Г. В.: Мой коллега В. В. Мигачёв на днях сдал в издательство рукопись книги «Моё место – Берлин!», как раз об этой истории. Мне помнится, что Ф. А. Усачёв выполнял разведку на самолёте Че-2.
С. Д.: В типе самолёта я могу и ошибиться.
Ф. О.: На вооружении полка в то время находились и МБР-2 и Че-2, так что вполне возможно.
Г. В.: Я к тому, что сам описанный факт мне известен.
С. Д.: А я к тому, что лётчики–разведчики – это особые лётчики, это лучшие лётчики–истребители, лучшие лётчики–штурмовики, корректировщики, торпедоносцы и все остальные. Всегда было в войну так.
Г. В.: Действительно, насколько я знаю, уровень подготовки лётного состава разведывательных эскадрилий накануне и в годы войны в среднем был заметно выше, чем в других родах морской авиации.
Ф. О.: Я хотел одну маленькую ремарку сделать. Вы применили слово «крайний», не последний, а крайний. Откуда это у Вас взялось?
Г. В.: Многие лётчики не переносят слово «последний», когда речь идёт о вылете, хотя и не все.
Ф. О.: Мало, он отлетал 20 лет на Ту-22. Я отлетал 10 лет вместе с ним, мы с ним переучивались, и я на год ещё побольше полетал. После этого традиции передали ребятам на Су-24. У нас никогда такого выражения не было – «крайнего»! Это знаете, почему родилось? Потому что «последний» несёт в себе какой-то роковой, какой-то мистический смысл. Глупость и тупость неимоверная. Я хочу напомнить выражение, по-моему, Михаила Михайловича Громова – нашего самого знаменитого лётчика–испытателя. Он говорил, если у лётчика такое мистическое представление, последний – не последний, он не готов к полёту. Он просто элементарно не готов к полёту! Или, как он выражался, если лётчик, садясь в кабину, чувствует запах цветов на своей кабине, он просто не готов к полёту. У нас никогда не было такого. И вдруг это появилось: крайний, крайний… Как ни смотришь по телевизору передачу про авиацию – «крайний». Это глупость несусветная.
Г. В.: Я-то Вас понимаю, у меня нет этого фатализма. Но, как показывает практика общения с лётчиками, лучше сказать «крайний» в присутствии того, кто этого не воспринимает, чем сказать «последний» в присутствии того, кто верит в мистический смысл. Даже если он не прав.
Ф. О.: Я анализировал, почему это слово стали применять. Когда я работал в академии, года через 4 после того, как ты, Серёжа, выпустился, пошла другая плеяда лётчиков. Пошла плеяда тех, которые не летали. Он поступает в академию, он практически не летал, а уже стал зам. командира эскадрильи. Он и не сидел после училища на рабочем месте лётчика. Ну, с 3 м классом, у него низкий уровень. И у всех это «крайний», «крайний», «крайний». Они так мало летали, что они боялись летать. Они применяли всякие заговоры и прочее, прочее. Это ерунда, конечно.
Г. В.: Я думаю, что это просто разница традиций. В каких-то училищах или полках привилась такая традиция, и она дальше распространялась даже опытными, много летавшими и участвовавшими в реальных боевых действиях лётчиками.
Ф. О.: Перевоспитывать надо лётчиков, которые так говорят. А если уж так разбираться, «крайне» – это крайне неблагоприятное слово в русском языке. Вот «моя хата с краю» – это соответствует положению. Но крайний полёт – никак. Это как горячий и синий – совершенно разные категории.
Если появилось ощущение, что кабина самолёта пахнет незабудками, лётчику лучше отказаться от полёта. Этот лётчик к полёту не готов. Садясь в самолёт, лётчик должен быть уверен, что он способен выполнить задание и вернуться благополучно на свой аэродром.
Г. В.: Думаю, на этом мы и окончим нашу беседу. Уважаемые лётчики, огромное спасибо вам за этот разговор!