Аникины Анатолий Михайлович и Клара Борисовна. ИНТЕРВЬЮ 2014-2015гг.

[Samurai]

Аникин Анатолий Михайлович
полковник, штурман морской авиации
кандидат военно-морских наук, профессор

Аникина Клара Борисовна
журналист и писатель
член Союза журналистов

Интервью Галины Вабищевич и Олега Корытова
Начало 16 декабря 2014 г., окончание 13 июля 2015 г.



Г.В.: Анатолий Михайлович, давайте начнём с самого начала, когда и где Вы родились, кто были Ваши родители?

А.А.: Родился я в Астрахани 17 ноября 1926 г. Как я помню, когда я был школьником, мой отец был главным бухгалтером на Бондарном заводе - одном из ведущих предприятий г. Астрахани. Астрахань - это рыбный город, поэтому предприятие для производства тары было чрезвычайно важным, без которого невозможно было обходиться, наряду с рыбоконсервными комбинатами.

Мама моя была работником дошкольных учреждений. До войны с кадрами было бедно, а мама почти успела окончить гимназию в Стародубе ещё до революции. Этой гимназической подготовки было достаточно на фоне пролетарской неграмотности, чтобы занимать должность заведующей детским садом, а затем она стала преподавателем и завучем в дошкольном педучилище. Не имея полного среднего образования, она сумела поступить в Московский педагогический институт и в феврале 1941 г. заочно его окончила по специальности дошкольное воспитание.

Г.В.: Ваш отец занимал большую должность. Коснулись ли как-то вашей семьи внутриполитические события конца 1930-х гг.?

А.А.: Отец мой Михаил Агапович, 1902 г. рожд., был чисто пролетарского происхождения. Прадеды мои, тамбовские крестьяне, ушли на заработки на Волгу. Мой дед по отцу был машинистом на буксирных пароходах. Папа Гражданскую войну встретил юношей, ещё до призыва вступил в Красную Армию и работал сначала ротным, потом полковым писарем в 1-м Астраханском Мусульманском Пехотном Советском полку. Полк был сформирован, в основном, из татар, а красноармейцы были в массе неграмотные, им нужен был писарь для оформления документов, написания писем и т.д. На завершающем этапе Гражданской войны он служил в составе частей Красной Армии на Дальнем Востоке и воевал в Монголии против войск барона Унгерна.

Моя мама Елена Антоновна долго писала в своих биографиях, что её отец был «маляр-живописец». Его звали Антон Дятлов, и он владел иконописной мастерской в г. Стародубе Брянской губ. Он имел либеральные взгляды, был избран в Земское собрание и занимался защитой всех обездоленных, в т.ч. и подвергавшихся гонениям евреев. А по Брянской губ. и рядом по Белоруссии проходила черта оседлости для евреев. Когда начались черносотенные погромы, его черносотенцы чуть не убили. Он в тяжёлой зимней шубе взбежал на гору, чтобы спастись от этой разъярённой толпы. После этого его сердце не выдержало стресса, он тяжело заболел и умер.

Бабушка осталась с пятью детьми, сын и четыре дочери, она всех вырастила и воспитала. Когда начались революционные события, единственный мамин брат Константин Дятлов, это мой дядя, примкнул к революционерам, затем поступил на службу в ЧК. Когда начались процессы конца 1930-х гг., как в те времена было заведено, кто-то на него написал донос, якобы, он скрыл своё происхождение. Но после войны дядя был реабилитирован, т.к. донос на него признали ложным. К нему в Казахстан приехала жена, но он уже был тяжело болен и там же вскоре умер. Поэтому я его так никогда и не видел.

О.К.: Сколько было детей у Ваших родителей, кроме Вас?

А.А.: Я был единственным ребёнком.

О.К.: Как и где Вы учились?

А.А.: Мы переезжали, поэтому я учился в разных школах Астрахани, но на заключительном этапе перед Великой Отечественной войной я учился в школе №30 имени Сталинской Конституции. Это была школа десятилетка, одна из образцовых школ города, который был центром Астраханского округа в составе Сталинградской области. Сохранилась единственная фотография нашего класса, мы там ещё пионеры.
 

Краснознамённый класс 4-й "Б" школы № 30 имени Сталинской Конституции.
Астрахань, 07.04.1938 г.

Г.В.: Ещё во время Гражданской войны в Астрахани базировались сухопутные авиационные отряды и гидродивизион Волжско-Каспийской флотилии. А во времена Вашего детства как-то присутствовала авиация, может Вы что-то слышали или видели?

А.А.: В те времена в Астрахани с авиацией было очень скромно, был гражданский аэродром. Военной авиации там не было, и я в авиацию никак не стремился, я толком о ней не знал. Я мечтал поступить в артиллерийское училище. Когда уже прогремела война в Испании, я прочёл прекрасно изданную книгу «Артиллеристы», которая меня увлекла. Т.к. большинство моих сверстников мечтали поступить в военные училища, то и я мечтал поступить в артиллерийское.

Г.В.: Был такой патриотический порыв в то время, или существовали и другие соображения?

А.А.: Все ждали войны с фашистской Германией, никто не сомневался, что война будет обязательно. А тут ещё случилась Советско-финляндская война, освобождение территорий Западных Украины и Белоруссии. Поэтому мы считали, что должны идти в военные училища, так что это был патриотический порыв. После окончания 7 классов можно было пойти учиться в техникум. Мы все очень удивились, когда лучший ученик нашего  7 класса решил поступать в Астраханский речной техникум, который готовил кадры для речного флота. Он собирался стать техником, а в дальнейшем инженером. Мы удивились, но отнеслись с пониманием, хотя сами стремились, окончив 10 классов, пойти в военные училища.

[Samurai]

О.К.: Давайте вернёмся чуть-чуть назад, к началу 1930-х гг. Вас как-то коснулся голод, известные события в Поволжье?

А.А.: В Астрахани голода никогда не было, потому что её спасала рыба.

О.К.: Пишут, что в Астрахани было много беженцев, их же надо было кормить.

А.А.: В Астрахани была рыба, помидоры, огурцы, арбузы. А что касается картошки и хлеба, это привозили по Волге пароходами, так что Астрахань голода не знала. Хотя после Советско-финской войны, перед Великой Отечественной войной, были введены хлебные карточки, но голода не ощущалось, хотя жили мы скромно. Моим любимым лакомством была такая сладкая «затируха» из ячменной муки, это вроде киселя. Когда я уже был офицером, попросил маму приготовить такую «затируху», чему она удивилась, но сделала. Попробовав, я не понял, как это могло мне нравиться, как теперь пирожные, которых в детстве, конечно, я не видел.

Во времена НЭПа в Астрахани продавали столько разнообразной халвы, сколько теперь нигде невозможно встретить. По Каспию было хорошее сообщение с Дагестаном и Азербайджаном, где распространено это лакомство. Причём халва была всех цветов радуги, но это было недолго. Когда частная торговля прекратилась, халва исчезла.

Г.В.: Как складывались взаимоотношения русских с местными народами? Не беспокоили?

А.А.: В Астрахани я не знал вообще, что такое плохие межнациональные отношения. Там проживало много татар и довольно много калмыков, среди которых у меня были друзья, мы не чувствовали никакой розни. Более того, нельзя было обидеть нерусского на базаре. Не знаю, как в других местах, но для Астрахани это было характерно. Торговцы есть торговцы, и в Советское время тоже была частная торговля. Так вот если на базаре нерусского торговца обижали, он поднимал руку кверху и кричал: «Я – нацмен!» - т.е. национальное меньшинство. Немедленно появляется милиционер и принимает меры, чтобы этого татарина, калмыка или казаха, кто там был, не обижали. За национальную рознь наказывали просто жестоко, как я запомнил. 

Г.В.: Получается, что русских можно было обижать?

А.А.: Их просто никто не обижал. Но всегда были какие-то бытовые стычки.

О.К.: Вот Вы упомянули об Испанской и Советско-финской войне, а были ещё локальные конфликты, Хасан, Халхин-Гол и др. Что вы о них знали?

А.А.: Естественно, мы знали о них, всё читали, и в школе нам рассказывали.

О.К.: Насколько хорошо в сегодняшнем представлении была поставлена информация?

А.А.: Я думаю, что прекрасно. Хотя средства информации были очень ограниченными, телевизоров не было, приёмников почти ни у кого не было, у нас не было. Радио, вообще-то говоря, было скромное, были уличные репродукторы. Но были многочисленные газеты, а для меня родители выписывали «Пионерскую правду» и «Технику - молодёжи», такой детский журнал. Подписаться было не так просто из-за ограниченных тиражей. Для меня либо мама, либо папа подписывались на журнал «Техника - молодёжи», или журнал «Пионер», или «Костёр». «Пионерскую правду» выписывали регулярно каждый год.

Г.В.: А что взрослые выписывали?

А.А.: Родители выписывали местную газету Астраханского окружного комитета Партии «Коммунист» и центральные газеты. Но я эти газеты тогда не читал, мне они казались скучными, и было достаточно «Пионерской правды». 

О.К.: Была ли в школе военная подготовка?

А.А.: Была, но в виде пионерских игр. Я успел закончить всего лишь 8 классов и то в 1942 г. В это время начались бои под Сталинградом, Астрахань готовилась к эвакуации. Маму назначили завучем дошкольного детского дома, хотя она работала в педучилище. Из Астрахани вывозили детей, все детские учреждения эвакуировали просто в массовом порядке. Естественно, мама меня взяла с собой, нас посадили на пароход, и мы по Каспию и реке Урал были доставлены в посёлок Бударино Чапаевского района Западно-Казахстанской области.

Толя Аникин (справа) с товарищем. Астрахань, 1941 г.

О.К.: Как для Вас началась война?

А.А.: Это был же воскресный день, середина дня, мы с отцом куда-то шли и подошли к перекрёстку двух главных улиц. Там у репродуктора стоит много народу, как-то все стоят молча и слушают речь Молотова. Так мы узнали, что началась война.

О.К.: Как на это реагировал народ?

А.А.: Не было никаких «ура-патриотических» лозунгов, все слушали и смотрели молча, и молча расходились. Не было никаких громких речей, тихо переговаривались. Но паники никакой не было, никто не побежал в магазины что-то скупать.

Г.В.: То есть не было «шапкозакидательства»?

А.А.: Нет. Все понимали, что война будет весьма серьёзной. Ещё во время Советско-финляндской войны в Астрахань поступало много раненых, так что все понимали, что война – это не шутка. На другой день люди пошли на работу, и постепенно началась мобилизация.

О.К.: Вот в фильмах часто показывают очереди добровольцев у военкоматов. А я разговаривал с одним ветераном, он сказал, у них с утра в военкомат пришло 2-3 человека, и больше никого.

А.А.: Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. От нашего дома военкомат был довольно далеко, я просто не знаю, что там было.

[Samurai]

Г.В.: У Ваших однокашников, мальчиков, с которыми Вы учились, было настроение бежать на фронт?

А.А.: Нет. Пойти в военное училище или спецшколу – желание было. Но в военное училище нам рано было. Искали пути попасть в спецшколу, чтобы уже там готовиться к поступлению в училище. И мы почти попали, т.к. через Астрахань эвакуировалась спецшкола, но немного не успели. Мы закончили 8 класс и готовились поступать в 9 класс, когда летом 1942 г. нас послали на территорию бывшей Республики немцев Поволжья.

О.К.: Но их же вывезли, да?

А.А.: Так называлось территориальное образование - Республика немцев Поволжья со столицей в г. Энгельс. Это степные земли напротив Саратова, в основном на левобережье Волги. Нас направили в совхоз недалеко от станции Палласовка, чтобы помочь на сельскохозяйственных работах, где мы пробыли до августа. К тому времени под Сталинградом начались серьёзные бои, от станции Палласовка мимо нас шли воинские колонны на Сталинград, машины, повозки, причём повозок тогда было больше, чем машин.

Когда мы приехали в совхоз, увидели громадные бурты сожжённой пшеницы. Кто её сжёг? Конечно те, кто там жил, т.е. немцы перед выселением в Среднюю Азию. Ни о каких диверсиях немцев * я не слышал, но по ночам далеко в степи загорались факелы - это целеуказание для немецких бомбардировщиков на Палласовку.

* Здесь имеются в виду наступавшие немецко-фашистские войска.)

По переселённым народам у меня вообще достаточно богатые впечатления: немцы, калмыки, кавказские народы. Когда немцев выселяли из Поволжья в 1941 г., в Астрахани все об этом знали, т.к. тогда информация быстро распространялась из уст в уста. Когда выселяли немцев Поволжья, к этой операции привлекли мобилизованных рабочих, в основном членов Партии. Они помогали воинским частям. Когда они вернулись в Астрахань, об этом рассказывали. Не знаю, как было с немцами на самом деле, но я передаю астраханские "пересказы", так ли было, или трижды изменено, сказать трудно.   

Перед тем, как принимать решение о выселении, проводилась проверка. На эти территории немцев Поволжья высаживался «немецкий десант» - переодетые в немецкую форму комсомольцы, владевшие немецким языком. Немцы Поволжья десант спрятали, никого не выдали. После этого было принято решение о выселении немцев в Среднюю Азию, т.к. фронт приближался, а война шла далеко не так, как хотелось.

О.К.: Как Вы думаете, всё-таки выселение было оправданным?

А.А.: В тех жёстких условиях, я думаю, Советская власть по-другому поступить просто не могла. Кстати говоря, калмыков выселяли уже после того, как закончились бои под Сталинградом, и фронт откатился. Ведь когда немцы подходили к Калмыкии, была сформирована калмыцкая кавалерийская дивизия. Так вот, при приближении немцев калмыки побросали кавалерийские сёдла, а с конями и оружием исчезли в своих степях, тем самым открыли фронт против немцев. И после взятия Ростова-на-Дону немцы свободно подошли почти к Астрахани, там началась эвакуация.

Когда фронт от Астрахани уже отошёл в 1943г., проехать по степи было нельзя даже на воинской машине, убьют и разграбят. Не весь калмыцкий народ был такой, но там хватало вооружённых бандитов, а как их разобрать? Это всё равно, что партизанская война. Поэтому пришлось их выселить. По той же причине выселяли кавказские народы.

О.К.: То есть в условиях войны это был не худший выбор, ведь в противном случае пришлось бы применять 58-ю статью и многих расстреливать?

А.А.: В противном случае пришлось бы привлекать для поддержания порядка целые дивизии, которые нужны были на фронте.

Г.В.: Т.е. выселение было вынужденной мерой, позволившей удалить враждебные элементы из ближайшего тыла?

А.А.: Конечно! Это была огромная территория. То же и с кавказскими народами, а все они ехали через Астрахань. Ясно, что на всех пассажирских вагонов не хватало.

Г.В.: В Астрахани был железнодорожный мост?

А.А.: В Астрахани через Волгу был построен временный деревянный железнодорожный мост. От Кизляра на Астрахань была одноколейная железная дорога, построенная перед самой войной. А от Астрахани на Красный кут, в сторону Саратова, тоже вела одноколейная дорога. Поезда могли идти только в одном направлении, либо туда, либо сюда. Но т.к. сначала вывозили калмыков, потом по очереди народы Кавказа, дорога была забита. Кстати говоря, по этой причине я потом попал в Ейск, позже расскажу.

[Samurai]

Г.В.: В связи с Ейском ещё такой вопрос. В 1941 г. на базе морских учебных эскадрилий (на самолётах МБР-2) Ейского и Николаевского авиационных училищ в Ейске было сформировано Военно-морское авиационное училище морских пилотов, которое направили в Астрахань. Отложилось ли что-то в Вашей памяти об этом?

А.А.: Ничего там не было, они просто проехали через Астрахань. Никакой плановой учёбы, никаких плановых полётов в Астрахани не было. Ничего серьёзного не было, это просто эпизод.

Г.В.: То есть ни самолётов, ни полётов вы там не видели?

А.А.: Да, мы же были мальчишками, знали всё. Ничего не было.

О.К.: Астрахань подвергалась бомбардировкам?

А.А.: Бомбили, но не жестоко.

О.К.: Бомбили прицельно, или «в россыпь»?

А.А.: Бомбили небольшие группы самолётов и с больших высот. Астрахань была слишком важным стратегическим пунктом, через неё шла бакинская нефть. Поэтому Астрахань была просто утыкана зенитной артиллерией. К тому же многие корабли были вооружены зенитным автоматами. Когда начинались налёты, шла такая стрельба. Самолёты шли высоко и бомбы сбрасывали хаотично, а по всему городу разлетались осколки от зенитных снарядов. 

О.К.: В Ленинграде было тоже колоссальное количество средств ПВО, но их эффективность была средней.

А.А.: За всё время я видел только один сбитый самолёт. Он задымил, задымил, загорелся, пошёл со снижением и где-то за Волгой упал. Да и налётов было немного.

Г.В.: Но этот успех со сбитым вдохновил?

А.А.: При налёте все прятались. У нас во дворе бомбоубежища не было, но прятались под крыши. А когда сыплются осколки, бегать по улице и кричать «ура» противоестественно. Конечно, радовались, но массового торжества не было.

Г.В.: Так Вы сами его не видели?

А.А.: Я видел его своими глазами! А сколько вообще сбили, я просто не знаю. А в тот раз эти самолёты, видимо, обошли Астрахань с юга над Каспием и зашли с востока. Это было в сумерках, солнце уже село, но было достаточно светло. Какая у них была задача, не понятно, но они сбрасывали бомбы в разных местах города. Шла тройка, и я увидел, как один самолёт задымил, загорелся и упал где-то за Волгой.

О.К.: Когда примерно это случилось?

А.А.: В августе месяце 1942 г.

Г.В.: Так самолёты небольшие?

А.А.: Они шли на большой высоте. Но по теперешней своей грамотности, я думаю, это были «Хейнкели».

Г.В.: Это большие самолёты.

А.А.: Дело в том, что фронт ещё был достаточно далеко. «Юнкерсы» бы просто не долетели, им же пришлось ещё город обходить.

[Samurai]

О.К.: Давайте продолжим. Итак, вас эвакуировали из Астрахани, и вы приехали на Урал.

А.А.: Не на Урал, а в посёлок Бударино на реке Урал, это Западно-Казахстанская область. Там школы-десятилетки не было, поэтому зиму 1942-43 гг. я не учился, а работал возчиком в этом же детдоме. В этом посёлке Бударино нашли помещение, когда мы прибыли, нас разместили, по тем временам, хорошо. Но детдом-то дошкольный, нужны дрова, а ничего заготовлено не было, топить-то надо было. Поэтому я научился управлять быками и почти каждый день ездил за дровами.

Г.В.: Лошадей не было?

А.А.: На лошадях ездил реже, их использовали, как правило, для поездок в Чапаево. Никаких автомашин в Бударино не было. Обычно мы, двое мальчишек - я и какой-нибудь местный парнишка такого же возраста, брали двуручную пилу, два топора и утром ехали в лес. Матери нам пекли такие большие лепёшки, которые мы прятали на груди. Мы в лесу искали сухостой, чтобы можно было сразу топить. Эти деревья спиливали, распиливали, чтобы уложить на воз, такие сани – розвальни, которые тянули двое быков. За день еле успевали воз напилить, уложить и привезти, т.к. снег был глубокий, возвращались обычно уже в сумерки. Конечно, мы сильно уставали, поэтому сначала после работы сами садились на эти брёвна, а до этого быкам клали запасённое с собой сено. Быки подкреплялись, и мы вытаскивали свои лепёшки, которые оставались тёплыми от тела. Подкрепившись, ехали домой, а надо было подниматься в гору. Подъезжали к детдому, сгружали дрова, быков сдавали в колхоз и шли спать.

О.К.: В 1941-42 гг. наши войска терпели достаточно серьёзные поражения. Не было настроений, мол, всё, войну проигрываем?

А.А.: Нет. В Астрахани никаких панических настроений не было, ни малейших. Хотя эвакуированных из города было много.

Г.В.: Из Астрахани вывезли детские учреждения и часть гражданского населения, а заводы не эвакуировали?

А.А.: Нет, хотя сначала собирались эвакуировать. Но закончилась Сталинградская битва, поэтому астраханскую промышленность не эвакуировали. А в мае 1943 г. мы вернулись.

Г.В.: Разрешите ещё спросить о периоде эвакуации, как ваш детдом снабжали в Бударино продуктами, ведь посёлок был не готов к такому наплыву людей? Как к вам относилось местное население?

А.А.: Это был довольно большой посёлок, несколько сотен населения. В нём жили, в основном, уральские казаки. Мужчин призывного возраста там не было, оставались председатель колхоза и весьма пожилого возраста бухгалтер – пенсионер. Все мужчины ушли в армию, поэтому работали женщины. А в нашем детском доме детей было сотни полторы. Относились к нам очень внимательно и заботливо. Где доставали продукты и чем кормили детей, я не знаю, потому что в столовую я не ходил. Но со слов мамы я знаю, что дети были накормлены. А дома я ел, в основном, пшённую кашу с подсолнечным маслом. Была ещё мука.

Г.В.: Главное – не голодали.

А.А.: По тем временам совершенно не голодали, об этом нет даже разговора.

О.К.: Ленинградцев в этот посёлок не доставляли? Вообще приходилось сталкиваться с блокадниками?

А.А.: Нет, там были только астраханцы. А с ленинградцами приходилось встречаться ещё в 1941 г., в 8 классе у нас треть детей были из Ленинграда, и я с ними учился в 1941-42 учебном году. 

Г.В.: Это были те, кого успели эвакуировать до начала Блокады Ленинграда.

А.А.: Да, конечно. А потом уже до Астрахани доехать было сложно, я рассказывал.

О.К.: Когда в мае 1943 г. Вы вернулись в Астрахань, продолжили учёбу в школе?

А.А.: Во-первых, я стал искать пути устроиться в спецшколу, чтобы там окончить 9 и 10 класс. Тут меня вызвали в военкомат, поставили на учёт, но мне ещё не было и 17 лет. Пришло время получать паспорт, но в таком возрасте паспортов, по крайней мере, в Астрахани ещё не давали. Поэтому в военкомате мне выдали справку, что я состою на учёте в Кировском райвоенкомате г. Астрахани и подлежу призыву в Вооружённые Силы, в Красную Армию. С этой справкой я и ходил.

Г.В.: То есть по Астрахани ходили патрули?

А.А.: И вот эту справку я не единожды доставал, хотя и на вид я был мальчишкой. Например, надо было сходить на рынок, а он был огорожен забором, большая территория. Там было всего 4 выхода, и вдруг их перекрывали, стояли патрули и мужчин с рынка выпускали по одному, проверяя документы. Так первый раз я даже испугался со своими документам, вдруг возьмут ни за что, ни про что, в справке же не было фотографии. Она как мандат у комиссаров в Гражданскую войну. Подхожу к патрулю, и меня по этой справке выпускают. Да и на дезертира я никак не был похож.

[Samurai]

О.К.: Рынок по традиции – место воровское. Как там с этим было во время войны?

А.А.: Я по рынку ходил без всякой опаски. Там всё время ходили воинские патрули, ни воровства, никаких драк не было. Во время войны все были уверены, если что, так патруль просто пристрелит. А для внезапной проверки документов рынок оцепляли воинские подразделения.

Г.В.: Нацменьшинства на рынке остались, или были только русские?

А.А.: Татар было в Астрахани чуть не половина, с ними никаких проблем не было. А калмыков вывезли.

Г.В.: Чтобы уже завершить картину воспоминаний об Астрахани, скажите, много ли было военных кораблей в порту?

А.А.: Непосредственно в Астрахани я не видел ни одного военного корабля. Но почти все стоявшие в порту суда в начале войны были немедленно вооружены мелкокалиберными зенитными автоматами.

Г.В.: То есть орудий не ставили? Спрашиваю потому, что в Сталинграде, например, на пассажирские судна устанавливали пушки.

А.А.: В Астрахани этого не было, только зенитные автоматы и зенитные пулемёты.

О.К.: Как Вы, наконец, попали в армию?

А.А.: Вторая половина 1943 г. – это было время призыва 1926 г. рождения. Нас вызвали в военкомат, посадили, предложили выбирать воздушно-десантные войска или просто в пехоту. А военкомат получил разнарядку в воздушно-десантные войска, но туда берут только комсомольцев. А я был не активным пионером, а тут ещё эвакуация, поэтому я не вступал в Комсомол. Подхожу я к капитану, который нам всё это объясняет, и говорю:
- Не хочу я в пехоту, я хочу в воздушно-десантные войска, как мои товарищи.
- А ты - комсомолец?
- Нет.
- Если ты в ближайшие дни вступишь, приходи ко мне, и мы тебя отправим в воздушно-десантные войска под Рязань. Не вступишь, пойдёшь в пехоту.

Мне ничего не оставалось делать, я пошёл в райком Комсомола, я знал, где он находится. Вхожу в райком и нос к носу сталкиваюсь со старшей пионервожатой нашей школы. Я был школьник не очень дисциплинированный, в общем, нормальный советский мальчишка, и она поэтому меня знала. Я объяснил, в чём дело, она ответила:
- Не беспокойся, я за тебя поручусь.

А всего нужно было три поручителя. Она повела меня в кабинет, а хоть это и райком Комсомола, но сидят там уже пожилые мужчины, то ли они инструктора райкома Партии, я не знаю. Пионервожатая им объяснила, кто я и чего хочу. Двое со мной побеседовали и решили:
- Мы за тебя поручимся.

Мне сказали подойти в райком 18 августа с фотографиями. А это же был День авиации – такой важный день, поэтому я и запомнил. В Комсомол вступали обычно через первичную организацию, но время-то не школьное - август. Прихожу я в райком на заседание бюро, встает пионервожатая, рассказывает, что я такой-сякой, непоседа, но советский парень. Те два пенсионера подтверждают, мол, хороший парень и в воздушно-десантных войсках не подведёт. Выписали мне комсомольский билет, вклеили фотографию, и я радостный такой пошёл к военкому. Показываю ему комсомольский билет, а он - мне:
- Ну, ты – молодец!

И вот так я стал кандидатом для отправки в воздушно-десантные войска. А часть моих одноклассников были уже отправлены под Рязань. Потом они были выброшены западнее Днепра в том знаменитом и трагическом десанте …

А как раз в это время начали вывозить калмыков... В Астрахани войск было очень мало, но мобилизовали всех членов Партии. Как они рассказывали, оцепили Калмыкию со всех сторон и сжимали «кольцо». Подъезжали к юртам, давали время на сборы, сажали в грузовики и везли в Астрахань на поезда. Так были вывезены все калмыки, а железная дорога одноколейная, поезда идут в одну сторону на север. Мы ходили каждую неделю в военкомат, и слышали:
- Подождите. Освободится дорога, вы поедете. 

Когда закончилась эпопея с калмыками, начали вывозить кавказские народы, они ехали через Астрахань из Кизляра. А из Астрахани дальше на север до Красного Кута, а затем в Среднюю Азию.
Тут пришло время учиться. А чего учиться, когда уже повестка на руках? В 9 классе я учиться не начал. Отец меня временно устроил разнорабочим к себе на завод на грузовую машину, чтобы я получал не иждивенческие, а рабочие карточки. Так я работал и продолжал ждать отправки. Тут уже Новый год начался. Мои бывшие одноклассники, кто не эвакуировался, а оставался в Астрахани, уже в 10 класс пошли. Я думал, война кончится, буду решать, как дальше учиться. Из Астрахани всё равно было не выехать, возможность попасть в спецшколу отпала.

О.К.: Отец оставался в Астрахани?

А.А.: У него была бронь, т.к. он работал главным бухгалтером завода. В Астрахани было в эвакуации Главное управление лесной и тарной промышленности Наркомрыбпрома СССР, и отца перевели туда, а позже забрали в Москву. Тогда же специалистов было мало.

Ну, вот, в один прекрасный день уже в 1944 г. я прихожу отметиться в военкомат, а военком говорит:
- Ты – комсомолец, писал заявление в воздушно-десантные войска. Но разнарядка закончилась, части уже сформированы. Нам прислали разнарядку в Военно-морское авиационное училище в Ейск. Хочешь в авиацию? В военно-морскую авиацию! Не то, что какие-то там ходят в кирзовых сапогах, в морских клешах будешь ходить.
- А какой выбор? Я же мечтал в артиллерийское училище.
- Нет разнарядки в артиллерийское училище. Хочешь в артиллерию или в пехоту, пожалуйста, но рядовым.

Тогда чиновники были такие же упёртые, как и сейчас. Но тут вдруг он посмотрел в мои документы:
- У тебя же 8 классов образование! А для поступления в училище надо не менее 9 классов. Иди-ка в школу, пусть тебе дадут хоть какую-нибудь справку, но чтобы там было написано, что у тебя образование больше 8 классов.

Какой у меня был выбор? В авиацию, тем более в военно-морскую, мне захотелось всё-таки больше, чем в пехоту. Пошёл я к директору школы, а он меня помнил. Рассказываю, в чём дело. А он:
- Даааа. Это задача. Но ладно.

Но справку мне написал, мол, такой-то обучается в 9 классе. До 1953г. эта справка у меня была документом о девятиклассном образовании. 10 классов я окончил уже будучи офицером (в 1953 г в школе рабочей молодёжи в пос. Лебяжье). А тогда принёс я военкому эту справку. И в праздник, 18 марта – в День Парижской коммуны, нас, наконец, призвали. Я с родными распрощался, и нас повезли в Ейск.

[Samurai]

О.К.: А были ли какие-то предварительные проверки на профпригодность? Вот один мой знакомый ветеран – стрелок рассказывал, что он всю войну, извините, проблевал, т.к. его элементарно в полётах укачивало. Экипаж-то результатов этого не видел, но зато видели все техники полка.

А.А.: У нас не было медкомиссии. В военкомате нас собрали и отправили. Но меня же спрашивали, и я давал своё согласие сначала в воздушно-десантные войска, потом и в авиацию. В военные училища в 1943-44 гг. без согласия не отправляли. Приехали мы в Ейск. В Ейском училище прошли курс молодого краснофлотца, потом все по очереди прошли лётную медкомиссию, там были авиационные врачи. Тех, кто комиссию не прошёл, из курсантского батальона отчислили и куда-то отправили, я не знаю, в какие войска.

О.К.: Это офицерский состав. А стрелков-радистов особенно не проверяли. Но тут ещё проблема в том, что стрелки-радисты располагались в кабине задом наперёд, а так многих укачивает.

А.А.: Я не был знаком с подготовкой стрелков–радистов во время войны. Но я могу поверить, что у них вообще не было специальной медкомиссии. Потому что считалось, что стрелком–радистом может лететь любой. Недаром, например, если механик проштрафился, его в наказание сажали на Ил-2 стрелком – радистом, как штрафника.

Г.В.: Вообще-то специальная подготовка стрелков–радистов проводилась, но больше именно как радистов. Потому что стрелковую подготовку все осваивали, в т.ч. и лётчики: трёхлинейку в руки - и на полигон. Кстати, как у вас проводилась обычная стрелковая подготовка?

А.А.: Конечно, их готовили, именно, как радистов. А мы в Ейске ещё до принятия присяги проходили стрелковую подготовку по курсу молодого краснофлотца, тогда нам дали пострелять из винтовок. Но первый раз я стрелял из румынского карабина в эвакуации в Бударино, меня же там на учёт поставили, мы проходили там начальную военную подготовку и должны были направляться в пехоту. Призывников моего возраста собирали в Чапаевском военкомате на сборы всего раза два, недели по две, и с нами проводили занятия офицеры – фронтовики, находившиеся на излечении. Как раз завершилась Сталинградская битва, в армии были введены погоны, это конец февраля – начало марта 1943г.

Там произошёл не безынтересный для истории случай. С нами занимался старший лейтенант – фронтовик, у него были красная нашивка и золотая нашивка за ранения. Тогда были приняты нашивки: такая золотая полосочка – тяжёлое ранение, красная полосочка – просто ранение. Сам он был родом из Чапаево, приехал туда долечиваться и стоял на учёте в военкомате. Его привлекли, и он с нами занимался полевыми занятиями, мы отрабатывали всякие "перебежки" с оружием и пр.

Вот мы усталые возвращаемся с этими румынскими карабинами в посёлок. И он вдруг говорит:
- Если бы мне из этих ребят разрешили сформировать взвод, я бы с ним вернулся на фронт.

Так добросовестно мы относились к подготовке.

В Чапаево (бывший Лбищенск) все знают бугор, с которого стреляли по Чапаеву, когда он переплывал реку Урал. Там спастись было невозможно, потому что река узкая и с этого бугра просматривается прекрасно. Стрелять оттуда из пулемёта и не попасть было просто невозможно.

Г.В.: А нашлись живые свидетели тех событий?

А.А.: Я таких людей не видел, но бугор нам показали. На этот бугор нас привели для того, чтобы показать метание боевых гранат. Гранаты бросали на лёд реки Урал. А это же была граната РГД, туда надо было вставить запал, закрыть "крышечку", потом взмахнуть рукой, запал срабатывал, и гранату надо было бросить, не мешкая. Она была очень капризная, вовремя не бросишь, взорвётся в руках.

[Samurai]

Сначала А.М. Аникин был направлен в Ейское ВМАУ им. Сталина, 1944г.

Г.В.: Ну, хорошо, вот вас направили в лётное училище, и вы приехали прямо в Ейск? Т.е. к этому времени училище вернулось из эвакуации?

А.А.: Училище к этому времени вернулось. Тогда существовала определённая система подготовки морских лётчиков, было четыре училища, которые выпускали на боевых самолётах. Ейское выпускало лётчиков–истребителей. А первоначальной подготовкой занимались училища первоначального обучения лётчиков. *

* (Подготовкой лётного состава Морской Авиации к этому времени занимались Ейское и Николаевское училища, а также сформированные во время войны 3-е и 4-е военно-морские авиационные училища. Во время войны были сформированы три военно-морских авиационных училища первоначального обучения лётчиков: 1-е, 2-е и 3-е ВМАУ ПОЛ, которые были упразднены после ВОВ. )

Как позже мы поняли, это был такой «трюк» со стороны командования Военно-морской авиации. В Ейске училище работало и летало, но жили всё-таки в палаточных условиях, и его надо было восстанавливать. А нас было 700-800 кандидатов в курсанты, как нас официально называли.   

Курсанты летали уже на истребителях, по-моему, это были Як-7, и на них выпускались. А мы прошли курс молодого краснофлотца и приняли присягу. В это время за Таманью в Крыму ещё были немцы, поэтому аэродром Ейск считался прифронтовым. Вновь прибывших курсантов распределили на зенитные орудия и охрану аэродрома. Регулярных войск в Ейске никаких не было, кроме комендантского взвода (или роты) и самого училища. Поэтому мы несли караулы, разгружали прибывавшие в училище эшелоны. Утром было построение, отправляли кого в наряды, кого на разгрузку очередного эшелона, кого что-то строить и восстанавливать, т.е. нас использовали, как рабочую силу, а это 700 душ. Ну, не использовать же летающих курсантов. Так мы оказались наполовину караульным, наполовину рабоче-хозяйственным подразделением. 

Г.В.: В то время ещё случались вражеские авианалёты на Ейск?

А.А.: Нет, ни разу наши зенитные автоматы не работали. Немцы были в это время осаждены в Крыму, на Ейск уже налётов не было. ** Кроме нас на зенитных автоматах, на аэродромах стояли боеготовые звенья истребителей ПВО, прекрасные лётчики из инструкторов могли подняться в любое время. Видимо, немцы это знали.

** (Речь о событиях весны – лета 1944г. К середине мая Крым был полностью очищен от немецко-румынских войск, а фронт стремительно покатился на запад.)

Г.В.: Это на сухопутном аэродроме. А на Косе гидросамолёты были?

А.А.: В это время на Косе ничего не было. Мы там строили морской стадион.

Г.В.: Как теперь-то можно думать, вам здорово повезло – на войну не успели.

А.А.: Можно и так считать. С середины лета на построение стали вызывать по 15-20 человек: назовут фамилии, выдадут «аттестаты» и направляют в район Куйбышева. Тут оказалось, что моя справка об окончании 9 классов сыграла важную роль. В Ейске мы разобрались, что на пилотов брали и с 8 классами школы, просто наш астраханский военком был не достаточно информирован. А на штурманов набирали курсантов с образованием не менее 9 классов, а лучше 10, потому что теоретическая подготовка штурманов проводилась более объёмная. Кандидатов в курсанты  с 8 классами направляли в школу лётчиков первоначального обучения, а с 9 - 10 классами – в училище им. Леваневского. В один прекрасный день продошла и моя очередь. Во время утреннего построения назвали 20 фамилий, и меня среди них, и направили в Безенчук.

Г.В.: В каком состоянии был Ейск в марте-апреле 1944 г., когда вы туда прибыли?

А.А.: Город был почти цел, разрушенным оказалось только училище: УЛО, все основные строения, шикарный клуб – всё было подорвано нашими при отступлении. Немцам подрывать было нечего. Но за короткое время оккупации в Ейск приходили на малых кораблях немцы и итальянцы, как рассказывали местные жители.

О.К.: Не припомните, в училище в то время служили какие-то известные люди, например, Герои Советского Союза среди инструкторов?

А.А.: У нас к инструкторам доступа не было. Помню, туда в гости к начальнику училища приехал Герой Советского Союза полковник Каберов. А начальником училища был Герой Советского Союза полковник Наумов. У них власть была велика, и там был такой эпизод. Каберов и Наумов поднялись в воздух на двух истребителях и устроили показательный воздушный бой, конечно, без стрельбы. Но пилотаж был такой, что они чуть не поразбивались. Ну, они – хозяева положения, им было можно.

Г.В.: Это с одной стороны. Но зато курсантам продемонстрировали приёмы настоящего боя. А на чём они бились, на Яках?

А.А.: Один на Ла-5, другой на Як-7.

О.К.: Кто кому хвоста надрал?

А.А.: Никто никому. Оба – опытные лётчики, выделывали такие пируэты, особенно на вертикалях!

Г.В.: Уж не заспорили ли, какой самолёт лучше? Страшно было наблюдать, что они вытворяли?

А.А.: Мы же мальчишками были, а мальчишкам не страшно. А Ейск использовался ещё как аэродром подскока. Я помню, как там сели «Бостоны», скорее всего, они летели на аэродром Гудауты, там базировался полк торпедоносцев. Мы эти самолёты ходили охранять. А у «Бостонов» впереди четыре крупнокалиберных пулемёта, и рядом на носу было написано «Не возьмёшь!». Сзади тоже была огневая установка, а «Бостоны» же скоростные даже по сравнению с немецкими истребителями, и сзади было написано «Не догонишь!».

Г.В.: На всех, или на одном?

А.А.: Написано на одном, а самолётов было на стоянке несколько, и мы их охраняли, но только одну ночь.

О.К.: Фотографироваться на аэродроме можно было?

А.А.: Фотографироваться, тем более на фоне техники – это всё, это штрафная рота. Фотографии после войны стали появляться, но с большой опаской, поэтому у меня нет снимков того времени.

О.К.: А у штурмана ГСС Демидова много фотографий.

А.А.: У них в полку была специальная служба, а не каждый в полку мог фотографировать, были специальные люди. И остальным фотографии потом раздали.

Г.В.: Ну, и они как Герои Советского Союза пользовались «привилегиями» в этом отношении. Точно так же в разведывательных полках была фотослужба, фотографий делалось много, они там всех и всё перефотографировали.

А.А.: Кроме того, велась военно-политическая работа, были фронтовые газеты, боевые листки. Полетели на задание – фотографировали, вернулись с боевого задания – опять фотографировали. Но не каждый мог на аэродром придти с фотоаппаратом, нужен был специальный допуск.

О.К.: И всё-таки любопытно, почему в одних полках снимков много, в других – ничего.

[Samurai]

Курсант Ейского училища Анатолий Аникин

Г.В.: Что там ещё Вы видели на аэродроме, какая наблюдалась движуха  во время подготовки к полному освобождению Крыма?

А.А.: Кроме пролетевших торпедоносцев и истребителей, никакого особенного движения не было. Над нами пролетали отдельные самолёты, транспортники, но в целом всё было тихо. Аэродром Ейск тогда не использовался как фронтовой.

О.К.: Вы наблюдали только лётную подготовку, или курсанты отрабатывали и  боевое применение?

А.А.: Отрабатывали, несомненно. У них были установлены пулемёты для стрельбы, был специальный полигон.

О.К.: Пришлось ли наблюдать выпуск лётчиков, может, торжественное построение?

А.А.: Наш учебный батальон на таких торжествах не присутствовал. Но я знаю, что выпускали их десятками, торжественно выдавали форму, документы, присваивали звание «лейтенант» и отправляли на самолётах Ли-2 на тот флот, куда планировали. Во время войны выпуски были, раз в 7-10 дней  по мере готовности по окончании программы.

О.К.: Случаи катастроф в училище наблюдали?

А.А.: В Ейске за то время – ни одной. Я видел всего один случай, когда у ЛаГГ-3 отказал двигатель, и лётчик-фронтовик сел на вынужденную, на фюзеляж. Лётчик не пострадал, а у самолёта погнулись винты, и фюзеляж был ободран снизу. Мы помогали поднять самолёт, подвели воздушные подушки, чтобы он выпустил шасси. Потом его оттащили на аэродром, но что с ним стало, восстановили или нет, я не знаю. Мы только слышали, что лётчик всё делал правильно. А катастроф за те почти полгода, что мы там были, не видели.

[Samurai]

О.К.: Итак, вас направили в Безенчук. Это в училище имени Леваневского?   

А.А.: Да. А вот в Безенчуке сложилась другая картина. Добирались мы туда на перекладных, сначала на поезде, потом по Волге на пароходе, прибыли туда. Уже темнело. Нас разместили в палатке, которая являлась ангаром  для небольших самолётов. Огромная палатка, концы не закреплены, болтаются, а в середине стоит мощнейший столб, и вокруг насыпана солома. Так мы с вещмешками в эту солому носом и уткнулись. Ночь переспали, с утра нас сводили в столовую. Мы стали осматриваться, а там доброжелатели, такие всегда находятся, нам показали:
- Вот смотрите: это у нас курсантское кладбище.

Не знаю, как другие, но кажется, мы все посмотрели на это как-то отрешённо. Вроде, это курсантское кладбище нас не касается. В то же время, восприняли кладбище, как что-то неизбежное, связанное с войной.

А отчего там это курсантское кладбище образовалось? Когда Морская Авиация переходила на Пе-2, не было учебно-тренировочных УПе-2. Курсанты - лётчики проходили вывозку на СБ там же в Безенчуке, самостоятельных полётов было не так уж и много, только в зону и по кругу. Если курсант держится в воздухе на СБ, его сажали на штурманское сиденье Пе-2, а опытный инструктор – лётчик провозил его несколько раз по кругу, показывая управление. После этого курсант делал 3-4 самостоятельных полёта один, но не убирал шасси. А на Пе-2 обычно шасси выпускает и убирает штурман. Если курсант справлялся, ему сажали штурмана и стрелка-радиста и готовили дальше. Т.е. вся подготовка на Пе-2 практически происходила самостоятельно. Но всё-таки у Пе-2 двигатели отказывали не так уж и редко. А чтобы удержать Пе-2 на одном двигателе, нужно быть опытным лётчиком.   

Г.В.: А самолёты были весьма «строгие», да ещё и потрёпанные, наверно.

А.А.: Самолёт весьма «строгий», мне на нём пришлось полетать. Так что не удивительно, что в Безенчуке было курсантское кладбище.

Г.В.: Много при вас в Безенчуке было катастроф?

А.А.: Не знаю, мы же там были совсем недолго, т.к. училище готовилось возвращаться в Николаев. Но всегда есть языкатые доброжелатели, особенно из старшин, которые там всеми силами держались, это хозяйственники, «вещевики» и пр., которые рады показать кладбище. Но мы туда не ходили и обелиски не считали. Но вот такая была жестокая подготовка лётчиков на пикирующие бомбардировщики. Но зато выпускники, кто направлялся на флот, были уверены в своих силах. Т.е. был практически «естественный отбор» лётчиков. Не штурманов, конечно, а именно лётчиков.

О.К.: В училище готовили пикировщиков и торпедоносцев?

А.А.: Нет, только пикировщиков. Когда нас направляли, так и говорили, что из нас будут готовить штурманов – пикировщиков. Были ещё 3-е и 4-е ВМАУ. 3-е ВМАУ готовило штурмовиков, а 4-е ВМАУ – торпедоносцев. Это потом уже Николаевское училище стало минно-торпедным.

Г.В.: Вас привезли непосредственно в Безенчук, или куда-то «в поля» на аэродром?

А.А.: Учебный отдел был прямо в Безенчуке.

Г.В.: На аэродромах бывать приходилось? Какие там видели самолёты и сколько, припомните?

А.А.: На аэродромах побывать нам не удалось, в Безенчуке мы пробыли недолго. Моя судьба вновь сделала зигзаг... Кстати говоря, в Безенчук мы прибыли в рабочей одежде, которую выдали в Ейске. Другой формы у нас не было.

Г.В.: Это роба и беретка?

А.А.: Из форменной одежды у меня была только чёрная бескозырка б/у с надписью «Военно-морское училище». В Безенчуке нас переодели, мы получили форму №3, стали красивые. Выдали нам школьные тетрадочки по 12 листочков, пару карандашей, резиночку - с этим мы должны были проходить теоретический курс. Вот нас построили, а наше классное отделение оказалось почему-то крайним в прямом и переносном смысле. Всем скомандовали «направо» – в Учебный отдел, а нам – в палатки и переодеться в рабочую одежду. Скрепя сердце, спрятали мы свои тетрадочки, карандашики и резиночки, переоделись в рабочую одежду. Выдали нам хлеб, по два солёных леща и сахар. Посадили нас на поезд в вагоны «полупульманы», борта высокие, а крыши нет, и поехали мы на станцию Рачейка, я запомнил.

Приехали туда, а там уже двухметровые, вот такой толщины, штабеля распиленного леса – дрова, топить печки в Безенчуке. Нагрузили мы этот состав, а кроме хлеба, лещей и сахара, есть нечего. В нашей команде было 20 человек, нашлись сообразительные парни, 3-4 человека, собрали у нас часть этих лещей и побежали в посёлок. Пока мы грузили, они лещей обменяли на картошку, организовали ужин, картошку запекли на костре. Мы работу закончили, сели вокруг костра, вскипятили ведро воды, навернули картошку с лещами и запили кипятком с сахаром, даже хлеб оставили на потом. Было уже прохладно, забрались мы на брёвна, сложенные в вагоны, свернулись калачиком и уснули, а поезд поехал.  В Безенчуке, правда, разгружали уже не мы. На следующий день надо на занятия, но нам говорят:
- Ребята, вы же уже всё знаете, езжайте опять в Рачейку.

Ещё один рейс в Рачейку мы сделали, а дни идут. Вот день – туда, день – сюда, всего уже прошла неделя, от учёбы мы отстали. Тут пришла пора переезжать училищу в Николаев. Из нас сформировали взвод, дали нам младшего лейтенанта Павлюченко… Он - человек интересной судьбы и нам рассказывал, как был в кремлёвской охране. Оттуда он просился на фронт, но его не отпустили потому, что он был в Кремле (вдруг в плен попадёт), а под наблюдение отпустили сюда. Вот он говорил:
- Я так рад, что меня освободили из кремлёвской охраны! Там заступая на дежурство, не знаешь, под конец дня расстреляют или нет.

Вот такие там были настроения. Чего ему, младшему лейтенанту Павлюченко, врать? Он с такой радостью рассказывал, как ему удалось вырваться из кремлёвской охраны. Он написал множество рапортов, не хотел служить в Москве, наконец, его отпустили… Вот нам выдали «аттестаты», но поехали мы не в Николаев, а в Херсон. 

[Samurai]

Г.В.: Получается, что и другие толком учиться не начали, как уже пришлось собираться в Херсон?

А.А.: Кто начал, они там и остались учиться и закончили училище в Безенчуке! Это нас из роты вырвали, и мы первыми приехали в Херсон, и прямо с вокзала нас отправили в здание довоенного сельскохозяйственного института. Здание стояло без стёкол, крыша есть – стёкол нет. Наверно, кто после нас прибывал из Ейска в Безенчук, тоже хватали и направляли в Херсон. Всего нас собралось там до двух сотен, кто не успел сесть за учёбу. Нам выдали подушки, одеяла, матрасы мы сами набили соломой, а спать приходилось на полу. Уже зима подбирается, холодно.
Мы стали овладевать рабочими специальностями, сначала застеклили одну комнату, чтобы можно было там спать. Постепенно застеклили всё здание, установили там буржуйки, их протапливали, а потом рабочие восстановили и центральное отопление. Для размещения курсантов построили трёхъярусные деревянные нары, из одного взвода стало нас уже две роты. К первым числам января 1945 г. всё отремонтировали, поставили, покрасили, всё нормально.

Г.В.: Это всё в здании сельскохозяйственного института?

А.А.: Да, мы были в здании Херсонского сельскохозяйственного института, а кто поехал в Николаев, я не знаю. И мы начали заниматься.   

О.К.: Херсон был сильно побит во время войны?

А.А.: В Херсоне был взорван театр, говорят, паротурбинная станция, но я на ней никогда не был, крекинг-завод, но он за городом, я туда ходил в караулы. А в городе почти ничего разбито не было.

О.К.: Населения было много?

А.А.: Да и населения было полно. Город, как город. Конечно, по всей Украине бесчинствовала «чёрная кошка» *, мы по очереди ходили в патрули. В патрулях было по 4 человека, двое - впереди, двое - метров на 15-20 сзади, у нас с собой были не винтовки, а укороченные кавалерийские карабины. Нас предупреждали, что можно ждать нападения «чёрной кошки», правда, столкновений не было. Воинских частей в Херсоне не было, патрули держались на курсантах. Там было ещё мореходное училище, для нас – скорее антипод, чем помощник. Они были гражданские, но военнообязанные. Мы с ними всё время конфликтовали и даже дрались. 

* (Так назывались воровские банды.)

Г.В.: Наверняка из-за девушек?

А.А.: А из-за кого ещё, больше не из-за кого драться.

Г.В.: Народу было много, потому что вернулись эвакуированные?

А.А.: Конечно. Вот же херсонская девочка /Анатолий Михайлович показал на Клару Борисовну – прим./. Она всё прекрасно знает.

К.А.: Мы вернулись через две недели после освобождения. Мы с мамой до Харькова добрались поездом и там ждали. Когда передали, что город Херсон освободили, мы получили «бумажки» и на попутках помчались домой. Херсон освободили 13 марта, а мы вернулись туда 28 марта. 

Г.В.: В каком состоянии была квартира?

К.А: В городе были разрушения, разбитые дома, но немного, почти везде были оконные стёкла. Мы получили квартиру со стёклами. Наша армия стояла четыре месяца по ту сторону Днепра, а дельта Днепра там широкая. Между Херсоном и нашими войсками оказалось 12 км – это через все протоки, и четыре месяца они оттуда били. Ещё немецкими бомбёжками в 1941г. была разбита электростанция, повреждены здания консервного завода, который стоял на берегу, и несколько домов в городе – такие были разрушения.

Г.В.: Немцев во время войны в городе было много?

К.А.: Они там стояли 2,5 – почти 3 года, с июля-августа 1941 г. по март 1944г. город был оккупирован.

Г.В.: Удивительно, что город хорошо сохранился, тем более, что наши четыре месяца его обстреливали перед освобождением.

К.А.: Он оказался вне зоны активных военных действий.

А.А.: Непосредственно за город боёв не было. 

К.А.: Немцы его оккупировали и прекрасно в нём жили. Там было расстреляно 12000 евреев и похоронено в противотанковых рвах, которые до этого они сами и выкопали. Еврейское население сильно пострадало. Многие успели эвакуироваться из евреев и не евреев. Из украинского населения большинство остались. Освободилось много квартир, и люди из худшего жилья перебрались в лучшее...

Когда мы вернулись после освобождения Херсона, город был ещё пустой. Папина старшая сестра тётя Глафира рассказывала, что их всех посадили в поезд, вывезли куда-то в степь и всех выгрузили. Люди разбрелись по хуторам, посёлкам и постепенно возвращались в город. Тётя Глафира вернулась дня через четыре после нашего возвращения. В городе также оставалась моя бабушка с внуком, моим двоюродным братом, отец и мать которого погибли под Сталинградом. Его мать была врачом, а отец  - директором нашей школы и ушёл вместе с женой добровольцами. Они служили в госпитале…

Так что перед своим отступлением немцы выгнали всё остававшееся население из своего жилья, а сами ходили по домам со щупами и миноискателями, ковыряли в погребах и везде искали спрятанные ценности. Местные жители прятали свои ценности и перед оккупацией в 1941г., и во время оккупации, когда их угоняли в Германию, надеялись хоть что-то сохранить, там драгоценные металлы и украшения. Вот их-то немцы находили и увозили с собой перед освобождением города нашими войсками в 1944г. Они машинами вывозили имущество, ковры, хрусталь - всё, что могли найти, всё забирали. Самым настоящим образом грабили город.

[Samurai]

Г.В.: Клара Борисовна, раз Вы подключились к разговору, давайте немного вернёмся назад. Вы родились в Херсоне? Кто были Ваши родители?

К.А.: Моего отца звали Борис Кузьмич Астионенко, очень редкая фамилия, «английское» начало с украинским окончанием. У нас не было однофамильцев, все Астионенко – родственники, я уж и не знаю, сколько их. Папа в 1918 г. был призван в армию и служил до 1945 г. В 1927 г. он окончил пограничное училище, стал пограничником, тогда же женился на моей маме Елене Алексеевне. А у Толи  маму звали Елена Антоновна, так нам повезло. У меня бабушка Анна Филипповна, а у него Анна Ивановна. У моего папы были братья, которые женились по нескольку раз, и папа мой тоже. 

Г.В.: Где Ваш отец проходил службу?

К.А.: Папа служил на разных границах, в разных местах. Я родилась в Минске. А в конце 1935 г. его перевели в Нарын, в Киргизию. Так мы всю жизнь кочевали. В 1938 г. мы приехали в Херсон, потому что под Херсоном папина родина. Есть такая деревня Висунск.

А в 1944 г. сначала мы приехали не в Херсон, а в Алешки, где четыре месяца перед особождением Херсона жила у своей дочери Клавдии Кузьминичны бабушка Анна Филипповна. Наша бабушка всю войну жила в самом городе, и у неё квартировал немец, причём этого немца привёл мой пятилетний двоюродный брат. На улице соседи ему кричали:
- Вот теперь мы вас, паршивых коммунистов, бить будем.

Тогда пятилетний мальчишка сообразил, раз теперь в городе немцы, они могут защитить от соседей, которые его собираются бить. Брат вышел на улицу, увидел этого немца, взял за руку и привёл. Тот посмотрел: хорошая квартира, красивая обстановка, шкафы с книгами и даже работающий телефон. Немцу понравилось, и он там некоторое время жил, но потом он стал приводить женщин. А бабушка у меня никого не боялась, она предупредила:
- Водишь женщин, учти, пойду к твоему командиру и расскажу, как ты себя ведёшь. Знаешь, куда тебя выгонят? На фронт, где мои дети воюют. 

Немец немного понимал по-русски. Он съехал, а в квартире поселился румын, его звали Миша. Этот Миша очень боялся фронта и всё время повторял:
- Как плохо же мы воюем. Как плохо же мы воюем…   

Г.В.: То есть эти немцы-румыны знали, что живут на квартире у бабушки, чьи дети против них воюют.

К.А.: А что им было делать?

А.А.: Они прекрасно понимали, раз мужчин нет, где они? На фронте!

К.А.: Когда мы приехали в Херсон, в нашей квартире жить было нельзя, потому что там уже жили чужие люди. И нам дали другую квартиру, шикарную квартиру из 3 комнат с застеклёнными окнами, но совершенно пустую, никакой мебели там не было. А в городе был организован сбор всякой мебели из пустых квартир, где не было жильцов, всё собирали в одном месте, в такое большое пустующее здание. Вот там была куча мебели, и можно было выбрать себе, что хочешь. Говорили, что мебель бесхозная, и действительно впоследствии к нам никто искать мебель не приходил.

Мы пришли, видим, стоит ободранный диван с кусками баракана – ткань такая. А мы перед войной купили диван и там такой баракан. Я запомнила, на диване вот такими большими чёрными буквами был написан номер «381». И только я увидела этот диван, сказала:
- У нас был такой баракан.
- А вдруг это ваш? – говорит распорядитель.
- Наш я помню, на нём был номер.
- Какой номер?
- 381.
- А ну, посмотрим.

Этот мужчина распорядитель вытаскивает диван, разворачивает, а там крупными цифрами написано «381»:
- Так это же ваш диван! Забирайте. 
Вот так у нас появился диван, правда, весь ободранный, но мы на нём спали.

[Samurai]

О.К.: Предлагаю вернуться к авиации.

К.А.: В 1944 г. уже и я была в авиации.

А.А.: Клара – журналистка, с ней «опасно» связываться, заговорит.

К.А.: Я сейчас ещё скажу и уйду, у меня там задание от редактора, мне нужно его выполнить. А в 1944 г. я была секретарём комсомольской организации школы и работала в детском доме. А рядом была эскадрилья капитана Чумаченко из училища Леваневского. Когда надо было в детский дом, например, машину для перевозки или что-то ещё, директриса посылала меня к Чумаченко, и я всегда бегала. Так что я была знакома с училищем ещё раньше, чем с Аникиным. А пусть он расскажет про Чумаченко. Я видела, как они там летали, а взлетали с грунта, но на чём, я не помню.   

А.А.: Тогда в училище были ещё не полки, а эскадрильи.

Г.В.: Это где летали, в Чернобаевке?

А.А.: Нет, в Чернобаевке был другой аэродром. А это был грунтовой аэродром за городским вокзалом на свободной площадке, его теперь нет. Там стояли учебные Ил-2. Дело в том, что для первоначального обучения штурманов тогда не было специального самолёта-лаборатории. В Безенчуке летали на двухмоторном самолете-лаборатории, который, кажется, назывался  «Альбинау», но он сломался.

Г.В.: Он был только один?

А.А.: Он был только один. А штурманов прежде, чем сажать с курсантом-лётчиком, надо было как-то учить. Ну, вот, не придумали ничего лучшего, как взять самолёт штурмовик Ил-2, убрали пулемёт из кабины стрелка-радиста и оборудовали её самыми основными штурманскими приборами. Курсант – штурман в этой кабине стрелка - радиста с опытным лётчиком выполняли несколько полётов по маршруту на Ил-2. Таким был первый опыт штурманской подготовки в 1944 г. А потом появились прекрасные лаборатории, оборудованные на самолётах Ли-2.

Г.В.: И Чумаченко командовал этой эскадрильей Ил-2 в Херсоне  в 1944 г.?

А.А.: К нему направлялись курсанты – штурманы, которых возили лётчики – инструкторы на этих Ил-2. Хотя часть личного состава училища занималась перебазированием его из эвакуации, но обучение курсантов не прерывалось, непрерывно выпускались экипажи. Те, кто уже приступил к обучению, на хозяйственные работы не привлекались.

Г.В.: Эскадрилья Чумаченко была штурманской. А эскадрильи курсантов – лётчиков в Херсоне были в то время?

А.А.: Да, как раз в Чернобаевке. Херсон был промежуточным этапом при перебазировании училища в Николаев. Вот к осени 1944 г. мы перебазировались в Херсон, а в январе 1945 г. наше отделение приступило к учёбе. А в первых числах мая мы должны были проходить лётную практику в эскадрилье Чумаченко. После этого нас должны были направить на слётывание экипажами. Но тут прогремел День Победы.

Г.Э.: Т.е. вас начали обучать по ускоренной программе?

А.А.: У нас ежедневно было 8 часов занятий и «плюс» 3 часа самоподготовки. Учёба была очень интенсивная. Преподаватели были прекрасные! Основы знаний по навигации, а тогда предмет назывался «самолётовождение», я тогда получил в первые месяцы учёбы, и по бомбометанию, и по метеорологии. Я потом и в академии ничего особенно нового по этим предметам не узнал, настолько была хорошая подготовка. 

Г.В.: Тогда надо вспомнить преподавателей.

А.А.: Самолётовождение нашему классному отделению читал лейтенант Банторин. У него была такая судьба: он учился на штурмана, учился очень хорошо, но что-то стало со здоровьем, и его в чистую списали с лётной работы. Т.к. он учился хорошо, его оставили преподавателем, и он проработал всю войну. Очевидно, он был методистом от природы, без преувеличения прекрасно нам читал навигацию и старался нам вложить хорошие знания.

Фамилию преподавателя по бомбометанию я не запомнил, но это был такой яркий артистичный капитан. Приходил и с пафосом:
- Сегодня у нас тема «Бомбометание по кораблям флота с горизонтального полёта! – и рассказывал очень хорошо.

А ещё очень колоритной фигурой был преподаватель по метеорологии старшина Калафати, он был грек и работал до войны в одном из одесских вузов. Во время войны его мобилизовали, и каким-то образом он попал в училище. Что он раньше преподавал, я не знаю, вряд ли метеорологию. Но был весьма грамотным специалистом, а метеорологию знал блестяще. Приходил он на занятия с каким-то томиком… Кстати говоря, училище несколько раз переезжало, а библиотеку возили с собой, не только учебники, но и художественную литературу. И вот Калафати носил с собой томик из библиотеки, а туда вложена записка, мы её не раз видели. В записке были перечислены вопросы, которые надо изложить на конкретном занятии, а занятия были двухчасовые спаренные. Он приходил в класс и сходу начинал рассказывать, давать схемы. Он так замечательно рассказывал, и я метеорологию настолько усвоил, что по окончании курса мог давать простейшие прогнозы на основании синоптических карт. Только звенит звонок, Калафати свою записку кладёт в томик, как закладку, выходит в коридор, садится на подоконник и читает свою книгу. Опять звенит звонок, он входит и продолжает занятия.

Мне он казался уже в возрасте, хотя ему было лет 35, но почему-то уже с сединой. Он не вернулся в Одессу, возможно, было некуда, а вместе с училищем переехал в Николаев, его в училище ценили и возили с собой. Калафати был единственным не офицером среди преподавателей, в училище все занятия проводили только офицеры. После войны его демобилизовали, он был доцентом и преподавал в Николаевском кораблестроительном институте. Докторскую диссертацию писать он ленился, но всем раздавал идеи. Прибрала его к рукам какая-то студентка, он женился, был очень доволен и продолжал читать лекции.

Был среди преподавателей ещё один полковник, повоевавший и раненый, он нам читал тактику разведывательной авиации. А на Пе-2 штурманов готовили целенаправленно: штурман – пикировщик и штурман – разведчик, чтобы могли выполнять разведывательные полёты и бомбометания с горизонтального полёта и с пикирования.

[Samurai]

Г.В.: А говорят, во время войны мало, кто умел бомбить с пикирования, больше бомбили с горизонтального полёта.

А.А.: Ну, как же так?! Ракова Василия Ивановича знаете?

О.К.: Так, когда уже освоили с пикирования? Кто умел, «раковцы» и «полбинцы»?

Г.В.: Знаем, потому и говорим, его полк умел, но не у всех так хорошо получалось. 

А.А.: /показывает фото – прим./ Вот штурман–пикировщик, мы вместе были на кафедре Военно-морской академии и потом вместе были на кафедре в академии Гражданской авиации. А это книги Клары Борисовны, вот очерки о пикировщиках.*

* (Аникина, К. Б. На земле, в небесах и на море / С-Пб: – 2014. Рассказ «Штурман пикирующего бомбардировщика» о Н.Ф.Миронове.) 

О.К.: И всё-таки далеко не все из флотских авиаторов бомбили с пикирования. И до конца войны массово использовать возможности самолёта Пе-2, их полностью реализовать, так и не удалось.

А.А.: А как же дивизия Полбина?

О.К.: Так вот дивизия Полбина и полк Ракова. А кто ещё?

Г.В.: Возможно, сказывалось то, что массовое обучение и переучивание лётчиков на Пе-2 происходило во время войны по ускоренным программам, а самолёт Пе-2 не прощал ошибки?

А.А.: На Пе-2 учили лётчиков в Безенчуке, они там выполняли несколько бомбометаний и направлялись в боевые части. Весь экипаж «зелёный», а на фронте вывозить не на чем. Значит, их просто включали в боевой состав, и они начинали летать. Недаром же говорят, если в первых 2-3 боевых вылетах не сбили, дальше будешь летать. Т.е. фактически учились уже самостоятельно в боях. Какая может быть методика обучения, если он уже сам сидит в самолёте? Вот почитайте про Миронова, он же в Безенчуке окончил училище, там хорошо описана картина обучения.

Г.В.: Герой Советского Союза В.И.Минаков рассказывал, что по прибытии на фронт с ними, молодыми лётчиками, фронтовики делились опытом не очень охотно. Конечно, не утаивали специально, просто не был налажен обмен информацией.

О.К.: Т.е. каждый нарабатывал свой опыт, если успевал.

А.А.: Не знаю, насколько это правда, но говорили, что во время войны из группы в 10 экипажей пикировщиков, выпущенных училищем, выживали только два, которые воевали уже до конца войны. Конечно, потери были большие, но не такие громадные, как ходила молва.

Г.В.: Я не думаю, что потери были так чудовищны. По послевоенным расчётам лётный состав в боевых частях Морской Авиации, в среднем, сменился полностью дважды. Причём из числа выбывших только половина – безвозвратные потери. Кроме того, имеется разница по родам авиации, и в процентном отношении к их общему количеству топмачтовиков и торпедоносцев погибло больше, чем истребителей, например.

О.К.: Т.е. лётчики выходили из строя по разным причинам: были ранены, попали в плен, выбыли на переформирование и переучивание и т.д.

А.А.: В авиации редко попадали в плен, особенно в Морской Авиации. Если уж падал, так падал, а даже Балтийское море холодное. Да и в Чёрном море погибали от переохлаждения достаточно быстро.

О.К.: Ну, в 1941, 1942 и 1945 годах не так много над морем воевали. В первый же месяц войны почти половина 1-го минно-торпедного полка погибла под Двиной. **

А.А.: Но это Ил-4. ***  В 1941 и 1942 г. практически Пе-2 ещё и не было.

** (Речь о событиях конца июня 1941г., когда силами Морской Авиации КБФ пытались остановить мотопехоту немцев на переправе через Западную Двину в районе Двинска. Участвовали экипажи 1-го МТАП, 57-го БАП и 73-го БАП.)

*** (В основном это были самолёты ДБ-3Б. ) 

Г.В.: В данном случае, важно то, что бомбардировщики Морской Авиации были вынуждены действовать без прикрытия и на сухопутном фронте, не будучи этому обученными. Но мы уклонились от темы.

А.А.: Конечно, во время войны подготовка лётчиков была очень «приблизительная», фактически конвейер…

[Samurai]

О.К.: Вы начали учиться, когда война уже приблизилась к завершению. Как эта война закончилась для Вас? Где и как Вы встретили День Победы?

А.А.: Мы были в Херсоне, уже сдали зачёты и экзамены за теоретический курс и готовились летать в эскадрилье Чумаченко, чтобы пройти первоначальную практику. Но всё уже дышало окончанием войны, начальство было настроено по-другому, не совсем понимало, что с нами дальше делать. В праздник 1-го мая мы колонной торжественно прошли по Херсону. Потом в Херсон доставили тело командира Херсонской артиллерийской дивизии, он погиб где-то в Венгрии, были почётные похороны в городском парке. Всё шло к окончанию войны, и нас перенацеливали на подготовку к войне против Японии. 

О.К.: Т.е. информация о предстоящей войне с Японией уже была?

А.А.: В том, что будет война с Японией, никто не сомневался. Когда мы изучали курс разведывательной авиации, к нам приходил преподаватель полковник с набором макетов кораблей: "Летишь, взглянул, увидел корабль, а тут ещё надо смотреть, не атакуют ли тебя истребители…" И он говорил:
- Смотрите, готовьтесь хорошо! В воздухе вы встретитесь не с мальчиками, а с опытными офицерами.

Г.В.: Это были макеты? Каких, немецких и японских кораблей?

А.А.: Макеты были такие маленькие, в начале немецких кораблей. Надо было сказать, какой корабль, какого класса, какое у него вооружение, особенно, какое противозенитное вооружение. А потом стали давать информацию о войне на Тихом океане. Нужно было опознавать американские и японские корабли: крейсер, авианосец… Преподаватель покажет какой-нибудь макет, надо было немедленно сказать класс корабля и основное вооружение.

О.К.: А по японской и американской авиации информацию давали?

А.А.: Нет, нас «натаскивали» на корабли. С истребителями нас почти не знакомили, но мы знали немецкие истребители, что от них ждать: «Мессершмитт-110» и «Фокке Вульф-190», всё их вооружение. Нас учили, как нам быть на Пе-2, как плотнее держаться вместе, не расходиться, чтобы в случае необходимости стрелять одновременно. 

О.К.: Вот недавно умер лётчик – штурмовик дважды Герой Советского Союза Талгат Бегельдинов, который сумел на Ил-2 сбить, по разным данным, то ли 7, то ли 11 немецких истребителей. Как Вам кажется, реально ли подготовить так лётчика на «Пешке», чтобы он мог вести наступательный бой?

А.А.: Во время войны очень оперативно издавались брошюры по обмену боевым опытом. Когда мы проходили теоретический курс, нам рассказывали. В частности, я запомнил, как женская тройка на Пе-2 выдержала атаку, кажется, 8 истребителей. Пе-2 держались крыло в крыло, а потом они прижались к земле, чтобы их нельзя было снизу атаковать. Истребителям оставалось атаковать их только сверху, потому что так резко пикировать они не могут, иначе врежутся в землю. Вот приводился пример этих лётчиц, которые привели самолёты на аэродром, хотя и все в дырках, но сбить их не смогли.

О.К.: Это оборонительный бой, где Пе-2 уклонялись от столкновения с противником. А случались наступательные бои на Пе-2?

А.А.: Наступательный бой, ну, это только если истребитель «подвернётся». В тех же документах по обмену опытом был приведён такой случай, когда четыре истребителя атаковали один самолёт разведчик Пе-2 на Балтике. Три истребителя были сбиты, а четвёртый ушёл. Каким образом? Морской лётчик прижимался к воде, а «Мессершмитты» его атаковали сверху. Один истребитель удалось сбить штурману Пе-2, но вскоре у него заело пулемёт. А истребители над ним проходили и сверху прекрасно видели, что он там возится с пулемётом, но никак у него не получается. Они понимали, что теперь разведчика раздолбают, поэтому уже просто издевались.
На Пе-2 имеется астролюк, а радист у них был очень здоровый парень, и у него был переносной ШКАС. Внизу у него был турельный пулемёт УБТ, а вправо – влево там были специальные гнёзда, такие окошечки, куда он мог поставить переносной ШКАС и стрелять. Но здоровый мужчина мог и с рук из ШКАСа стрелять. Астролюк может открываться, но там всего вот такой козырёчек… А истребители уже совсем обнаглели. В очередной раз атакуют, тут стрелок из астролюка на мгновенье высунулся (там же скорость всё-таки) и из ШКАСа практически в упор стрелял. Так стрелок-радист сбил второй истребитель, но расстрелял свой боезапас.

Тут немцы только разозлились, видят – штурман не может стрелять, и стрелок уже не может стрелять. Они уже думают: «Сейчас мы тебя добьём!». Один из оставшихся истребителей прошёл над Пе-2, проскочил вперёд. Это лётчик Пе-2 выпустил то ли закрылки, то ли тормозные решётки, я уже забыл. Но решётки – это опасно, можно носом "клюнуть". Скорее всего – закрылки выпустил, и самолёт резко уменьшил скорость. Истребитель над ним проскочил, и Пе-2 оказался сзади. Тут лётчик поднял нос самолёта, а у него же пушка имеется! Он сзади в хвост истребителю влупил и так сбил третий  самолёт. А четвёртый «Мессер» ушёл. Это был Пе-2 – разведчик, и я не думаю, что это – сказки. Так что боевой опыт нам очень оперативно доводили, издавались такие мягкие брошюры, боевые листки, и мы их читали.