Аникины Анатолий Михайлович и Клара Борисовна. ИНТЕРВЬЮ 2014-2015гг.

[Samurai]

Г.В.: Сам-то контролёр бомбить умел, или сел у Вас поучиться?

А.А.: Не знаю. Но логичнее было бы, если бы он меня вывозил, а не я его. Рабочее место штурмана впереди, «в стекляшке», у прицела. Кабина такая глубокая, в глубине её катапультируемое сидение и столик. Там можно в полётах по маршруту работать с картой. А бомбометание можно произвести только с рабочего сиденья. Когда мы полетели на контроль, я сразу сел на рабочее сиденье, а контролер на катапультируемое.
 
Кстати, через несколько лет запретили летать вдвоём в штурманской кабине. Произошёл какой-то трагический случай: пилот катапультировался, контролёр катапультировался, а штурман остался в носу кабины. Самолёт был настолько надёжный, что поначалу нас избаловал. И я потом когда был штурманом эскадрильи, так контролировал штурманов звеньев. 

Ну, вот полетели мы сначала по небольшому маршрутику для настройки автопилота. Борис Петрович немножко засомневался, меня спрашивает, как настроить автопилот. Возможно, он меня так проверял. Я подсказал, хотя штурман в принципе не должен это знать. Я ему говорю, какую рукоятку подкрутить, какая лампочка должна загореться, какой тумблер включить. А штурман полка всё это слушает. Настроили автопилот, самолёт идёт от автопилота. Заходим на полигон. Даю команду:
- Беру управление на себя.

Каким образом это происходит. Менять скорость самолёта и высоту штурман, естественно, не может. Берётся управление по курсу, но лётчик за всем этим следит и контролирует.

Я беру управление на себя и дальше по курсу управляю самолётом, ищу цель и начинаю работать с синхронным прицелом. В результате отбомбились мы на «пятёрку». Училище доложило в Москву: «Освоили боевое применение!»

Г.В.: А что сказал проверяющий Вас штурман?

А.А.: Он потом сказал:
- Борис Петрович, вы с Аникиным, конечно, здорово отбомбились. С таким штурманом можно летать.

О.К.: Чем бомбили?

А.А.: С войны остались осколочные бомбы АО-25. Их просто добивали. Вооруженцы наши были рады. Одно дело – 100-килограммовые бомбы в люк засовывать, другое дело – 25-килограммовые.

Г.В.: То есть боевыми бомбили, не учебными?

А.А.: Бросали не только бомбы АО-25, но и П-50, так называемые, практические У них вес – 50 кг, цементный корпус и небольшой запас взрывчатого вещества. Когда АО-25 взрывалась на земле, нам видно было лучше, чем при взрыве П-50. Полигон, по-моему, назывался Святотроицкое, южнее Николаева.

О.К.: С морским оружием работали?

А.А.: Это потом уже. В 1954 г. работали только на этом полигоне. За нами бомбометание освоили ещё несколько экипажей. Все отбомбились хорошо, «троек» не было. Потом устроили научно-практическую конференцию в присутствии начальника училища. Меня заставили делать доклад, делиться опытом. А какой у меня опыт? Я вызубрил инструкцию и действовал строго по инструкции. Вышел, говорю:
- Я ничего нового не придумал. Выучил инструкцию, действовал строго по инструкции и пока не могу в ней изменить ни одной запятой. Если выполнять все положения инструкции, бомба ляжет точно в крест.

Начальником училища был Коваленко. Он на меня посмотрел с неудовольствием. Ему хотелось услышать обширный доклад. А старший штурман училища, наоборот, посмотрел благосклонно. Ну, а что я буду кривить душой, если я на то время совершил 3 или 4 полёта на бомбометание? Делал всё аккуратно, и всё. И с метеоусловиями повезло.

Потом начальство расхрабрилось. Курсанта-лётчика нужно выпускать с навыками боевого применения, но с курсантом-штурманом его посадить нельзя. Значит, я лечу с курсантом независимо от того, отличный он или посредственный. Плохих отчисляли.

О.К.: В носу Ил-28 стояли 2 пушки калибра 23 мм, их использовали?

А.А.: При мне ни разу. Я даже не уверен, что они у нас стояли, что их не поснимали на учебных самолётах. Курсантов стрелять из пушек мы не учили.

Г.В.: Какие ещё виды боевой подготовки отрабатывались?

А.А.: Конечно – полёты по маршруту. Для курсантов-штурманов, конечно, - аэрофотосъёмка. Курсанту-штурману давали провозку с лётчиком-инструктором на плановое маршрутное фотографирование. Это достаточно аккуратная и муторная работа. Если делать одну «полоску», надо следить, чтобы получалось перекрытие кадров. А если ещё и встречный заход, это дело достаточно серьёзное и ювелирное. Но такую подготовку давали не всегда.

Г.В.: Каким аппаратом снимали?

А.А.: Самым простым. Кажется, АФА-Б был такой аппарат…

Г.В.: Учили вести воздушную разведку?

А.А.: Специально воздушной разведке не учили, чтобы там барражировать и прочее. При полётах по маршруту попутную разведку показывали, но от маршрута не отклонялись. Отрабатывали бомбометание по наземным целям, полёты на постановку мин, и была имитация высотного торпедометания. Сами торпеды не брали, это очень дорого. Но в училище минно-торпедная партия была.

Г.В.: То есть инструктора такую подготовку проходили?

А.А.: Конечно. Поэтому когда училище расформировали и на его месте сформировали 33-й центр боевого применения, наши инструктора оказались готовы ко всем видам полётов.

В училище был создан морской полигон для бомбометания. Южнее Кинбурнской косы, в Егорлыцком заливе на небольшой глубине "затопили" тральщик. Верхняя часть корпуса тральщика и, конечно, все надстройки были над водой. Это была прекрасная цель для бомбометания. Бомбометанию по морским целям стали обучать в последние годы существования училища, когда возобновили выпуск курсантских экипажей.

Бомбы сбрасывали без взрывателей, результаты бомбометания фиксировались по всплескам воды, даже при попадании бомбы в корабль поднимался столб воды.
Отрабатывали бомбометание по кораблю как со средних, так и с малых высот.

О.К.: Что там осталось от этого корабля после бомбометаний? Насколько быстро его разбили?

А.А.: Попаданий в него было много, но ему это было «до лампочки». И если попадали рядом с бортом, это всё равно считалось на «отлично».

[Samurai]

О.К.: Какая-то информация и, может быть, обучение применению спецоружия были?

А.А.: Информация была теоретическая в общих чертах. Но специальной подготовки к применению спецоружия не производилось. Там же самолёт специально готовится, экипажи дают подписку и т. д. Нам было не до этого, хватало другой работы с курсантами. Их надо было хотя бы научить, чтобы в воздухе держались и самолёт сажали без аварий.

Тогда многое делалось «ощупью». Например, полёты в строю. Командир звена или опытный лётчик-инструктор ведёт самолёты курсантов. С курсантом, конечно, сначала летит лётчик-инструктор, а потом уже курсанты сами летают. Со временем догадались выделить специальную зону для полётов строем, не знаю, почему сразу этого не сделали. Зону выделили, но порядок полётов не определили, и каждый командир звена водил своё звено так, как хотел. Потом там выработали определённый маршрут с разворотами вправо, влево, с перестраиваниями. Все шли один за другим по этому единому маршруту, и потом было удобно заходить на посадку.

А до того произошёл инцидент. Я был уже штурманом звена, но не у Бориса Петровича, а в другой эскадрилье, у майора Шиганова Рема Даниловича. Он ведёт звено, мы летим. Я с ним в передней кабине, смотрю во все стороны. Курсанты держутся хорошо. Начинаем делать разворот вправо с креном до 30о, курсанты красиво держутся. Тут я вижу, на нас встречным курсом шпарит другое звено. Я нажал кнопку связи, говорю:
- Посмотри вперёд влево!

Но что ему делать?! Как избежать столкновения? Резко бросить машину на снижение? А курсанты? Мой командир энергично увеличивает крен на развороте больше 30о (а это с курсантами делать была запрещено). Курсанты, как прилипли, всё повторяют. Тоже проделал и командир "встречного" звена. Курсанты строи не нарушили, звенья отвернули в противоположные стороны и вплотную просвистели мимо друг друга.

После полётов командиры звенев вылезли из самолётов с таким трёхэтажным матом! А курсанты только после полёта поняли, что было.

В полку был мощный разбор полётов по этому поводу. Конечно, все мы радовались, что уцелели. После этого разработали безопасный маршрут для полетов строем. Раньше почему-то руки не доходили, всё было новое, новое надо было осваивать.

Г.В.: Кто для вас разрабатывал методики лётной подготовки на Ил-28?

А.А.: Были напечатаны курсы учебно-лётной подготовки, так и назывались – КУЛП. Кто их написал? На базе какого опыта? Чёрт его знает. Их старались выдерживать, хотя русский человек ко всему творчески подходит. Каждый инструктор и каждый курсант читали КУЛП. Опровергать его никто не пытался, это дело уголовное. Но каждый инструктор что-то курсантам объяснял дополнительно, сверх того, что там написано.

Г.В.: КУЛП – это «библия», а инструкторы – её толкователи.

А.А.: Да-да-да.

О.К.: Вопрос по оборудованию. Ил-28 морской авиации были стандартными, или они отличались от самолётов сухопутных ВВС? Были они уже оборудованы торпедными мостами?

А.А.: Сначала Ил-28 поступали в бомбардировочном варианте без всяких модификаций – обычный фронтовой бомбардировщик. Но в морской авиации тогда были минно-торпедные полки, а основное средство поражения кораблей - торпеды РАТ-52.  Я думаю, в строевые части могли поступать самолёты и в бомбардировочном, и в минно-торпедном вариантах. Через какое-то время и к нам стали поступать заводские самолёты в минно-торпедном варианте. У штурмана справа появился дополнительный прибор управления торпедой. До торпедометания надо было включить раскрутку гироскопов и подогрев торпеды. Для учебной торпеды - подогрев в первую очередь, хотя там была залита спиртоводочная смесь вместо боевого зарядного отделения. Но всё равно торпеду нужно было подогреть и обязательно раскрутить гироскопы.

О.К.: Сколько времени занимала подготовка к торпедометанию в полёте?

А.А.: Гироскопы следовало начинать раскручивать, когда наберёшь высоту горизонтального полёта. Такие были рекомендации. Хотя, можно было их раскручивать, хоть с самой земли. Так что взлетел, включил подогрев торпеды, раскручивание гироскопов и пошёл. Торпеды вешались на специальный замок, к месту крепления подводились кабели.

[Samurai]

О.К.: Сколько вооружения можно было загрузить на Ил-28?

А.А.: Он мог взять одну тонну для нормального полёта. В бомболюк больше не загрузишь, а наружной подвески у него не было. По крайней мере, у наших самолётов. В бомболюк очень хорошо входили 100 кг бомбы. Неплохо входили 2 бомбы по 500 кг.

Г.В.: Была ли какая-то специализация в двух учебных полках лётчиков? Может, одни больше внимания уделяли минно-торпедной подготовке, а другие бомбометанию?

А.А.: Нет, разницы не было. Главная задача – научить летать, взлетать - садиться, управлять самолётом, летать в строю.

Г.В.: Как Вы считаете: важна ли для морских лётчиков психологическая подготовка к полётам над морем, нужно ли их приучать летать над морем, чем раньше, тем лучше? Или человек достаточно легко адаптируется к этой специфике?

А.А.: По-моему, на современных самолётах всё равно, над какой поверхностью летать. Это когда были винтомоторные самолёты с малым радиусом действия и почти без приборов, для них было существенно. Улетишь в море, там заблудишься и не знаешь, куда лететь. Для войны это было характерно.

Г.В.: Так и сейчас, если туман или дымка, многие ищут землю. Сколько таких катастроф. А над морем подобные условия бывают часто.

А.А.: Сейчас инструментальный заход на посадку, которому учат с курсантской скамьи. Зачем искать землю?

О.К.: Но ведь ищут и находят.

А.А.: Значит, такие у них были инструкторы. Даже у нас на Ил-28 были маршруты над морем, курсанты летали, правда, недалеко. Ни у кого это проблем не вызывало.

Г.В.: Это потому, что вас готовили к полётам над морем с «младых орлиных когтей». А неприученному человеку, я думаю, над безориентирной местностью непросто. Да и при отличной погоде случаются специфические иллюзии.

А.А.: Ну, и что? Есть все навигационные приборы. А запугать можно любого человека. Когда самолёт набирает высоту, из кабины на земле вообще мало, чего видно. Смотри на приборы, и не будет никаких иллюзий. Авиация же прошла несколько стадий развития. Когда Чкалов, Беляков и Байдуков летели в Америку, попали в район сплошной облачности. Там Чкалов уступил кресло пилота Байдукову, который считался мастером полётов по приборам (он их освоил одним из первых), а сам Чкалов прилёг отдохнуть и поберечь силы. На современных самолётах, оборудованных всеми навигационными приборами, хорошо подготовленному лётчику всё равно, над какой местностью летать. 

Г.В.: Но есть же морская специфика боевого применения морской авиации. И её действия на море существенно отличаются от действий сухопутной авиации.

А.А.: Это другое дело. Каждый род авиации имеет специфические особенности, которыми надо овладевать.

О.К.: Есть и психологический аспект. При развитии аварийной ситуации до необходимости вынужденной посадки, шансы погибнуть в море у экипажей морской авиации значительно выше, чем в сухопутной авиации. И к этому надо быть готовым.

А.А.: Это да. Но это не относится к лётной подготовке, к пилотированию. Один спокойно полетит, хоть в район Гавайев, другой будет всю дорогу дрожать.

Г.В.: Есть же серьёзные отличия подготовки морской и дальней авиации, хотя дальники тоже летают над морем. Но они летят высоко на эшелоне, там по барабану всякие иллюзии, и что творится внизу. А морская авиация для выполнения своих задач вынуждена снижаться иногда до предельно малых высот над морем.

А.А.: Есть свои особенности, особенно у корабельной авиации, у морской штурмовой авиации. Штурмовать корабли в море, с одной стороны легче, с другой стороны трудней. Легче в том отношении, что рядом с целью ничего не торчит, никакая труба или вышка, не за что при подлёте к цели зацепиться. Хотя сейчас появились нефтяные вышки, но они сами по себе – хорошая цель. 

Г.В.: И всё-таки зачем-то же существовали морские авиационные училища, где с первого дня курсантов готовили к морской специфике. И это было оправданно. А потом их расформировали. Правда в некоторых сухопутных училищах существовали морские отделения и морские выпуски.

А.А.: Ну, это наше извечное стремление к экономии и к оптимизации. Конечно, флот должен иметь свою авиацию и свои авиационные учебные заведения. Курсантов нужно готовить к работе против кораблей противника и во взаимодействии со своими кораблями. Это требует немалого времени на оперативно-тактическую и, конечно, психологическую подготовку. Конечно. Почему, например, в США корабельные лётчики всегда получали в 1,5-2 раза больше, чем лётчики аналогичных самолётов сухопутной авиации. Они дольше готовятся к овладению самолётом и оружием. Всё-таки море есть море. Особенно открытое море, особенно Северный Ледовитый или Тихий океан.

[Samurai]

Счастливый отец А. Аникин с сыновьями, Николаев, 1957 г.

О.К.: Среди сотрудников Вашего училища были участники Великой Отечественной войны, войны 1945 г. с Японией и последовавшей за ней Корейской войны?

А.А.: Инструктора все были молодые. Они либо становятся командирами звена, либо скоро уходят в строевую часть, либо списываются. А среди руководства ветераны были. Вот штурман полка Ованесов, который ко мне благоволил, летал в одном экипаже с зам. по лётной, который меня зарубил, и садился с ним на горящем Пе-2 на мотогондолы на вынужденную. Сбили их немцы.
А в Корейской войне участвовали в основном истребители. Вот Ил-12 там сбили из морской авиации, у членов экипажа были знакомые фамилии. Но в нашем училище никто из них не служил. 

Г.В.: Когда Вы закончили службу в Николаевском училище?

А.А.: В 1957 г. я поступил в Военно-воздушную академию (в Монино) и в 1960 г. её окончил. Учился я заочно, на штурманском отделении заочного факультета. Меня назначили штурманом эскадрильи в учебный полк 33-го центра боевого применения на Ил-28.

Г.В.: При обучении как-то учитывалась Ваша морская специализация? 

А.А.: В Монино нам давали сведения по оружию и тактике Морской Авиации, но всем чохом. Специальных групп подготовки штурманов Морской Авиации не было. Так что вполне логично, что подготовку штурманов потом организовали при Военно-морской академии. Нелепо готовить лётчиков в ВМА, а штурманов в ВВА.

Г.В.: Как Вы считаете, заочная подготовка достаточно полноценна? Это же тяжело – учиться без отрыва от службы, и не каждому дано.

А.А.: Это зависело от слушателя. Для меня она оказалась качественной. Программа Военно-воздушной академии хорошая и насыщенная. Она даёт возможность получить качественную оперативно-тактическую подготовку. Точно так же, как и программа Военно-морской академии. Но насколько ты в состоянии эту программу освоить, зависело только от каждого лично. Я старался учиться очень хорошо. Я прекрасно знал, что если я не закончу академию, мне штурманом эскадрильи не стать. А у меня уже было 2 сына.

Когда меня из курсантов-пилотов перевели в курсанты-штурманы, я сразу сказал, что дальше буду служить только ради семьи. Но семья – это и Родина. Дальше я служил на штурманских должностях только ради семьи, и остальное мне было до лампочки. Я служил честно, добросовестно, поэтому меня продвигали по службе. Я ни перед кем не пресмыкался, не лебезил, я всегда старался служить качественно. 

Г.В.: Это понятно. Если полученная специальность кормит, то и нужно в ней добиваться максимально хорошего результата. 

А.А.: Да. И как ни говорите, а служба офицера – это карьера. Если подошёл срок получения очередного звания, а нет для этого оснований, значит, я дошёл до какого-то предела. Не все становятся генералами и даже полковниками. Рядом со мной было много хороших парней, они доходили до званий капитана, майора, и всё. Приходило время, они увольнялись. Просто всем нет места.

О.К.: Западная литература, особенно в последнее время, изобилует утверждениями, что наш средний и высший командный состав армии и флота, мягко говоря, слабоват. Отсутствие свободы действий, шаблонная тактика, не качественная подготовка на оперативно-тактическом уровне. 

А.А.: В авиации многое зависит от командира полка. Как говорится, каков поп, таков и приход. Командир полка фактически формирует полк под себя. Если командир полка боевой, грамотный и инициативный, то у него такие же командиры эскадрилий, отрядов и звеньев. Все на своём месте. Если командир полка ловчила и карьерист (такие люди тоже проникают на должности командиров полка, когда в высоких штабах имеют некую поддержку), то и полк будет слабоват. Так что нельзя сказать, что все плохие или все хорошие, как в любой армии.

Я давно не служил в строевых частях. Тогда, когда я закончил лётную работу, я служил в полку, как тогда говорили, «первой линии», т. е. полностью боеготовом. Наш минно-торпедный полк был готов к боевым действиям в любых метеорологических условиях. Я считаю, что этот полк показал бы себя достойно в условиях войны.

К.А.: У тебя спрашивают об уровне владения оперативно-тактическим искусством твоих командиров.

Г.В.: В 1941 г. боевая подготовка в морских авиационных частях была на высоте, я это знаю по документам: ПМУ, СМУ, метеоминимум, летали в любую погоду. А пришла война, оп, все командиры дожидались, пока Ворошилов, Кузнецов и Жаворонков что-то прикажут. 

А.А.: Пишут, что на приграничных аэродромах в Белорусском военном округе немецкая авиация бомбила аэродромы, где стояли наши бомбардировщики, а рядом стоял полк истребителей и их не защитил. 

Г.В.: Так не было приказа.

А.А.: Да не только приказа. Они не знали, что делается в 30-40 км.

О.К.: Когда 22 июня 1941 г. в авиационных полках получили, наконец, приказ отражать нападение врага, в некоторых из них лететь было не на чем. 2-3 исправных самолёта, остальные находились на регламентных работах или в ремонте.

А.А.: Я служил в авиации Черноморского флота, в наше время такого не могло быть. У нас всегда были боеготовые самолёты. Когда случился Карибский кризис, и была объявлена общая боеготовность, мы все сидели в самолётах. Весь полк был готов к вылету.

[Samurai]

Г.В.: Давайте про Карибский кризис поподробнее.

А.А.: У нас в полку было три эскадрильи, одна из них готовилась к отправке на Кубу. Самолёты уже разбирали и упаковывали в контейнеры, чтобы их морем под видом сельскохозяйственной техники перевозить. Им уже даже выдали карты Кубы.   

Г.В.: Вы в то время служили в учебном полку 33-го Центра?

А.А.: В 1960 г. я закончил академию. Училища уже не было, был Центр. Лётные учебно-боевые полки постепенно сокращались, на Ил-28 остался один мой полк (из которого я уходил в академию) и второй полк на Ту-16, которые стояли на Кульбакино. Меня после академии определили в свой полк на Ил-28. В это время в Москве приняли «мудрое» решение сократить полки Ил-28 на флотах. Тогда на Черноморском флоте авиацией командовал А. А. Мироненко, а он был очень хозяйственный мужик. Мироненко приказал перегнать все Ил-28 на аэродром Весёлое и законсервировать, а выше объяснил, что там их будет удобнее резать. В Весёлое московские проверяющие обычно не «залетали».

А в 1961 г. в Москве принимают решение вновь организовать на Черноморском флоте новый минно-торпедный полк, которому передали регалии и знамя 13-го Гвардейского минно-торпедного полка. Поэтому наш полк условно называли 13-й Гвардейский минно-торпедный полк, и мы носили гвардейские значки. В этот 13-й полк передали лётный состав того последнего учебного полка на Ил-28, который оставался в Центре.

Г.В.: Весь личный состав передали?

А.А.: Нет, не весь. Между прочим, в нашем полку в 33-м центре проходили лётную практику слушатели Военно-воздушной академии. И будущий космонавт и дважды Герой Советского Союза Алексей Губарев летал со мной, он тогда был слушателем академии. Мы с ним потом так и остались друзьями, летали в одном полку.

К.А.: Умер Лёша в феврале…

А.А.: Часть руководящего состава вновь сформированного полка была из ВВС Черноморского флота, остальные были наши, в т. ч. и первый командир полка. Просто не все захотели переезжать из Николаева, у кого-то уже там были семьи и квартиры. Фактически полк забрали из Центра и должны были пересадить в Саки, при этом в новый полк передали все наши самолёты Ил-28 в минно-торпедном варианте и часть личного состава. Так мы, ещё находясь в Николаеве стали принадлежать ВВС Черноморского флота и даже начали летать. Причём часть лётного состава, наоборот, переехала из города Саки в Николаев, а на субботу и воскресенье их на Ли-2 возили домой. Но большая часть лётного состава была наша местная из Центра.  У меня командиром эскадрильи стал майор Леонид Михайлович Радостев, такой здоровый коми-пермяк, он с Черноморского флота.

Потом нам дали задание перегнать самолёты на ТОФ, потому что там командующий поспешил порезать свои самолёты. Подготовили 10 самолётов. Почему указующий перст пал именно на нашу эскадрилью, я не знаю. Тем более, что командир эскадрильи и штурман эскадрильи только что познакомились и успели сделать вместе лишь несколько полётов. Все остальные лётчики и штурманы нашей десятки были николаевские. И мы полетели через всю страну на Дальний Восток в Николаевку. 
 
Самолёты были не лучшими. Ну, какой хозяин отдаст свои хорошие самолёты? То есть они были исправные, работоспособные, но уже потрёпанные, давно не крашеные. На тебе, боже, что нам негоже. Но в Николаеве мы на них летали. Посадки мы сделали в Саратове, Курумоче, в Омске, из Омска перелетели в Канск, оттуда – в Читу, за Читой была Завитая, и уже оттуда долетели до Николаевки. Для Ил-28 вполне надёжные перелёты. На некоторых промежуточных аэродромах мы ночевали.

Прилетели в Николаевку, зарулили на стоянку, открыли люки. Я поднимаюсь, смотрю на стоянку, потом на обшарпанный фюзеляж своего самолёта, не поверите, слёзы навернулись на глаза. На аэродроме передо мной лежит груда металлолома из порезанных самолётов: ещё не успели увезти. Видно, что новенькие, порезанные части корпуса ещё сверкают.

О.К.: Кто-то из ветеранов мне рассказывал, как они переучились с Ту-2 на Ил-28. В полк пришли три эшелона с новенькими самолётами, они их едва успели собрать. Только завернули последнюю гайку, пришёл приказ – порезать. Так в полку все плакали.

А.А.: Конечно, это был идиотизм. В те времена Ил-28 был лучшим самолётом для обучения курсантов и мог быть прекрасным переходным самолётом. Кроме того, это же материальная ценность какая.

[Samurai]

Г.В.: Немножко назад вернёмся. Когда Хрущёв разоблачал культ личности, как это воспринимали у вас в полку?

О.К.: Там же сначала в части разослали текст его секретного доклада.

А.А.: Было большое недоумение. Что делается, непонятно. Содержание этого письма уже передавалось из уст в уста, но всё это обставлялось такой секретностью. Собирали партийные собрания, пересчитывали людей по головам и зачитывали это письмо в закрытом помещении, чтобы, не дай бог, никто не услышал. Причём во всём мире это письмо уже гуляло. 

Г.В.: Скажите, пожалуйста, как бы Вы могли оценить вклад лично Сталина в нашу Победу в Великой Отечественной войне? В то время Вы были молодым человеком, но теперь Вы можете объективно оценить как военный с высоты прожитых лет. Можно ли, на Ваш взгляд, его руководство считать решающим?

А.А.: Во всяком случае, многие в него верили как в надёжного вождя. И если бы его сменили, допустим, совершили переворот и поставили кого-то другого, это бы, несомненно, нанесло ущерб обороноспособности армии и моральной стойкости всей страны. Если бы ещё в 1941 кто-то вроде Жукова возглавил государство: «Сталин никуда не годен, а я вас приведу к победе…» Но чем дальше шла война, тем больше и военное и гражданское руководство становились заложниками культа личности Сталина. Я думаю, что ни у кого и мысли такой не появлялось – убрать Сталина. Это стало бы потрясением и привело бы к ещё большим потерям.

Г.В.: Мы не были свидетелями тех событий. Поэтому интересно понять, были ли тогда среди вас люди, согласные с мнением группы Хрущёва, кто искренне критиковал, или готов был критиковать Сталина?

О.К.: Существует три основных мнения на этот счёт:
- Сталин – урод, загубивший 40 миллионов населения;
- Хрущёв оболгал Сталина, чтобы выгородить себя любимого;
- У нас есть свои проблемы, и культ личности – до лампочки.

А.А.: Среди наших офицеров и близкого окружения не имелось таких, кому бы это было до лампочки. Все воспринимали те события как нечто тяжёлое. Не было прыгающих от радости, что разоблачили Сталина. Сейчас говорят о репрессиях, они были и немалые. Но не такие, как представляют сейчас. Не такие.

Когда я был мальчишкой. Наш Астраханский округ входил в состав Сталинградской области. Мы жили в четырёхэтажном доме на первом этаже. Над нами на четвёртом этаже жил, по-моему, секретарь горкома. Потом он вдруг исчез. Нам сказали, что он оказался врагом народа. Но нам было трудно поверить в то, что он – враг народа, ведь я его видел сотни раз. Хотя, думалось, может, это он так здорово замаскировался. Короче говоря, до войны я помню один этот случай репрессий.
 
И только после войны я узнал, что моего родного дядю репрессировали. Я вообще не знал о его существовании, т. к. родители о нём не говорили. И бабушка не говорила, хотя это её сын. Как будто у меня и не было дяди. Или он где-то был и умер. Я его никогда не видел. Теперь дальше. У моей тёти Липы муж, правда, она с ним разошлась. Он любил выпить и вроде бы он что-то антисоветское выкрикивал по пьянке. Его арестовали, но выпустили, никто под суд не отдал. После этого он по пьянке опять на кого-то бочку катил. Его снова арестовали, но снова выпустили. Правда о дальнейшей его судьбе я не знаю, потому что тёте Липе это надоело, и она с ним развелась. А во время войны вокруг меня никого не репрессировали.

Так что, когда «разоблачали» Сталина, было тяжёлое гнетущее состояние. Чувствовалось, что Хрущёв - не тот человек, который должен быть во главе государства. А когда сняли самого Хрущёва, было облегчение.

О.К.: Когда в 1960 г. завалили Пауэрса, как до вас доводили информацию об этом инциденте?

А.А.: Я в то время заочно учился в академии и был как раз на сборах. Мы буквально на второй день всё знали, так прекрасно работало «солдатское радио». Я это узнал в таком варианте: одна ракета сбила наш истребитель, а другая ракета сбила Пауэрса. Его же пытались догнать пара истребителей, но сделать это было непросто. Они должны были разогнаться и сделать такую горку, чтобы подняться до его высоты. И уже почти догнали, как поступила команда отвернуть и уходить. Ведомый отвернул. А ведущий решил: «Как же так?!» - уже орден видел, не отвернул. И ракета его завалила. Как было на самом деле, я не знаю.

Пауэрс не свалился, но у него заклинил двигатель, т. к. ракета разорвалась недалеко от самолёта. Для нас это было прекрасно, многое потом досталось нам в руки. Пауэрс не катапультировался, а спланировал и посадил самолёт. Он хотел жить и знал, что если попытается катапультироваться, то взорвётся. Это потом уже американцы подняли его на щит, хотя его нужно было судить как предателя. У него с собой была ещё и ампула с ядом, чтобы не попадать в плен живым, а он смалодушничал, нарушил свою присягу. Он спланировал и посадил на фюзеляж секретный самолёт со всем оборудованием. Так нам достался американский разведчик. Это была большая удача.

О.К.: Но это привело к серьёзному политическому кризису. И в конце концов закончилось «Карибским кризисом». 

А.А.: Это не связанные вещи. Наоборот, прекратились разведывательные полёты американцев над нашей территорией.

О.К.: Да, но в результате сорвался визит американского президента Кеннеди в СССР. Хрущёв отказался обсуждать с ним какие-либо вопросы. В общем итоге все политические контакты были на 10 лет заморожены.   

А.А.: Карибский кризис разрешился наилучшим образом. Вот как раз вы спрашивали относительно боеготовности. По время Карибского кризиса нам тревога была объявлена своевременно. И наш полк и разведывательный полк, базировавшийся на нашем же аэродроме, я это сам видел, были приведены в боеготовность своевременно. Все оказались боеготовы.

[Samurai]

Г.В.: Вернёмся к событиям 1961 г. Вы перегнали 10 Ил-28 на ТОФ, а сами вернулись в свой полк в Николаев? Сколько у вас осталось самолётов?

А.А.: Полк в Николаеве был трёхэскадрильного состава и полностью укомплектован самолётами Ил-28. Их же не порезали на ЧФ, и самолётов было много. А потом их разобрали по флотам. Весной 1961 г. наш полк перебазировался в Саки к месту постоянного базирования.

Г.В.: В училище минно-торпедной партии не было? Я знаю, что по приказу Хрущёва не только резали самолёты, но и ликвидировали минно-торпедные партии.

А.А.: Была, но учебная. Там для нас было развёрнуто всё хозяйство. Собрали опять людей и создали минно-торпедную партию, но она была недостаточная, не боевая.

Г.В.: А зачем же вас долго держали в Николаеве?

А.А.: Потому что в Саках некуда было девать семьи. Свободных квартир почти не было. Офицеров расформированного полка поуволили, но семьи-то их остались жить в Саках, квартиры были заняты. Кто же уедет из Крыма, куда и зачем?

Но потом мы туда перелетели и тоже с небольшими приключениями. Собрались всем полком, всё подготовили. А в Саках погода не очень хорошая. Но у нас все лётчики летают по первому классу, хотя у некоторых ещё значки 2-го класса. Их можно поднимать по любым метеоусловиям.

Г.В.: Получается, в полку все лётчики ранее были инструкторами?

А.А.: Да. И полк был более, чем подготовлен в лётном отношении, и лётчики, и штурманы… Командир полка Герой Советского Союза полковник Воронин Иван Фёдорович почесал затылок, вызвал Радостева, мы вместе пошли:
- Это твой аэродром. Штурман у тебя надёжный?
- Да.
- Летите и после посадки сообщите, можно ли туда полк перегонять.

Что делать? Мы с Леонидом Михайловичем пошли на стоянку и полетели. Что там лететь до Крыма из Николаева. А в Саках уже был зам. командира полка подполковник Домащенко, его раньше отправили туда, чтобы полк принимать, руководить полётами. Прилетаем туда, а погода не очень, облачность почти до земли и мокрый снег. Домащенко спрашивает:
- Будете садиться?   
Но Леониду Михайловичу отказаться садиться на родной аэродром некрасиво. Он меня спрашивает:
- Справимся?
- Справимся.

Заходим на посадку со стороны моря, по расчётам уже должны видеть землю, но не видим. Уходить на второй круг? Но мы - экипаж командира эскадрильи, стыдно же. Я расстёгиваю парашют, чтобы он мне не мешал, оставляю его на катапультируемом сидении, а сам ложусь на стекло. От меня провод тянется, мы с Леонидом Михайловичем переговариваемся. Смотрю на стрелку радиокомпаса. А Леонид Михайлович пилотировал лучше, чем на тренажёре, лётчик изумительный. Лежу, смотрю, увидел, под самолётом столбики с лампочками. Говорю:
- Вижу столбики.
- Как идём?
- Идём точно!

Мне даже не нужно было его подправлять. Идём точно и выскакиваем перед полосой. А облачность ниже 50 м, но полосу уже видно. Леонид Михайлович на Ил-28 пролетал лет десять и может с самолётом делать всё, что угодно. Вот он аккуратненько сажает самолёт на полосу. Заруливаем, открываем свои люки. Он спрашивает:
- Ну, как!? Пускай все остальные летят?
Тут ему Домащенко кричит:
- Как сели? Что остальным передать?
- Никого больше не поднимать!

О.К.: Когда появились световые дорожки на военных аэродромах?

А.А.: Да вот в те годы и появились, когда на Ил-28 переходили. У нас даже сосед по квартире был, все его в шутку называли Фонарь. Тогда были сформированы, что-то вроде, электро-светотехнические группы, что-то со словом «электро» было. Вот он отвечал за всё электричество на аэродроме. Но когда мы садились с Леонидом Михайловичем ничего не было включено, только привода. Но мы, так сказать, «не осрамилися».

О.К.: А ведь могли и земли откушать.

А.А.: Иногда шлея под хвост попадает даже опытным экипажам. В какой-то степени это было лихачеством.

Г.В.: В Саках в то время аэродром был с твёрдым покрытием?

А.А.: Да, конечно.

[Samurai]

О.К.: Скажите, в то время было ощущение надвигавшегося «Карибского кризиса»? Чувствовалось, что обстановка сгущается?

К.А.: Я не знаю, что было перед тем, как этот кризис развернулся. Но для нашей семьи это случилось неожиданно. Мы ходили на пляж, устраивали детям утренники. В Саках мы жили, как в раю. В нашем полку были почти все николаевские.

А тут тревога! Все мужики схватили тревожные чемоданчики, которые всегда готовые стояли, и побежали. А мы остались без ничего, никакой информации. В радиоприёмнике тишина. А тут уже тревога. Я к тревогам спокойно относилась, я выросла на границе в тревогах. А для других женщин это было впервые. Все мои соседки струхнули, собрались в кучки: «Что случилось?!» Наконец, по радио что-то сказали. А на другой день или даже в этот к вечеру тракторами стали растаскивать самолёты. Смотрю, мимо дома трактор тащит самолёт в какие-то дальние капониры. Это было жутковато. 

Г.В.: То есть накануне никакого ощущения приближающихся событий не было?

А.А.: Нет-нет. Служили спокойно.

К.А.: А потом стали разбирать самолёты, складывать их в ящики. Назвали фамилии тех, кто отправится на Кубу. Тут начался в гарнизоне рёв. Некоторые женщины вели себя, с моей точки зрения, неприлично: «Почему мой летит, а твой нет?!» Вот такое началось. 

А.А.: Жёны разные бывают.

Г.В.: Бывают офицерские жёны, а бывают офицерши.

А.А.: Вот именно.

О.К.: Сколько в среднем за месяц, за год случалось тревог?

А.А.: Вообще-то немного. Флотские учения организовывали, заранее спускали план учения. Но чтобы вот так внезапно объявили тревогу, практически и не было. Надо сказать, что нас не дёргали. Всё в этом отношении было спокойно. Может быть, раз-два за год нас проверял Штаб авиации ЧФ. А чтобы масштабно, на уровне Флота, таких тревог в те времена не практиковали. 

О.К.: Расскажите, как было в тот раз.

А.А.: Очень просто. Я взял свой штурманский «портфельчик» и побежал в штаб полка.

Г.В.: Вас по тревоге подняли, когда балтийский 759-й минно-торпедный полк только собирался на Кубу, или был уже там? Американцы к тому времени уже всполошились, или ещё нет?

А.А.: Балтийский полк тогда уже был на Кубе. Что делали американцы, у нас никак не чувствовалось. Мы получали информацию только по радио. Мы знали, что вокруг Кубы нагнетаются страсти, всё это когда-то должно закончиться. У нас в полку было три эскадрильи. Одну эскадрилью стали готовить на Кубу.

Г.В.: И они знали, что их отправляют именно на Кубу?

К.А.: Об этом весь гарнизон кричал. Про Кубу.

А.А.: Причём вызывали каждого по отдельности, нужно было подписать какие-то бумаги. Это была командировка на Кубу с самолётами. Любой мог отказаться, но я не знаю, чтобы кто-то отказался. Думаю, никто. Отказ – это фактически демобилизация. Кто-то бы захотел сохранить жизнь, отказался бы и согласился на демобилизацию.

Г.В.: Я разговаривала с балтийцами, кто уходил на Кубу. Никто из них не знал, куда их отправляют, даже капитаны кораблей. Они вскрывали конверты с боевыми заданиями уже выйдя в море.

А.А.: В это трудно поверить. Самолёты же они разбирали. Кроме Кубы, некуда тогда было отправлять.

Г.В.: Самолёты разбирали, но не знали, куда их направляют. Операция «Анадырь» только началась. Всё держали в строжайшем секрете. Они выходили первыми. Инженер полка, который занимался погрузкой ящиков с самолётами на корабль, рассказывал. Кто находился на корабле во время погрузки, тех на берег уже не выпускали. Всё!

А.А.: Я не был на Балтике, поэтому не могу это как-то комментировать.

Г.В.: Понятно. Вас стали собирать, когда уже нас на Кубе обнаружили, и поднялась шумиха.

А.А.: У нас всё готовилось довольно-таки спокойно. Сказали, что контейнеры с самолётами пойдут на одних кораблях, а лётный состав – на других кораблях. Но вокруг этой эскадрильи секретность была большая. И жёны вообще-то не должны были знать. Но знали.

К.А.: На Кубу на корабле плыл Кизенков. Он служил связистом в зенитном полку ПВО и много знает.

А.А.: Он старше меня года на 3-4, ещё в войне участвовал. Они с женой будут отмечать 70 лет со дня свадьбы.

Г.В.: А Вы попали в эту эскадрилью?

А.А.: Нет. Это была не моя эскадрилья. В той эскадрилье командиром был капитан Некрасов.

[Samurai]

Г.В.: Ну, бежите Вы с портфелем…

А.А.: Беру портфель и бегу в штаб полка получать указания у старшего штурмана полка. В штабе стало понятно, что тревога серьёзная. Подняли не только наш полк, но и все соседние полки. Тревога по всей стране.

О.К.: Как было организовано оповещение?

К.А.: В гарнизоне загудела какая-то сирена. Телефонов ни у кого из нас на квартирах не было, прислали вестового матроса.

Г.В.: Какой был норматив на сбор?

К.А.: Какая готовность. Взяли чемоданы и побежали.

А.А.: Я думаю, не более чем через час полк был приведён в состояние боеготовности. Самолёты были в полку всегда готовы. Какие-то самолёты, предположим, были на регламенте. Но старший инженер полка всегда точно знал, какие самолёты в случае тревоги готовить. Сколько экипажей надо было поднимать, столько самолётов и будут готовы. Вообще-то говоря, я подумал, что это очередные учения, и нас заставят лететь на запасной аэродром. Или пойдём на полигон сбрасывать торпеды, или отбомбимся по маршруту с посадкой на другом аэродроме. Следом, как обычно, какой-нибудь ночной вылет. Так организовывались учения.

Мы жили в метрах 500-600 от штаба полка. Командир полка жил вообще рядом, штурман полка жил в соседнем доме. Прибежал я в штаб, старший штурман сказал, что боевая тревога на все Вооружённые Силы. Сразу поступила команда, по какому варианту готовить самолёты к вылету. Нам поступила команда вешать торпеды. Ещё не было ясно, куда лететь и зачем лететь. Задачу поставили нарушать судоходство между Босфором и Синопом вдоль побережья Турции. Чтобы наши корабли могли развернуться и закрыть выход из Босфора. 

Г.В.: Число-то не припомните, когда началась тревога?

А.А.: Нет, как-то не помню. Но это должно быть где-то зафиксировано. Тревога была одна, она не повторялась. Всё это длилось несколько дней.

Г.В.: Ну, хорошо, полетели бы вы туда с торпедами и минами. А что дальше?

А.А.: Наша задача была добиться того, чтобы Чёрное море контролировалось только нашим флотом.

О.К.: В Чёрном море того же самого добивалась бы страна НАТО Турция.

А.А.: Я думаю, на такой случай планировался десант в район Босфора.

К.А.: А командование, может быть, думало по-другому.

Г.В.: Что собирался Хрущёв делать в Чёрном море, может, вообще никто не знает. Операция «Анадырь» на первом этапе нашими войсками была проведена блестяще, доставка вооружений на Кубу. Но зачем было подставлять кубинцев после того, как нас там обнаружили, соглашаться на проверки американцами, мне непонятно. Может, имело смысл воспользоваться ситуацией и выторговать себе больше преференций?

А.А.: У кубинцев никаких унизительных проверок не было. Были унизительные проверки наших кораблей.

Г.В.: Потому что Кастро не пустил никого. Наши согласились на проверки, а он не пустил. И американцы далеко не всё обнаружили на Кубе. Наши Ил-28 стояли на двух аэродромах (33 и 9 самолётов-носителей), а они знали только об одном аэродроме, где стояли 33 торпедоносца. Можно было вывезти только то, что американцы обнаружили.

А.А.: У американцев всё было хорошо организовано. Вряд ли бы эти носители дошли до цели.

Г.В.: На мой взгляд, Хрущёву не терпелось показать своё военное могущество, доказать всему миру, какой он вождь. Но возможные стратегические результаты операции, варианты развития ситуации он не просчитывал. В отличие от Сталина Хрущёв стратегом не был.

А.А.: Сталин, конечно, не гениальный полководец, но в военном деле разбирался достаточно неплохо, особенно под конец войны поднаторел. А Хрущёв своими волюнтаристскими действиями показал, что он в военном деле вообще ничего не понимает, ни черта не разбирается. Хотя во время войны он был членом военного совета какого либо фронта. Так же, как и Брежнев, хотя Брежнев тогда был рангом пониже, начальником политотдела армии. А Хрущёв был третьим лицом после командующего и начальника штаба фронта.

О.К.: О том, какой Хрущёв стратег, говорит тот факт, что он в 1960 г. порезал  новенькие самолёты, разогнал опытный кадровый состав лётчиков. А на следующий год теоретически собрался воевать с Америкой.

А.А.: Сталину надо отдать должное, он всю жизнь учился. Но все последние годы жизни он просто цеплялся за своё кресло. В начале войны он пообещал, что после войны будет сказана правда народу. Но эту правду было страшно сказать.

А каким он был военным руководителем, можно сделать вывод на примере операции «Багратион». Высказывались разные мнения. Командующий фронтом Рокоссовский предлагал свой вариант действий. Генеральный штаб с этим не соглашался, и Жуков, между прочим, тоже был против. Сталин Рокоссовского несколько раз отправлял за дверь подумать, но отмахнуться от мнения командующего фронтом просто так было нельзя, как и менять перед началом операции командующего фронтом. Раз командующий фронтом настаивает, он знает, и он будет отвечать за возможный провал. Рокоссовский от своего мнения не отказался, тогда Сталин это мнение утвердил. Вот это было его военное руководство. Это был уровень его знания обстановки. Он же не мог с первого раза оценить, какой из предложенных есть лучший вариант. Он не был столь прозорлив и гениален.

О.К.: Но в начале войны дело было не так. Приказом Сталина утверждалось, чуть ли не то, куда каждой эскадрилье лететь. Но это ведь не его уровень, не его задачи. Его задача – грамотно расставить на места людей, которые будут решать, кто куда полетит.

А.А.: Так это не военное руководство. Это военно-политическое руководство. В той обстановке в начале войны, при той структуре, которая сложилась в государстве, нужно было, чтобы Сталин стал Верховным Главнокомандующим. А он по-настоящему не был Верховным Главнокомандующим. Вот после 1941 г. он был на своём месте, самый авторитетный в стране высший военно-политический деятель. А на войне должны командовать военные.

[Samurai]

Г.В.: Я читала много военных авиационных газет времён войны. Может где-то там и привирали о наших успехах, о многочисленных сбитых самолётах противника. Но эти газеты в целом были правдивые и искренние, очень человечные, рассказывали о людях. Как только настал День Победы, газеты сразу изменились, превратились в какие-то политинформации времён нашей молодости, 1970-х гг. Во время войны не славословили Сталина, ну речь опубликуют, вспомнят к какой-нибудь дате. А после войны началось неумеренное и неприличное восхваление Сталина и партии. Жизнь ушла из газет. 

А.А.: Вот поэтому, когда Сталин умер, у всех было такое подавленное настроение. Это было божество. И неизвестно, кто будет руководить дальше.

Г.В.: Мне кажется, свита своими руками раздувала культ личности.

А.А.: Были подхалимы. Но Сталин это благословлял.

К.А.: Я работала в газете. Каждый форум, даже самый маленький, например, районное учительское собрание, обязательно пишут письмо товарищу Сталину. Обязательно. Один раз было какое-то важное собрание, когда разоблачали «менделистов-морганистов». Было областное совещание учителей, все учителя выходили оттуда обалдевшие. Всё, что они до сих пор знали, надо было отбросить, потому что «менделисты-морганисты» - это враги народа. И я так увлеклась этим. Они принимали письмо Сталину. И в каждом таком письме: «Дорогой! Гениальный!» -  и т. д. и т. п.

А.А.: И он сам в какой-то степени в это поверил. Например, статья Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Какой он специалист в этих проблемах?!

К.А.: А мы ведь эту книжку изучали.

Г.В.: Давайте закончим про «Карибский кризис».

А.А.: Сначала был приведён в боеготовность № 1 весь полк. Мы же не знали, как развиваются события. Лётчики и штурманы у самолётов. Только мы, командир и штурман эскадрильи, остались в штабе полка. Сидим, ждём боевое задание. Команда поступила готовить самолёты в минно-торпедном варианте. Быстро поступила. Готовят.

О.К.: Экипажи в самолётах?

А.А.: У самолётов. Чего в них сидеть. Прибегает ко мне один штурман звена:
- Мне подали бракованную торпеду. Зачем я полечу с болванкой?
Тут минёр полка. Я к нему:
- Штурман лететь отказывается. Я его «благословлять» на полёт не буду. Меняйте торпеду. 
- Как?! Что? Не успеем! Не уложимся в боевые сроки. Да, может быть, ещё ничего не будет.
- Или ты даёшь команду поменять торпеду. Или мы идём к командиру полка.

Ну, он был вынужден менять торпеду. Дал команду минно-торпедной партии, торпеду поменяли. Потом он долго на меня злился. Но эта задержка ни на что не повлияла. Команды на вылет не было. Так она и не поступила. Нам надо было получить пакет, где были задания на боевые действия, и уже в кабине его вскрыть. А какой нам пакет давать? Ничего не дают. Команды больше не поступают. Время идёт. Устали. Потом пришло время кормить личный состав.

Г.В.: А двигатели не были запущены?

А.А.: Нет. И самолёты по аэродрому ещё не растаскивали. Мы же думали, что сейчас вылетим, а уже после посадки рассредоточимся. Были специальные места на аэродроме. Кто вернётся – уже на новое место зарулит. Время проходит, нет никакой команды. Потом поступила команда: "Дежурному звену готовность №2 (экипажам быть около самолётов), с остальных самолётов торпеды снять, самолёты рассредоточить." Дальше всё пошло на спад. Мы ещё посидели в дежурстве по очереди звеньями. А потом пришла команда: "Хватит играть в войну."

Г.В.: А та эскадрилья, которая готовилась на Кубу, они успели разобрать самолёты?

А.А.: На Кубу готовилась одна эскадрилья. Самолёты разобрали, они были уже в ящиках на аэродроме, увезти их не успели. Это было ещё до тревоги. Поэтому когда тревогу объявили, лететь должны были две других эскадрильи. Когда всё отменили, ящики открыли, самолёты собрали. 

Г.В.: Кого-нибудь наградили или наказали в связи с Карибским кризисом?

А.А.: А за что награждать, если мы ничего не делали? По-моему и в Штабе авиации флота не совсем понимали, что происходит. Тревога была объявлена из Москвы без объяснения деталей. Тревога и тревога. Штаб авиации флота (видимо, по распоряжению Штаба флота) дал отмашку приготовить самолёты к боевому вылету в торпедном варианте. Нет, какие-то планы на такие случаи были. Наша стандартная задача – заткнуть Босфор и не дать туркам возможности маневрировать даже у своего побережья с тем, чтобы обеспечить свободу действий нашим кораблям в Чёрном море. А Болгария тогда была наша. Я прекрасно знал, что в случае начала войны планировался захват проливов Босфора и Дарданелл. В подобной операции должны были бы участвовать не только флот, но и воздушно-десантные войска, сухопутные войска Болгарии.

1962 год

[Samurai]

Г.В.: Да. Много бы дел наворочали, если бы Карибский кризис не разрешился. Как дальше складывалась Ваша служба? Как долго Вы оставались в этом полку?

А.А.: Как обычно служили: летали, ходили в столовую три раза в день. Примерно в сентябре 1963 г. было принято решение расформировать наш полк. Почти три года просуществовал полк, он же ещё в Николаеве начал формироваться. Офицеров собрали и сообщили, что полк расформировывается. Кто по возрасту подлежал увольнению в запас, того демобилизовывали, выписывали документы. Кому ещё следует служить, предлагали различные места. Матросов никто не спрашивал, перевели из одного полка в другой, да и всё. 

К этому времени было намечено формирование полка Ил-38 в Николаевке. Но пока там должны были летать на Ил-28, и сколько времени, ещё не понятно. А на Севере в Кипелово (фактически вместо нашего полка по количеству офицерских мест) создавали этот знаменитый полк на самолётах Ту-95РЦ. Главнейшей его задачей была не столько разведка, сколько целеуказание нашим подводным лодкам, которые должны были вести охоту за американскими авианосцами. Хотя, конечно, вызывает сомнения, что это можно было осуществить. Потому что когда лодки выходят в Атлантику, чтобы встать на пути ударной группы предполагаемого противника, всё нормально. А самолёт Ту-95РЦ должен был лететь, как говорят, «из-за угла», вокруг Скандинавии, где и слева, и справа – везде системы ПВО. Норвегию надо было пройти, Фарерские острова, Исландию, Англию, а там везде аэродромы истребителей. Более того, и корабли развёрнуты. В боевых условиях пройти туда незамеченным и уцелеть шансов мало, а вернуться обратно – шансов никаких. Это были бы одноразовые вылеты во всех случаях, разве что экипаж мог как-то спастись.

Ну, короче говоря, стал создаваться этот полк. И туда набирали из авиации ЧФ рядовые экипажи, а командные должности, нам прямо сказали, там заняли все свои - северяне. Во-первых, они знают обстановку на театре, а во-вторых, они свои, хотя они тоже не летали на Ту-95РЦ, их с разных самолётов набирали в Кипелово. Нашим офицерам до уровня командира и штурмана звена предложили Кипелово или Николаевку. А в Николаевку мы уже направляли экипажи, и я встречался со своими товарищами по службе. Когда там самолёты порезали, то и жилой фонд для семей офицеров успели передать гражданским властям. Квартиры уже заселены. Когда там полк на Ил-28 стали возрождать, семьи приехали, а жить негде. Мои однокашники,  три-четыре семьи, жили в ленкомнате. Как мы, несколько семей, жили в самолётном классе в Лебяжьем, так в Николаевке картина повторилась. Наше руководство ничему это не научило. Сколько лет было советской власти, сколько лет новой России, до сих пор только планируют, что все офицеры будут обеспечены жильём.

Приезжают кадровики, вызывают командиров эскадрилей, штурманов эскадрилей и кто выше на собеседование. Меня вызвали:
- Вам можем предложить место преподавателя в академии, или в Николаевку штурманом эскадрильи на Ил-28. 

А у меня сыновья ещё не вылечены. Лететь с ними в ленкомнату или какую-то ещё комнату? Да у меня семья не пройдёт комиссию, чтобы лететь на Дальний Восток. В академию я не хочу, потому что не хочу уходить с лётной работы. Я был согласен отправиться в Кипелово. Но раз решение уже принято, то ты хоть головой об стенку бейся. Мой командир Леонид Михайлович решил увольняться, возраст подошёл, да и болезни накопились. А остальных наших руководителей – кого куда.

Командир полка уволился в запас. Старший штурман полка Воронежский каким-то образом договорился, его назначили в Качу. А он такой рыбак заядлый, обрадовался, приходит к нам:
- Ребята! Мне дали добро на Качу! Рыбалка будет каждый выходной день!
На другой день приходит:
- Не поверите. Целую ночь сидел, обвязав голову мокрым полотенцем.
- Что случилось?
- Надя, жена, устроила мне такой скандал: «Не хочу быть крестьянкой. Хочу быть столбовою дворянкой!». Сказала, что в эту деревню Качу ни за что не поедет.

Кача – это в 20 км от Севастополя. Но офицерские жёны информацию имеют. Она узнала, что в Риге есть место в Учебном центре, который в то время был там.

Г.В.: Так в Риге были Центральные лётно-тактические курсы ВВС ВМФ.

А.А.: Да. Короче говоря, Воронежскому Владимиру Ивановичу ничего не оставалось делать. Он пошёл и сказал:
- Извините. Но я ни в коем случае в Качу не могу ехать. Отправьте меня в Ригу.

Г.В.: Т. е. они не захотели в Качу?

А.А.: Да. Мы в Саках – в степи. А они не захотели в Качу – в 20 км от Севастополя, это практически курорт. Наш гарнизон в Саках – курорт условный, а Кача – курорт стопроцентный. Там даже офицерские дома стоят над морским обрывом. 

К. А.: В Каче лисы по степи бегают. Бедная Надька, мне её так жалко было.

А.А.: Короче, она его "задолбала", и они получили направление в Ригу. Ещё одного нашего штурмана взяли в Донузлав штурманом эскадрильи. Его с Чёрного моря никуда забрать не могли, потому что у него жена занимала важное положение в Военторге. Она была вольнонаёмная, я не знаю точно, кем она работала, но занимала видное положение. Она сказала: «Моего мужа никуда!» У них была очень хорошая семья.

[Samurai]

О.К.: Вы-то как попали в академию?

А.А.: Мой товарищ и даже друг Швец Лёва – штурман полка (не старший штурман), мы с ним вместе в Николаеве служили и вместе в академии учились. Он узнал, что в Новосибирском академгородке при филиале Академии наук образуется специальная группа кураторов-офицеров. Они должны были присматривать разработки, годные для применения в военном деле, в частности в морской авиации. Фактически они должны были вести научно-разведывательную работу для вооружённых сил. Сами учёные могли и не догадываться, что их разработки годятся для военного дела. Но чтобы туда поехать, надо было быть кандидатом наук или хотя бы иметь претензии быть кандидатом наук.

Пока мы работали в училище, у нас и плюнуть времени не было. Летали в полку с курсантами, как загнанные лошади. А в боевом полку не так, тем более у штурмана эскадрильи есть и свободное время. Так как мы с Лёвой были в дружеских отношениях, он меня уговорил сдать кандидатский минимум. В педагогическом институте в Симферополе мы сдали кандидатские зкзамены по марксистко-ленинской философии и английскому языку. И осталось нам сдать только экзамен только по специальности.

К нам в полк прилетал генерал Евгений Иванович Кабанов – главный штурман морской авиации, он часто прилетал. Он довольно хорошо отслеживал свои кадры, от штурмана эскадрильи и выше всех в лицо знал. Я не старался ему понравиться или на глазах повертеться. Но когда он бывал в полку, я с ним встречался, разговаривал как со старшим начальником почтительно и толково. А в штабе полка Лёва Швец успел повертеться перед ним и нахвастаться, что он и Аникин сдали кандидатские экзамены. И просил помочь ему с переводом в Академгородок. А без "отмашки" Кабанова в Новосибирск он бы не попал. Короче говоря, Лёва сумел Кабанову понравиться, и ещё до расформирования полка поступил приказ отправить его в Новосибирск.   

К. А.: Как мы ему завидовали!

А.А.: Но Евгений Иванович не забыл, что штурман эскадрильи Аникин сдал два кандидатских экзамена. И тут ему понадобилось формировать штурманскую кафедру в Военно-морской академии в Ленинграде. Из возможных кандидатов на кафедру только полковники Демидов и Гаврилов были кандидатами наук. А у меня всё-таки уже были сданы два кандидатских экзамена и была надежда, что я, не мешкая, сдам последний экзамен. И я, между прочим, оправдал эти надежды. Вот так Евгений Иванович решил, что мне место в Академии.

А я не хочу ехать в академию, хочу остаться на лётноё работе. На беседах с кадровиками говорю:
- Ил-28 уже списываются, зачем мне в Николаевку. Отправьте меня, в Кипелово хотя бы штурманом звена.
Но кадровикам мои просьбы, как горох об стенку:
- Либо Николаевка, либо Ленинград.

Я походил, походил, подумал. Чёрт с ним. Всё-таки Ленинград – не самое плохое место на Земле. А с лётной работы не сегодня, так завтра всё равно придётся уходить. Правда, мне тогда было 38 лет, можно ещё было полетать. Когда меня вызвали в очередной раз в отдел кадров, я принял решение:
- Согласен ехать в академию.
Вот так я оказался в академии.

К. А.: Когда Лёва Швец уехал в Новосибирск, там их встретили и прямо с поезда привезли в квартиру. Представляете?! А нам ещё неизвестно, куда. Я вообще хочу из армии уйти, у меня же в Москве близкие родственники, папа и мама. Я морально была уже готова, хотя себе не представляла жизни гражданской и никогда её не испытывала. Но Анатолий пришёл:
- Всё. Едем в Ленинград.

[Samurai]

А.А.: Прибываю в Ленинград на кафедру: там Кочелаевский с золотой звездой.

Г.В.: Ударение КочелаЕвский, или КочелАевский?

А.А.: Мы на кафедре называли КочелаЕвский. Там Герой Советского Союза Кочелаевский с золотой звездой, Иван Емельянович Гаврилов – полковник, кандидат наук и доцент. Ростислава Сергеевича Демидова ещё нет…

О. К.: … Но он скоро будет и тоже с Золотой Звездой.

Г.В.: Так это в 1963 или уже в 1964 году? Разве Демидова ещё не было?

А.А.: Это январь 1964 года. Все приехали в январе. Были только Гаврилов и Кочелаевский. Мы первые явились.

Г.В.: А Кочелаевский как на кафедре оказался?

А.А.: Он уже был в академии на кафедре у В. И. Ракова. До нас в Академии было две авиационные кафедры, Житинского и Ракова. Организовали третью кафедру. Нужно было готовить штурманов и был расчёт открыть авиационный факультет, шло расширение академии.
 
Ну, вот я прибываю на кафедру, познакомился с Иваном Емельяновичем Гавриловым. Он мне сразу сказал, что начальник кафедры Демидов ещё не прибыл. Ждём. 

Г.В.: А у Гаврилова не было какой-то «ревности», что не его назначили начальником кафедры? Я помню, Демидов нам говорил, что Гаврилов обижался.

А.А.: Ревность у него возникла позже, когда он сумел защитить докторскую диссертацию. Гаврилов первый на кафедре защитил докторскую. Может быть ревность у него была и раньше, всё-таки он два месяца временно исполнял должность начальника кафедры.

Г.В.: Гаврилов в Военно-морской академии кораблестроения и вооружения (ВМАКВ) руководил кафедрой, кажется, минно-торпедного вооружения. До 1960 г. у нас же было две военно-морских академии: инженерная и командная.   

А.А.: Он в авиации СФ был начальником минно-торпедной службы полка – это лётная должность. Прошёл путь от штурмана звена. Не знаю, был ли штурманом эскадрильи, достаточно было ему быть начальником минно-торпедной службы эскадрильи, чтобы назначили начальником минно-торпедной службы полка. Как многих фронтовиков, его фактически пригласили в академию. В те времена офицеров с командных должностей направляли в инженерные академии с тем, чтобы обновить инженерные кадры. Техника усложняется, и инженеры должны были обладать командирскими навыками.

Г.В.: Наверное, и сейчас это было бы неплохо, чтобы преподавательский состав обладал опытом службы на командных должностях.

А.А.: Насколько я знаю, Иван Емельянович после окончания Академии был оставлен на кафедре минно-торпедного оружия.

Г.В.: Так вот, вероятно, этой кафедрой он и руководил.

А.А.: Кафедрой должен был руководить капитан 1-го ранга. В морской академии авиационный офицер в принципе не мог руководить такой кафедрой. 

Г.В.: В том и дело, что история ВМАКВ мало известна. С тех пор, как две военно-морские академии (командную и инженерную) объединили в 1960 г., 15 лет истории ВМАКВ (1945-1960) как бы выпали. Тем более авиационная составляющая.   

А.А.: В этих историях такие ошибки проскакивают, что просто удивительно. Я тут не буду спорить. Но, насколько я знаю, к моменту образования кафедры в 1963 г. Гаврилов был старшим преподавателем на факультете вооружения, на кафедре минно-торпедного оружия, курировал авиационное направление. А когда организовали кафедру авиационных штурманов, его назначили исполняющим обязанности начальника кафедры. Он же штурман по образованию. И Героя Советского Союза Кочелаевского перевели на новую кафедру, он тоже был штурманом. А больше никого подходящего в академии не нашлось.

Я приезжаю. Они только вдвоём. Гаврилов говорит:
- Вот преподавательская, выбирай любой стол, это будет твоё рабочее место.

Потом я сталкиваюсь лоб в лоб с Отаром Георгиевичем Хизанашвили. А он меня узнал. Когда я был курсантом, он был у меня пом. ком. взвода. Он был участником обороны Ленинграда. А чтобы курсантов воспитывать, сержанты и старшины были повоевавшие. Он был моим командиром в звании старшего сержанта, поэтому меня знал, как облупленного. Он и про Клару, естественно, знал.

К.А.: Кто же меня не знал?!

[Samurai]

А.А.: Он был одним из тех, кто покрывал мои побеги в самоволки.

Затем является Николай Фёдорович Миронов. Он прибыл с должности зам. главного штурмана авиации Балтийского флота. Потом – Фёдоров, мой одногодка, но он – подполковник, а я – майор. Он был таким обстоятельным человеком и сразу почувствовал, что я слишком молодо выгляжу среди остальных преподавателей кафедры. Отар Георгиевич вообще сама солидность. Я один майор. Борис Васильевич взялся меня курировать, чтобы меня никто не обижал. Но меня, естественно, никто и не обижал. А потом Ростислав Сергеевич Демидов прибыл, полковник.

Стали на кафедре делить, кому чего читать. Выясняется, что Николай Фёдорович не хочет ничем заниматься, кроме навигации. Отар Георгиевич был старшим штурманом дивизии ракетоносной авиации в Быхове. Борис Васильевич – старший штурман полка из ракетоносной авиации.

Ракетоносцы есть. Навигация есть. А у нас начала создаваться новая противолодочная авиация и новая дисциплина. Кадров противолодочной авиации просто нет потому, что и авиации ещё практически нет. Был полк на Бе-6, с очень ограниченными возможностями борьбы с подводными лодками. Но уже ожидались Бе-12 и Ил-38. Иван Емельянович сразу сообразил, он же опытный служака в академии:
- Я буду заниматься новым направлением. 

Ростислав Сергеевич на меня смотрит. Всё равно нужно чем-то заниматься и где-то себя утверждать. Я говорю:
- Я тоже попытаюсь разобраться в боевом применении противолодочной авиации.
Ну, и всё. Начали заниматься. Быстро выяснилось, что я в этом деле разобрался нисколько не хуже Ивана Емельяновича. Хотя у него, конечно, такой опыт, что там говорить.

О.К.: Но с другой-то стороны, разбираться было ещё не в чем.

А.А.: Да. И стали мы с ним писать первые совместные статьи по противолодочной авиации, подбирать материалы. Потом он говорит:
- Давай вот так. Новое направление, нужен учебник. Мы с тобой работаем вместе, но учебник будет только от моего имени. Этот учебник – моя докторская, - это был самый короткий путь к защите докторской диссертации. – Нового материала много – у тебя в руках кандидатская.

Ну, хорошо. И мы с Иваном Емельяновичем стали вместе работать. Всё, что касается учебника, фактически делали вместе. Подбирали учебный материал и сразу стали читать курс: он стал читать, и я стал читать. Я сразу подготовился и сдал кандидатские экзамены по специальности по этому направлению. Съездил в командировки в нарождающиеся полки, побывал в 33-м центре. В Николаеве тоже создали соответствующее подразделение. Установил связи, начал работать. И, примерно, весной 1965 г. я сказал:
- Сегодня сажусь и пишу начистовую кандидатскую диссертацию.

Я полтора года в академии прослужил. С того момента, как я начал писать кандидатскую, прошло ровно 13 месяцев. И я выложил на стол Ростиславу Сергеевичу диссертацию.

Г.В.: Применение каких летательных аппаратов Вы рассматривали? Тогда же были и самолёты Ту-142 и уже противолодочные вертолёты.

А.А.: Нет. Я рассматривал боевое применении Ил-38.

Г.В.: Он тогда совсем новым был.

А.А.: Да. Его ещё почти что и не было, но документация была.

Г.В.: Понятно, Вы разрабатывали тему только в разрезе Ил-38.

А.А.: Да. Вертолётами я ещё не занимался, позже вертолётами занялся. Но, Бе-12 уже были. И лекции я по ним разрабатывал. А материал для кандидатской был ориентирован на дальний противолодочный комплекс (подразумевался Ил-38). Его тогда в диссертации нельзя было в открытую называть. 

Г.В.: «Изделие» называли.

А.А.: Да. Я написал кандидатскую диссертацию. В июне 1967 г., через 2,5 года после моего назначения в Академию, она была защищена. Это была первая на кафедре диссертация. Видя, как я работаю, Ростислав Сергеевич сразу послал документы на звание. Я очень быстро подполковника получил. И меня уже в 1969 г. утвердили в звании доцента. Ростислав Сергеевич меня всё время поддерживал.

Г.В.: Мы с Олегом специально ездили в Москву взять интервью у Ростислава Сергеевича Демидова. Удивительно умный интеллигентный человек и прекрасно выглядит в свои годы.

А.А.: Он – сама интеллигентность с детства. Отец у него инженер, а мама стоматолог. В довоенные времена они жили в Харькове.

[Samurai]

Г.В.: В старые добрые времена не только инженеры, но и рабочие на заводе встречались интеллигентные.

К.А.: Когда уже в Ленинграде я работала корреспондентом в газете-многотиражке на заводе «Большевик» и гоняла по цехам, у меня таких рабочих было пол завода. Первое, что я увидела там – это поверочный цех, по-моему, № 28. Там поверялись все весы: от многотонных до ювелирных. Оказалось, что рабочие все оперы переслушали, все книги перечитали, даже те, которые печатались ещё только в журналах. Раньше я встречалась лишь с военными, а о рабочих читала в книге Горького «Мать» и подобных книгах.

А.А.: Завод «Большевик» - это один из основных оборонных заводов, бывший Обуховский завод…

Ну, так вот. Были всё-таки в нашей среде и завистники. Я просто случайно услышал: «Ростислав Сергеевич, а не рано ли Аникина представлять к званию доцента?» Но диссертацию мне остановить не могли. Я не подличал, ни у кого ничего не украл, сам тему диссертации разработал, подготовил и читал курс лекций. Эта первая на кафедре диссертация Ростиславу Сергеевичу была нужна –  показать, что кафедра становится на ноги. За мной остальные преподаватели физически не могли угнаться. Им нужно было сдать три кандидатских экзамена, на это нужно время и силы. А ведь ещё надо готовить лекции и вести занятия. А мне надо было сдать только один экзамен. А трудно ли было сдать кандидатский по специальности, если я тему сам разрабатывал?

Г.В.: Ясно, Вы двигались своей головой. А были среди наших учёных такие, кто двигался, благодаря протекции? Ведь не секрет, например, что должность начальника факультета впоследствии была учреждена под С.А. Гуляева.

А.А.: Да. Это была почётная отставка. Но у Ростислава Сергеевича на кафедре такого не было. Я защитил кандидатскую диссертацию. После меня защитился Миронов Николай Фёдорович, с навигационным уклоном по морской авиации. Он разрабатывал эти вопросы и просто прекрасно их знал. Он прошёл всю лесенку до зам. главного штурмана авиации Балтийского флота. Лучше его на кафедре штурманскую службу никто не знал. Он имел самый богатый налёт на самых различных типах самолётов. И он прекрасно защитил кандидатскую диссертацию.

Но Николай Фёдорович был яхтсмен. Он прямо сказал, что всё будет делать, как надо, и он действительно был очень добросовестным служакой. И он просил отпуск ему давать так, чтобы он мог ходить на яхте в дальние походы. Но в один прекрасный день начальник академии адмирал Орёл заявил: «Что это тут у меня за яхтсмены с авиационными погонами требуют особых условий?» Николай Фёдорович был вынужден написать рапорт о демобилизации. Он же – фронтовик.

Г.В.: Я потому вопрос задала, что когда в 1960 г. расформировали авиационный факультет, уволили много учёных из стариков. И набрали новых людей, имеющих свежий опыт. Но их надо было заново и быстро готовить как учёных. 

А.А.: У нас так не получалось. Возьмите противолодочную авиацию. На кафедре тактики авиации ею занимался полковник Лаврентьев, и он был уже кандидатом наук. 

Г.В.: Тоже штурман.

А.А.: Да. Как он стал кандидатом наук, я не знаю, но он занимался тактикой противолодочной авиации. Они на кафедре тактики стали разрабатывать тактику противолодочной авиации, а мы – боевое применение оружия. И Лаврентьев защитил докторскую по противолодочной авиации уже после Ивана Емельяновича Гаврилова. Защищал её тоже по учебнику. У него был оригинальный учебник, до этого такого учебника по тактике противолодочной авиации просто не было. А Иван Емельянович защитил диссертацию по учебнику о боевом применении противолодочного оружия. И такого учебника тоже просто не было. Поэтому они оба защитились как бы «автоматом».

Г.В.: Конечно, это их заслуги.

О.К.: Тогда по учебнику можно было защититься. А теперь нельзя. Теперь защититься на доктора можно только при наличии докторской.

А.А.: Когда кафедра Ростислава Сергеевича была создана, должность начальника кафедры была генеральская. Поэтому он согласился из Москвы приехать. Он был Герой Советского Союза, старший преподаватель в Военно-воздушной академии. И станет ли он «завтра» начальником кафедры в Монино для него было не особенно важно. Он знал, что и в Монино докторскую диссертацию напишет. А в Ленинград его сагитировали на генеральскую должность, и он сюда приехал, чтобы получить генеральские погоны. 

Вот я защитился, и Николай Фёдорович нормально защитился. А в этот момент (чёрт его знает, как начальство мыслило) случилось очередное "ужатие". В это время в академии побывал министр обороны Гречко, и надо же было ему спуститься в раздевалку. Чего там делать Маршалу Советского Союза? Он там увидел, как много адмиральских фуражек, и приказал адъютанту их сосчитать. А это были какие-то сборы на высоком уровне, и все адмиралы с флотов съехались. Министр Гречко главкому Горшкову и говорит:
- У тебя адмиралов больше, чем в американском флоте, а кораблей меньше. Привести в соответствие.
А что такое – замечание министра обороны? Началась "урезка".

Г.В.: Вот ведь аргумент для принятия решения – количество фуражек. 

А.А.: Это заложил ещё Жуков.

Г.В.: Так Жуков морскую авиацию и порезал.

А.А.: И Гречко тоже пренебрежительно относился к авиации. Когда первые самолёты вертикального взлёта испытывали, использовали первые вертолётоносцы «Москва» и «Ленинград». Там палубу усиливали. А Гречко был в Крыму, не знаю, в каком месте, то ли в Севастополе, то ли в Феодосии. Гречко прибывает на корабль, поднимается на командный пункт смотреть, как самолёт будут взлетать. И тут, надо же, радиоприёмник отказал. Не самолёт, приёмник, нет связи. Лётчик не может получить разрешение на взлёт.

Паника! Начальник связи авиации бежит туда, лётчика из кабины выгоняет… Ну, что генерал там может сделать?! Надо было туда сержанта или лейтенанта посылать, чтобы исправить приёмник. А он показывал подобострастие перед министром обороны. Его задница торчит из кабины, ноги болтаются, он там копается и, конечно, ничего не может сделать.
 
А Гречко спесивый был. Посмотрел, посмотрел:
- Н-да. Самолёт сырой.
И уехал. А испытания самолёта были отложены на несколько месяцев из-за этого казуса. Ну, подожди ты полчаса и скажи, чтобы убрали этого генерала, послали матроса.   

Г.В.: Были бы начальники умнее, не самодурствовали бы.

А.А.: Начальники из бывших к концу войны командующими армиями, люди не глупые. Но самодурами были.