Два месяца провалялся в госпитале, травмы были непростыми. В результате - лётная комиссия со скрипом, правда, с ящиком армянского коньяка признала всё-таки годным к лётной работе. Всё это время жена посещала меня почти ежедневно. Пришли к выводу, что надо постараться Ломакину дать ещё один шанс. Поначалу я – в глухой отказ. Мол, он меня всё равно когда-нибудь убьёт. Говорит мне:
- Пойми ты, наконец! Он – с глухого таёжного села. Это его единственный шанс вырваться из системы… Он тогда совсем потеряет себя…
- Вика! Я - лётчик-инструктор, пойми! Я не учитель начальных классов и не классный руководитель! Назови хотя бы одну причину, чтобы я мог с ним возиться дальше.
- Я пообещала его матери…
-??
- Мне дали её телефон, я с ней долго разговаривала, скоро она приедет…
Буквально через пару дней пришёл Ломакин. Да не один, а с матерью. Простая деревенская женщина. В жизни, судя по всему, ничего счастливее, кроме рождения сына, не видевшая. Авоська с продуктами… Видимо, всей деревней собирали… Сразу с порога:
- Большое Вам спасибо! Спасли сыночка-то моего…
Я лежал на койке, читал газету «Советский спорт», единственная газета, где писали правду... Ещё болела спина, кое-как уселся. Долго смотрел на них, не знал что сказать. Первым начал разговор курсант, выдохнул:
- Товарищ майор, спасибо.
Говорю:
- Да, ладно. Это моя работа. Что сам хочешь делать дальше?
Его ответ меня озадачил:
- Хочу летать!
М-да, думаю. Его, видимо, тоже долбануло о дерево… И, очевидно, сильнее меня… Хотя знал, что после катапультирования его отнесло на другую сторону реки и он удачно приземлился на поле. Видел взрыв самолёта, думал, что меня уже нет. Хотел переплыть реку, но плавать почти не умел. В их колхозе только ручей протекал… Так и сидел на берегу, пока вертолёт нас не нашёл…
- Ты это серьёзно?!
- Да. Я хочу летать!
Эх! Послать бы всё к чёрту и закрыть за ними дверь, но если жена первый раз в жизни вмешивается в мою работу, значит, тут что-то явно не то... Спрашиваю:
- Есть сигареты?
- Да.
- Пошли, покурим.
С трудом слез с койки, курсант пытался помочь, говорю – не надо, сам, не инвалид. Его маму усадил на стул, ободряюще кивнул, мол, подождите, пара минут, она опять в слёзы, блин… Слёзы надежды... Хорошо хоть не скорби…
Доковылял до курилки, сел на скамейку, приглашаю присесть, отказался. Прислонился к стене, смотрит на меня настороженно.
- Давай, - говорю, - сигарету, что ли? Или так и будем любоваться друг другом?
Я был очень зол. На себя, в первую очередь. Зачем я вообще вышел из палаты? Кивнуть, мягко послать и пожелать удачи в своём колхозе… Вообще его видеть не хотел. Хотя… Спасибо ему, секунду до смерти он мне оставил, а я не сплоховал… Как-будто каждый полёт у меня заканчивался катапультированием… Я всегда боялся прыгать с парашютом. У нас положено делать 2 прыжка в год. Для меня очередной прыжок – как последний… И даже не знаю – отнести это к моей слабости? Боюсь прыгать – и всё! Боюсь не того, что парашют не раскроется. Боюсь, что при приземлении сломаю ногу и не смогу больше летать. Нога ведь может срастись по-разному…
Закурили. Я знал, что средства объективного контроля были уничтожены взрывом напрочь и воссоздать картину для командования мог только я. С курсанта взяли объяснительную, но он ничего не смог внятного промычать. На его счастье, кстати. Отвечал что-то типа - двигатель остановился, потеряли скорость, инструктор приказал прыгать, я прыгнул… Потом и ко мне пришли. Я сослался на то, что неважно себя чувствую, давайте, парни, позже все расспросы... Они временно отстали. Мне нужно было сначала самому разобраться – что было на самам деле, что мы сделали не так и как этого можно было избежать? Ведь от этого и моя дальнейшая лётная жизнь тоже зависела. Долго думал, размышлял, заново раскладывал этот крайний пасьянс по секундам. А тут как раз курсант с матерью нарисовался…
- Ты серьёзно? – Повторил свой вопрос.
- Да, товарищ майор.
- Обоснуй, если сумеешь.
Он закашлялся, подавившись дымом. Видимо, курить, как и летать, он начал одновременно. Хотелось казаться совсем взрослым? Прервал его кашель, выпустив обнадёживающую струйку дыма к потолку:
- Ладно. Между нами не должно быть ничего недосказанного. Для чего двигатель на снижении выключил?
- Проскочил защёлку малого газа. Случайно получилось.
- А ручку зачем дёрнул?
Обескураживающий ответ:
- Вам хотел помочь, падаем же…
Вот тебе и Ломакин! Надо же! Лётчик должен быть тупой и храбрый?! Эх, парень! Родиться бы тебе лет на сто раньше! Сижу, размышляю – а делать-то что с ним? Профессия долго думать не приучила:
- Понял. Запомни – двигатель остановился сам, потеряли скорость, свалились. И никому ни слова. Я постараюсь сделать всё, чтобы ты летал. Главное – поверь в себя…
Когда выздоровел, прилетела комиссия по разбору лётного происшествия. Возглавлял её мой однокашник. Все четыре года мы дружили и летали в одной эскадрилье. Встретились, обнялись. Отводит меня в сторонку:
- Всё-таки, что произошло?
Рассказал ему всё честно, даже подсказал варианты выхода. Говорю, можно было попробовать запустить двигатель, если бы не свалились. Он мне:
- Ты точно уверен, что он выпустится?
- Да.
- Хорошо. Я в заключении о причинах укажу, что движок встал в нижней точке, всё спишем на перелётных птиц. У вас же птицы летают?
- Обижаешь!
- Ну вот, так и напишем. К тебе вопросов нет.
И на прощание пожелал:
- Давай, мой брат по крылу, учи своих двоечников настоящим образом!
После этой аврии в Ломакина вселился бес в хорошем смысле этого слова. Его полётная логика сначала начала радовать, потом настораживать. Одержимый авиацией. Крайние формы подобного поведения меня тоже не устраивали. Я опять пытаю жену:
- А теперь-то что делать?! Он опять становится непредсказуемым…
- Пригласи его к нам домой. У нашей дочки завтра день рождения, если ты не знаешь…
Чёрт! Как же я забыл! У меня, кроме Ломакина, в лётной группе ещё было три курсанта, но всё основное время я отводил ему. Вижу, какое-то отчуждение начинается, да не просто начинается, идёт полным ходом! Хотя до этого всё было нормально. Лётная группа – одна семья. Но в семье не принято любить кого-то одного… Пошли косые упрёки… Однажды, пока Ломакин в одиночку гнул петли на Кубани, я собрал остальных курсантов в курилке. Начал без предисловий:
- Парни, никаких обид быть не должно. Он слабее вас, ему нужно повышенное внимание. А вы уже почти состоявшиеся лётчики, через 2 месяца выпуск. И будете славить наше легендарное училище дальше. Ну, вы меня понимаете? Мне хочется, чтобы я себе мог сказать – я сделал свою работу. Понимаете – СДЕЛАЛ!!!
Очередная лётная смена была похожей на все предыдущие. Пока шли на завтрак, разведчик погоды распугал воробьёв, пройдя над казармами, едва не сбивая телеантенны. Ломакину с разлёта нужно было выполнить полёт на полигон. Под крыло подвесили две бомбы П-50-75. Накануне я слетал с ним в контрольном полёте, он попал бомбой прямо в крест, который стоял посредине круга. Я, к стыду своему (!) сам за всё время ни разу в него не попал! Особенно мне понравился вывод из пикирования. Грамотно закручивая самолёт в горку, не допуская просадки, перевёл самолёт в набор, доложил:
- 725, работу закончил, оружие выключил, отход на точку.
Руководитель полётов на полигоне:
- 725, отход разрешил. Прямое попадание, молодец!
Сижу в задней кабине, думаю – ну, Ломакин! Ну, головастик!!! Курсант спокойно набрал эшелон выхода, перешёл на другой канал радиосвязи, связался с РП, получил высоту подхода, зашёл на дальний привод, через 40 секунд посадка. И тут меня словно ужалила гадюка в одно место! Наверное, порадовала удача курсанта. Говорю РП, мой голос он знает, постоянный партнёр в преферансе, запрашиваю своим позывным:
- 720, разрешите с проходом от ближнего к третьему.
РП, после паузы:
- Разрешаю.
На кругу снижаемся до 100 метров. Говорю:
- Смотри, студент! Учись! Взял управление.
Ломакин, счастье его словно переполняет:
- Готов, товарищ майор! Отдал упрвление!
Выполняю третий разворот на ста метрах, в процессе разворота выпускаю шасси, а после выхода из него закрылки. Оставляю ближний привод справа. Четвёртый выполняю на сорока метрах со снижением, после вывода даже выравнивать не надо, прибрал обороты, тут же покатились прямо по осевой, выпустил парашют. Спрашиваю Ломакина:
- Понял, как славно жить?
В ответ мне прошипела кнопка СПУ, вздыхая… Изумлённый РП:
- 720, зайди ко мне…
Ломакин запустился, проверил все системы, запросил выруливание. РП разрешил. Сверхзвуковой красавец достойно порулил к полосе. Туда, где заканчиваются земные проблемы и всегда начинается новая жизнь. Полоса – черта между прошлым и будущим…
Истребитель, словно конь, припал на переднюю ногу. Разжёгся форсаж, толчок. Конь понял задачу, поднял голову и начал разбегаться по полосе. Всё быстрее и быстрее, сумасшедшее ускорение.. Отрыв. Едва успев убрать шасси, высота 200 метров. В этот момент форсаж выключается. За счёт инерции самолёт выносит ещё на сто метров выше. Я находился на стоянке самолётов, провожал самолёт взглядом, вижу – погас форсаж. Впереди по курсу – детские дома отдыха, городской пляж. Прыгать – значит, погибнут дети. Ломакин это тоже знал. Самолёт резко начал снижаться. Остаться в самолёте? Будешь к их списку плюс один. Ломакин принял другое решение - начинает отворачивать вправо. Там находился новый жилой массив. Многоэтажные дома, как грибы, выросли буквально за год. Приморский городок, юг, все хотят тут жить… Ломакин видит и это, выкручивает ещё правее. Прыгать уже поздно… Старается посадить самолёт на фюзеляж. Но скорости нет, самолёт срывается. Курсант катапультируется с большим креном. Парашют не успел раскрыться…
Командир полка, вручая матери погибшего курсанта Орден Красной Звезды, едва сдерживал слёзы. Жена тихонько дёрнула меня за рукав, заглянула в глаза. Предательская слезинка, отвернулся, смахнул:
- Зачем нам всё это было надо? Твоя психология… Зачем???!!! Жил бы сейчас парень. Единственный сын у матери…
Она мне:
- Не рви душу, ты всё сделал правильно. Ты его … вернул … к жизни… Он всегда будет с нами. На таких Россия держится…
На следующий день я написал рапорт об увольнении...