто выше на собеседование. Меня вызвали:
- Вам можем предложить место преподавателя в академии, или в Николаевку штурманом эскадрильи на Ил-28. 

А у меня сыновья ещё не вылечены. Лететь с ними в ленкомнату или какую-то ещё комнату? Да у меня семья не пройдёт комиссию, чтобы лететь на Дальний Восток. В академию я не хочу, потому что не хочу уходить с лётной работы. Я был согласен отправиться в Кипелово. Но раз решение уже принято, то ты хоть головой об стенку бейся. Мой командир Леонид Михайлович решил увольняться, возраст подошёл, да и болезни накопились. А остальных наших руководителей – кого куда.

Командир полка уволился в запас. Старший штурман полка Воронежский каким-то образом договорился, его назначили в Качу. А он такой рыбак заядлый, обрадовался, приходит к нам:
- Ребята! Мне дали добро на Качу! Рыбалка будет каждый выходной день!
На другой день приходит:
- Не поверите. Целую ночь сидел, обвязав голову мокрым полотенцем.
- Что случилось?
- Надя, жена, устроила мне такой скандал: «Не хочу быть крестьянкой. Хочу быть столбовою дворянкой!». Сказала, что в эту деревню Качу ни за что не поедет.

Кача – это в 20 км от Севастополя. Но офицерские жёны информацию имеют. Она узнала, что в Риге есть место в Учебном центре, который в то время был там.

Г.В.: Так в Риге были Центральные лётно-тактические курсы ВВС ВМФ.

А.А.: Да. Короче говоря, Воронежскому Владимиру Ивановичу ничего не оставалось делать. Он пошёл и сказал:
- Извините. Но я ни в коем случае в Качу не могу ехать. Отправьте меня в Ригу.

Г.В.: Т. е. они не захотели в Качу?

А.А.: Да. Мы в Саках – в степи. А они не захотели в Качу – в 20 км от Севастополя, это практически курорт. Наш гарнизон в Саках – курорт условный, а Кача – курорт стопроцентный. Там даже офицерские дома стоят над морским обрывом. 

К. А.: В Каче лисы по степи бегают. Бедная Надька, мне её так жалко было.

А.А.: Короче, она его "задолбала", и они получили направление в Ригу. Ещё одного нашего штурмана взяли в Донузлав штурманом эскадрильи. Его с Чёрного моря никуда забрать не могли, потому что у него жена занимала важное положение в Военторге. Она была вольнонаёмная, я не знаю точно, кем она работала, но занимала видное положение. Она сказала: «Моего мужа никуда!» У них была очень хорошая семья.

[Samurai]

О.К.: Вы-то как попали в академию?

А.А.: Мой товарищ и даже друг Швец Лёва – штурман полка (не старший штурман), мы с ним вместе в Николаеве служили и вместе в академии учились. Он узнал, что в Новосибирском академгородке при филиале Академии наук образуется специальная группа кураторов-офицеров. Они должны были присматривать разработки, годные для применения в военном деле, в частности в морской авиации. Фактически они должны были вести научно-разведывательную работу для вооружённых сил. Сами учёные могли и не догадываться, что их разработки годятся для военного дела. Но чтобы туда поехать, надо было быть кандидатом наук или хотя бы иметь претензии быть кандидатом наук.

Пока мы работали в училище, у нас и плюнуть времени не было. Летали в полку с курсантами, как загнанные лошади. А в боевом полку не так, тем более у штурмана эскадрильи есть и свободное время. Так как мы с Лёвой были в дружеских отношениях, он меня уговорил сдать кандидатский минимум. В педагогическом институте в Симферополе мы сдали кандидатские зкзамены по марксистко-ленинской философии и английскому языку. И осталось нам сдать только экзамен только по специальности.

К нам в полк прилетал генерал Евгений Иванович Кабанов – главный штурман морской авиации, он часто прилетал. Он довольно хорошо отслеживал свои кадры, от штурмана эскадрильи и выше всех в лицо знал. Я не старался ему понравиться или на глазах повертеться. Но когда он бывал в полку, я с ним встречался, разговаривал как со старшим начальником почтительно и толково. А в штабе полка Лёва Швец успел повертеться перед ним и нахвастаться, что он и Аникин сдали кандидатские экзамены. И просил помочь ему с переводом в Академгородок. А без "отмашки" Кабанова в Новосибирск он бы не попал. Короче говоря, Лёва сумел Кабанову понравиться, и ещё до расформирования полка поступил приказ отправить его в Новосибирск.   

К. А.: Как мы ему завидовали!

А.А.: Но Евгений Иванович не забыл, что штурман эскадрильи Аникин сдал два кандидатских экзамена. И тут ему понадобилось формировать штурманскую кафедру в Военно-морской академии в Ленинграде. Из возможных кандидатов на кафедру только полковники Демидов и Гаврилов были кандидатами наук. А у меня всё-таки уже были сданы два кандидатских экзамена и была надежда, что я, не мешкая, сдам последний экзамен. И я, между прочим, оправдал эти надежды. Вот так Евгений Иванович решил, что мне место в Академии.

А я не хочу ехать в академию, хочу остаться на лётноё работе. На беседах с кадровиками говорю:
- Ил-28 уже списываются, зачем мне в Николаевку. Отправьте меня, в Кипелово хотя бы штурманом звена.
Но кадровикам мои просьбы, как горох об стенку:
- Либо Николаевка, либо Ленинград.

Я походил, походил, подумал. Чёрт с ним. Всё-таки Ленинград – не самое плохое место на Земле. А с лётной работы не сегодня, так завтра всё равно придётся уходить. Правда, мне тогда было 38 лет, можно ещё было полетать. Когда меня вызвали в очередной раз в отдел кадров, я принял решение:
- Согласен ехать в академию.
Вот так я оказался в академии.

К. А.: Когда Лёва Швец уехал в Новосибирск, там их встретили и прямо с поезда привезли в квартиру. Представляете?! А нам ещё неизвестно, куда. Я вообще хочу из армии уйти, у меня же в Москве близкие родственники, папа и мама. Я морально была уже готова, хотя себе не представляла жизни гражданской и никогда её не испытывала. Но Анатолий пришёл:
- Всё. Едем в Ленинград.

[Samurai]

А.А.: Прибываю в Ленинград на кафедру: там Кочелаевский с золотой звездой.

Г.В.: Ударение КочелаЕвский, или КочелАевский?

А.А.: Мы на кафедре называли КочелаЕвский. Там Герой Советского Союза Кочелаевский с золотой звездой, Иван Емельянович Гаврилов – полковник, кандидат наук и доцент. Ростислава Сергеевича Демидова ещё нет…

О. К.: … Но он скоро будет и тоже с Золотой Звездой.

Г.В.: Так это в 1963 или уже в 1964 году? Разве Демидова ещё не было?

А.А.: Это январь 1964 года. Все приехали в январе. Были только Гаврилов и Кочелаевский. Мы первые явились.

Г.В.: А Кочелаевский как на кафедре оказался?

А.А.: Он уже был в академии на кафедре у В. И. Ракова. До нас в Академии было две авиационные кафедры, Житинского и Ракова. Организовали третью кафедру. Нужно было готовить штурманов и был расчёт открыть авиационный факультет, шло расширение академии.
 
Ну, вот я прибываю на кафедру, познакомился с Иваном Емельяновичем Гавриловым. Он мне сразу сказал, что начальник кафедры Демидов ещё не прибыл. Ждём. 

Г.В.: А у Гаврилова не было какой-то «ревности», что не его назначили начальником кафедры? Я помню, Демидов нам говорил, что Гаврилов обижался.

А.А.: Ревность у него возникла позже, когда он сумел защитить докторскую диссертацию. Гаврилов первый на кафедре защитил докторскую. Может быть ревность у него была и раньше, всё-таки он два месяца временно исполнял должность начальника кафедры.

Г.В.: Гаврилов в Военно-морской академии кораблестроения и вооружения (ВМАКВ) руководил кафедрой, кажется, минно-торпедного вооружения. До 1960 г. у нас же было две военно-морских академии: инженерная и командная.   

А.А.: Он в авиации СФ был начальником минно-торпедной службы полка – это лётная должность. Прошёл путь от штурмана звена. Не знаю, был ли штурманом эскадрильи, достаточно было ему быть начальником минно-торпедной службы эскадрильи, чтобы назначили начальником минно-торпедной службы полка. Как многих фронтовиков, его фактически пригласили в академию. В те времена офицеров с командных должностей направляли в инженерные академии с тем, чтобы обновить инженерные кадры. Техника усложняется, и инженеры должны были обладать командирскими навыками.

Г.В.: Наверное, и сейчас это было бы неплохо, чтобы преподавательский состав обладал опытом службы на командных должностях.

А.А.: Насколько я знаю, Иван Емельянович после окончания Академии был оставлен на кафедре минно-торпедного оружия.

Г.В.: Так вот, вероятно, этой кафедрой он и руководил.

А.А.: Кафедрой должен был руководить капитан 1-го ранга. В морской академии авиационный офицер в принципе не мог руководить такой кафедрой. 

Г.В.: В том и дело, что история ВМАКВ мало известна. С тех пор, как две военно-морские академии (командную и инженерную) объединили в 1960 г., 15 лет истории ВМАКВ (1945-1960) как бы выпали. Тем более авиационная составляющая.   

А.А.: В этих историях такие ошибки проскакивают, что просто удивительно. Я тут не буду спорить. Но, насколько я знаю, к моменту образования кафедры в 1963 г. Гаврилов был старшим преподавателем на факультете вооружения, на кафедре минно-торпедного оружия, курировал авиационное направление. А когда организовали кафедру авиационных штурманов, его назначили исполняющим обязанности начальника кафедры. Он же штурман по образованию. И Героя Советского Союза Кочелаевского перевели на новую кафедру, он тоже был штурманом. А больше никого подходящего в академии не нашлось.

Я приезжаю. Они только вдвоём. Гаврилов говорит:
- Вот преподавательская, выбирай любой стол, это будет твоё рабочее место.

Потом я сталкиваюсь лоб в лоб с Отаром Георгиевичем Хизанашвили. А он меня узнал. Когда я был курсантом, он был у меня пом. ком. взвода. Он был участником обороны Ленинграда. А чтобы курсантов воспитывать, сержанты и старшины были повоевавшие. Он был моим командиром в звании старшего сержанта, поэтому меня знал, как облупленного. Он и про Клару, естественно, знал.

К.А.: Кто же меня не знал?!

[Samurai]

А.А.: Он был одним из тех, кто покрывал мои побеги в самоволки.

Затем является Николай Фёдорович Миронов. Он прибыл с должности зам. главного штурмана авиации Балтийского флота. Потом – Фёдоров, мой одногодка, но он – подполковник, а я – майор. Он был таким обстоятельным человеком и сразу почувствовал, что я слишком молодо выгляжу среди остальных преподавателей кафедры. Отар Георгиевич вообще сама солидность. Я один майор. Борис Васильевич взялся меня курировать, чтобы меня никто не обижал. Но меня, естественно, никто и не обижал. А потом Ростислав Сергеевич Демидов прибыл, полковник.

Стали на кафедре делить, кому чего читать. Выясняется, что Николай Фёдорович не хочет ничем заниматься, кроме навигации. Отар Георгиевич был старшим штурманом дивизии ракетоносной авиации в Быхове. Борис Васильевич – старший штурман полка из ракетоносной авиации.

Ракетоносцы есть. Навигация есть. А у нас начала создаваться новая противолодочная авиация и новая дисциплина. Кадров противолодочной авиации просто нет потому, что и авиации ещё практически нет. Был полк на Бе-6, с очень ограниченными возможностями борьбы с подводными лодками. Но уже ожидались Бе-12 и Ил-38. Иван Емельянович сразу сообразил, он же опытный служака в академии:
- Я буду заниматься новым направлением. 

Ростислав Сергеевич на меня смотрит. Всё равно нужно чем-то заниматься и где-то себя утверждать. Я говорю:
- Я тоже попытаюсь разобраться в боевом применении противолодочной авиации.
Ну, и всё. Начали заниматься. Быстро выяснилось, что я в этом деле разобрался нисколько не хуже Ивана Емельяновича. Хотя у него, конечно, такой опыт, что там говорить.

О.К.: Но с другой-то стороны, разбираться было ещё не в чем.

А.А.: Да. И стали мы с ним писать первые совместные статьи по противолодочной авиации, подбирать материалы. Потом он говорит:
- Давай вот так. Новое направление, нужен учебник. Мы с тобой работаем вместе, но учебник будет только от моего имени. Этот учебник – моя докторская, - это был самый короткий путь к защите докторской диссертации. – Нового материала много – у тебя в руках кандидатская.

Ну, хорошо. И мы с Иваном Емельяновичем стали вместе работать. Всё, что касается учебника, фактически делали вместе. Подбирали учебный материал и сразу стали читать курс: он стал читать, и я стал читать. Я сразу подготовился и сдал кандидатские экзамены по специальности по этому направлению. Съездил в командировки в нарождающиеся полки, побывал в 33-м центре. В Николаеве тоже создали соответствующее подразделение. Установил связи, начал работать. И, примерно, весной 1965 г. я сказал:
- Сегодня сажусь и пишу начистовую кандидатскую диссертацию.

Я полтора года в академии прослужил. С того момента, как я начал писать кандидатскую, прошло ровно 13 месяцев. И я выложил на стол Ростиславу Сергеевичу диссертацию.

Г.В.: Применение каких летательных аппаратов Вы рассматривали? Тогда же были и самолёты Ту-142 и уже противолодочные вертолёты.

А.А.: Нет. Я рассматривал боевое применении Ил-38.

Г.В.: Он тогда совсем новым был.

А.А.: Да. Его ещё почти что и не было, но документация была.

Г.В.: Понятно, Вы разрабатывали тему только в разрезе Ил-38.

А.А.: Да. Вертолётами я ещё не занимался, позже вертолётами занялся. Но, Бе-12 уже были. И лекции я по ним разрабатывал. А материал для кандидатской был ориентирован на дальний противолодочный комплекс (подразумевался Ил-38). Его тогда в диссертации нельзя было в открытую называть. 

Г.В.: «Изделие» называли.

А.А.: Да. Я написал кандидатскую диссертацию. В июне 1967 г., через 2,5 года после моего назначения в Академию, она была защищена. Это была первая на кафедре диссертация. Видя, как я работаю, Ростислав Сергеевич сразу послал документы на звание. Я очень быстро подполковника получил. И меня уже в 1969 г. утвердили в звании доцента. Ростислав Сергеевич меня всё время поддерживал.

Г.В.: Мы с Олегом специально ездили в Москву взять интервью у Ростислава Сергеевича Демидова. Удивительно умный интеллигентный человек и прекрасно выглядит в свои годы.

А.А.: Он – сама интеллигентность с детства. Отец у него инженер, а мама стоматолог. В довоенные времена они жили в Харькове.

[Samurai]

Г.В.: В старые добрые времена не только инженеры, но и рабочие на заводе встречались интеллигентные.

К.А.: Когда уже в Ленинграде я работала корреспондентом в газете-многотиражке на заводе «Большевик» и гоняла по цехам, у меня таких рабочих было пол завода. Первое, что я увидела там – это поверочный цех, по-моему, № 28. Там поверялись все весы: от многотонных до ювелирных. Оказалось, что рабочие все оперы переслушали, все книги перечитали, даже те, которые печатались ещё только в журналах. Раньше я встречалась лишь с военными, а о рабочих читала в книге Горького «Мать» и подобных книгах.

А.А.: Завод «Большевик» - это один из основных оборонных заводов, бывший Обуховский завод…

Ну, так вот. Были всё-таки в нашей среде и завистники. Я просто случайно услышал: «Ростислав Сергеевич, а не рано ли Аникина представлять к званию доцента?» Но диссертацию мне остановить не могли. Я не подличал, ни у кого ничего не украл, сам тему диссертации разработал, подготовил и читал курс лекций. Эта первая на кафедре диссертация Ростиславу Сергеевичу была нужна –  показать, что кафедра становится на ноги. За мной остальные преподаватели физически не могли угнаться. Им нужно было сдать три кандидатских экзамена, на это нужно время и силы. А ведь ещё надо готовить лекции и вести занятия. А мне надо было сдать только один экзамен. А трудно ли было сдать кандидатский по специальности, если я тему сам разрабатывал?

Г.В.: Ясно, Вы двигались своей головой. А были среди наших учёных такие, кто двигался, благодаря протекции? Ведь не секрет, например, что должность начальника факультета впоследствии была учреждена под С.А. Гуляева.

А.А.: Да. Это была почётная отставка. Но у Ростислава Сергеевича на кафедре такого не было. Я защитил кандидатскую диссертацию. После меня защитился Миронов Николай Фёдорович, с навигационным уклоном по морской авиации. Он разрабатывал эти вопросы и просто прекрасно их знал. Он прошёл всю лесенку до зам. главного штурмана авиации Балтийского флота. Лучше его на кафедре штурманскую службу никто не знал. Он имел самый богатый налёт на самых различных типах самолётов. И он прекрасно защитил кандидатскую диссертацию.

Но Николай Фёдорович был яхтсмен. Он прямо сказал, что всё будет делать, как надо, и он действительно был очень добросовестным служакой. И он просил отпуск ему давать так, чтобы он мог ходить на яхте в дальние походы. Но в один прекрасный день начальник академии адмирал Орёл заявил: «Что это тут у меня за яхтсмены с авиационными погонами требуют особых условий?» Николай Фёдорович был вынужден написать рапорт о демобилизации. Он же – фронтовик.

Г.В.: Я потому вопрос задала, что когда в 1960 г. расформировали авиационный факультет, уволили много учёных из стариков. И набрали новых людей, имеющих свежий опыт. Но их надо было заново и быстро готовить как учёных. 

А.А.: У нас так не получалось. Возьмите противолодочную авиацию. На кафедре тактики авиации ею занимался полковник Лаврентьев, и он был уже кандидатом наук. 

Г.В.: Тоже штурман.

А.А.: Да. Как он стал кандидатом наук, я не знаю, но он занимался тактикой противолодочной авиации. Они на кафедре тактики стали разрабатывать тактику противолодочной авиации, а мы – боевое применение оружия. И Лаврентьев защитил докторскую по противолодочной авиации уже после Ивана Емельяновича Гаврилова. Защищал её тоже по учебнику. У него был оригинальный учебник, до этого такого учебника по тактике противолодочной авиации просто не было. А Иван Емельянович защитил диссертацию по учебнику о боевом применении противолодочного оружия. И такого учебника тоже просто не было. Поэтому они оба защитились как бы «автоматом».

Г.В.: Конечно, это их заслуги.

О.К.: Тогда по учебнику можно было защититься. А теперь нельзя. Теперь защититься на доктора можно только при наличии докторской.

А.А.: Когда кафедра Ростислава Сергеевича была создана, должность начальника кафедры была генеральская. Поэтому он согласился из Москвы приехать. Он был Герой Советского Союза, старший преподаватель в Военно-воздушной академии. И станет ли он «завтра» начальником кафедры в Монино для него было не особенно важно. Он знал, что и в Монино докторскую диссертацию напишет. А в Ленинград его сагитировали на генеральскую должность, и он сюда приехал, чтобы получить генеральские погоны. 

Вот я защитился, и Николай Фёдорович нормально защитился. А в этот момент (чёрт его знает, как начальство мыслило) случилось очередное "ужатие". В это время в академии побывал министр обороны Гречко, и надо же было ему спуститься в раздевалку. Чего там делать Маршалу Советского Союза? Он там увидел, как много адмиральских фуражек, и приказал адъютанту их сосчитать. А это были какие-то сборы на высоком уровне, и все адмиралы с флотов съехались. Министр Гречко главкому Горшкову и говорит:
- У тебя адмиралов больше, чем в американском флоте, а кораблей меньше. Привести в соответствие.
А что такое – замечание министра обороны? Началась "урезка".

Г.В.: Вот ведь аргумент для принятия решения – количество фуражек. 

А.А.: Это заложил ещё Жуков.

Г.В.: Так Жуков морскую авиацию и порезал.

А.А.: И Гречко тоже пренебрежительно относился к авиации. Когда первые самолёты вертикального взлёта испытывали, использовали первые вертолётоносцы «Москва» и «Ленинград». Там палубу усиливали. А Гречко был в Крыму, не знаю, в каком месте, то ли в Севастополе, то ли в Феодосии. Гречко прибывает на корабль, поднимается на командный пункт смотреть, как самолёт будут взлетать. И тут, надо же, радиоприёмник отказал. Не самолёт, приёмник, нет связи. Лётчик не может получить разрешение на взлёт.

Паника! Начальник связи авиации бежит туда, лётчика из кабины выгоняет… Ну, что генерал там может сделать?! Надо было туда сержанта или лейтенанта посылать, чтобы исправить приёмник. А он показывал подобострастие перед министром обороны. Его задница торчит из кабины, ноги болтаются, он там копается и, конечно, ничего не может сделать.
 
А Гречко спесивый был. Посмотрел, посмотрел:
- Н-да. Самолёт сырой.
И уехал. А испытания самолёта были отложены на несколько месяцев из-за этого казуса. Ну, подожди ты полчаса и скажи, чтобы убрали этого генерала, послали матроса.   

Г.В.: Были бы начальники умнее, не самодурствовали бы.

А.А.: Начальники из бывших к концу войны командующими армиями, люди не глупые. Но самодурами были.

[Samurai]

О.К.: На мой взгляд, проблема в другом. Когда они воевали, были одни условия. А на «тёплом месте» были другие условия. И вылезать из «тёплого кресла» не хочется. 

А.А.: А знаменитая проверка Жукова в танковой дивизии. Где-то в Западной Украине полк стоит, там какой-то городок. Танки стоят в ангарах, всё хорошо сделано. Но перед воротами забор стоит. Т. е. танки выезжали, разворачивались направо и должны были идти на один общий выход.

Жуков – опытный военачальник, он туда прибыл, посмотрел, как всё хорошо. И спрашивает у командира:
- Сколько нужно времени, чтобы развернуть полк в боевых условиях?
Там были какие-то нормативы, и командир полка ему ответил.
- Врёшь, полковник! Как ты этот забор будешь преодолевать?!
- Дайте команду.

И Жуков даёт команду. Полк - по боевой тревоге. Танковые орудия зарядили, или они были заряжены, и дали общий залп. Забор рухнул. Танки выскочили и с опережением графика развернулись в боевой порядок. Конечно, лихой оказался командир полка. А что делает Жуков? Он командира полка ставит командиром дивизии, а командира дивизии снимает. Это метод руководства? Ну, дай командиру полка орден, дай тыщу поощрений, назначь его первым кандидатом на должность командира дивизии, раз он достоин. Полковник же был просто лихой вояка без сомнения в душе. Нашёлся, выстрелил из пушек. Вообще-то они могли и людей поубивать.   

О.К.: А если бы снаряды были не осколочные, а бронебойные, к примеру. Куда бы они через ту стенку пролетели?

А.А.: Они любыми снарядами эту стенку бы разворотили.

О.К.: А если бы?

А.А.: А если бы, то конечно.

Г.В.: В общем в те времена, когда Вы служили, уровень учёных и преподавателей на авиационных кафедрах академии был высоким?

А.А.: У меня не было никакого сомнения, что мы могли слушателей качественно готовить. Правда, когда стала сжиматься кафедра, сократили должность одного преподавателя. Оставались преподаватели: я и Борис Васильевич, который пришёл с должности старшего штурмана полка. Я был моложе, наверное, сократили бы меня. Но я был уже кандидатом наук. И Бориса Васильевича перевели в адъюнкты. А в истории кафедры, я смотрю, как будто бы сразу его назначили адъюнктом. Но это не так. Адъюнктура у нас была, но там ещё никого не было. А диссертация у него уже на выходе была. Вот его и перевели в адъюнкты. Когда он через год диссертацию защитил, его назначили старшим преподавателем на ВОЛСОК. Он там полковника получил, а я в академии получил. 

Выпускники и преподаватели кафедры штурманская служба с представителями Госкомиссии после сдачи госэкзаменов, Военно-морская академия, Ленинград, 1968 г.
Сидят слева-направо: Н. М. Лаврентьев, ГСС Р. С. Демидов, В. Н. Гриша, ГСС И. Г. Романенко, __ ?, Ю. В. Храмов, В. Т. Мельников.
Стоит 2-й во 2-м ряду А. М. Аникин, стоит 2-й в 3-м ряду И. Е. Гаврилов . 

[Samurai]

Г.В.: Какие взаимоотношения у вас были с другими кафедрами, их же было три? Работа шла совместно, или кафедры были обособлены?

А.А.: Каждая кафедра варилась в собственном соку. Что там говорить. Но когда случались знаменитые ежегодные учения под руководством главкома, нас распределяли по группам (а мы там были с разных кафедр), и мы играли за противника.

Г.В.: А кто за своих играл?

А.А.: Это же общефлотские учения, хоть и на картах. Приезжали офицеры с флотов, командующие флотами, начальники штабов… Каждый играл за свой флот. А мы, как достаточно компетентные, играли за "супостата".

Г.В.: И чья брала?

А.А.: Конечно, потери бы были с обеих сторон, если бы это была взаправдошная война. Мы умели правильно оценивать информацию, и было ясно, что потери с обеих сторон были бы большие. Но Горшков дипломатично никогда не доводил игру…   

Г.В.: До полного поражения?

А.А.: Не то, что до полного поражения. Но потери были бы громадные. Он убеждался, что всё сыграно хорошо, что первый удар по «авианосным соединениям» был продуман хорошо. Но все уклонялись от одного ответа: а кто бы вернулся после этого удара? Авианосцы бы мы потопили. Но вернуться через Западную Европу, через Средиземное море, через Балтику, мы бы не смогли. И я боюсь, что наша ракетоносная авиация… Возвратился бы тот, кому случайно повезло.

О.К.: Один из моих сведущих знакомых сказал когда-то, что американцев можно было бы «сделать» при условии нанесения нами превентивного ядерного удара.

Г.В.: Обычными средствами уничтожить весь американский авианесущий флот практически невозможно. Можно было бы на какое-то время вывести часть кораблей из строя. Так сначала их надо ещё найти.

А.А.: Просто, если бы возникла ядерная война, через некоторое время некому было бы воевать. На войне стреляют обе стороны. И потери бы были огромными...

[Samurai]

Полковник Аникин Анатолий Михайлович, Ленинград, 1977 год

Г.В.: Ладно. Давайте закончим разговор чем-нибудь оптимистичным.

К. А.: Когда мы жили уже в Ленинграде на Якорной, Анатолий работал в академии, со мной приключилась такая история. У Демидовых (ГСС Р. С. Демидов был начальником штурманской кафедры в ВМА – прим.) был телефон, а у нас его ещё не было. Однажды я выпустила сына в школу, вышла в одном халате, а дверь в квартиру захлопнулась. Я прибежала к Азе (жена Демидова – прим.):
- Что делать?!

А ребёнок ещё не ушёл, и я его отправила в академию к папе за ключом. Сыну только восемь лет исполнилось, и мы совсем недавно приехали в такой большой город. Я ему объяснила, как доехать, где пересесть на другой автобус, и он доехал.

А.А.: Тогда для всех был общий вход, главный с набережной. Он приехал, вошёл, обратился к дежурному по академии, и тот, естественно, позвонил на кафедру. Начальник кафедры Ростислав Сергеевич меня вызывает:
- Тебя сын ждёт внизу. 
- Как так?!
- Иди скорее вниз.

К.А.: А мы с Азой сидим, ждём, доберётся или не доберётся... Добрался. А когда Серёжка Демидов сдавал экзамены в 10 классе, Аза была занята. Сочинение дети писали долго, и родители в перерыве подходили подкормить, дать по апельсину, по бутерброду. И я ходила Серёжу Демидова подкормить как «родительница». Мои дети в той же школе учились, сначала Анатолий потом Саша. 

А.А.: Мы дружно жили. Хорошее было время!

[Samurai]

полковник
АНИКИН
Анатолий Михайлович
кандидат военно-морских наук, профессор
 
Родился 17 ноября 1926 года в г. Астрахань.

В 1944 году был направлен в Военно-морское авиационное училище им. Сталина в г. Ейск Краснодарского края. Вскоре был переведён в Военно-морское авиационное училище им. Леваневского в г. Николаев. За время учебы в училище летал на самолётах Ут-2м, Ли-2, Пе-2, Ил-4 и Ту-2.

В 1951 году окончил Военно-морское минно-торпедное авиационное училище (бывш. ВМАУ им. Леваневского) по I-му разряду (с красным дипломом) и был оставлен в училище в качестве инструктора-штурмана цикла штурманской подготовки.

С 1951 по 1961 год занимался подготовкой лётчиков и штурманов для морской авиации на должностях: инструктор-штурман, старший инструктор-штурман, штурман звена-инструктор.

В августе 1956 года поступил на штурманское отделение факультета заочного обучения Краснознамённой военно-воздушной академии.

В 1961 году был направлен в распоряжение командующего авиацией Краснознамённого Черноморского флота в 855 ОМТАП на должность штурмана эскадрильи на самолетах Ил-28.

30.12.1963 г. Приказом Министра Обороны СССР № 2045 был назначен преподавателем на вновь организованную кафедру «Штурманская служба и боевое применение авиационного оружия» командного факультета Военно-морской академии. С 1963 по 1983 год службу проходил в Военно-морской академии на должностях преподаватель, старший преподаватель.

В июне 1964 года прошел стажировку в авиации Северного флота по противолодочной авиации.
20 июня 1967 года первым на кафедре «Штурманская служба» защитил кандидатскую диссертацию по боевому применению оружия противолодочной авиации и получил степень кандидата Военно-морских наук. Аникин А.М. был одним один из тех, кто с первых дней образования кафедры принимал участие в её становлении.

Военный штурман 1 класса. Имеет учёное звание доцент. Автор 60 учебных пособий и научных трудов. Имеет более 10 правительственных наград и медалей.

В 1983 году после увольнения с действительной военной службы продолжил трудовую деятельность в Академии гражданской авиации. С 1985 по 1995 год - начальник кафедры воздушной навигации. В 1994 году присвоено учёное звание профессор. С 1995 по 1998 год – профессор кафедры аэронавигации.





А. М. Аникин со студентами Академии гражданской авиации.

[Samurai]

Анатолий Михайлович Аникин, 2011 г.


Анатолий Михайлович и Клара Борисовна Аникины по прежнему в строю!
Невозможно не восхищаться этой замечательной парой!
Оба сохранили прекрасную память и остроумие до глубоких седин.
Оба занимают активную жизненную позицию.

В преддверии великого праздника 9 мая 2017 г.
хочется пожелать нашим ветеранам здоровья и счастья!

СПАСИБО, ЧТО ВЫ ЕСТЬ!



Ветераны военной службы у мемориала морским лётчикам на фронтовом аэродроме в п. Борки Ленинградской обл., 8 мая 2016 г.