Проба пера

[Kalashnikov17]

ЛИЧНО Я ЗА!!!
  ЖГИ....

[Maestro]

     Всё понял, парни. Не казните строго. У моего рассказа нет названия. Произведение так и называется "Рассказ без названия".  Ну, какое тупое название...Может, кто-то и придумает лучше.
     Основано на реальных событиях.

       Закончил лучшее лётное училище мира - Ейское ВВАУЛ. В боевом полку летал по программе подготовки на очередной класс. Летал и двигался по очень сложной программе. Однажды командир полка доложил лётчикам:
      - Завтра помогаем крылатой пехоте. Полёты по плану отменяются, меняем плановую таблицу с учётом вводных. Остальные по плану, но 4 самолёта от вас я забираю.
       Задание на полёт было простым. Надо выйти на полигон и подыграть десантникам, тупо летая по кругу группой на определённых интервалах с одной скоростью, где-то 600-700км/ч, иначе у них что-то не получалось. Десантуре нужно было опробовать в деле молодёжь – стрельба по воздушным целям в зеркальной плоскости боевыми снарядами из Шилки. Взлетали парами, на маршруте собрались. Вышли на эшелон 6300м. Летим в режиме радиомолчания.
       Влетаем в облака. Ведущий группы, обеспокоенно, «качнул крылом». Видим, силуэт впереди летящих истребителей ещё угадывается, я замыкал всю нашу группу, как самый молодой. Последовала команда: «Сомкнись!». Наша пара подходит ближе. Я аккуратно добавляю обороты двигателя. На самолёте моего ведущего (второй пары) уже читаются надписи на лючках. Они написаны мелким шрифтом. Можно прочесть с удаления 5-6 метров. Надписи не читаю, потому что выучил их наизусть. На моём самолёте те же надписи. Внимательно отслеживаю каждое его движение. Болтанки на высоте нет, атмосфера спокойная, самолёты висят, слегка подрагивая стабилизаторами, словно на картине Айвазовского, где у него "дышит" море.
       Моя задача – «сосать крыло», как всегда говорит мой опытный ведущий. Встаём во фронт. Всех вижу. Вверх нельзя – там носятся чемоданы по международным трассам. Ниже тоже нельзя – облачность сплошная, низ 100 метров. Теперь всё зависит от ведущего группы. Подошёл к своему ведущему ещё ближе и встал в трёх метрах от него, буквально как стоят на балконах соседи. Только небольшое отличие от их посиделок - соседи не курят на скорости 1000км/ч.
        Мой ведущий показал мне кулак. Пришлось немного увеличить дистанцию и интервал. Совсем чуть-чуть. Кулак спрятался внутри кабины. Надо же дальше лететь... Всё время смотрю на него, не отрываясь. У меня уже может двигатель пойти вразнос, но я ничего не вижу - не слежу за приборами, работу систем определяю на ощупь, на слух, если хотите. Я органично связан со своим ведущим. Мы много полётов сделали вместе и я уже научился угадывать его мысли.
     Ведущий успокоился. Хотя, при резком манёвре, мы всё равно бы столкнулись. Плотные облака, боязнь потери, отсюда и подход поближе. Это вам не на дороге - взял и подъехал поближе. К истребителю не подъедешь с кондачка. В трёх плоскостях ведётся борьба за выживание. Кому-то добавляет седин, кому-то - адреналина. А мне уверенности, что и завтра я смогу сделать такой же полёт. И послезавтра тоже...
    Организм бунтует – не желает погибать только от того, что ему кто-то приказывает продолжать полёт в таких условиях. Одно неловкое движение – столкновение неизбежно, мы стоим слишком близко. Ведущий группы (первой пары) слегка дёрнул РУС вправо, возможно карта упала, потянулся поднимать. Шарахнулся его ведомый, за ним и мы следом, строй рассыпался. Сразу потеряли друг друга, разбежались по высотам. Собираться в облаках – русская рулетка из пистолета Макарова, осечек не было...
    Новая команда от старшего группы в эфире – парни, разбегаемся по эшелонам, выход на полигон самостоятельно, если на полигоне облачность - сразу домой. Учения учениями, но почему-то хочется сегодня обратно вернуться. Пока всё шло по плану... У меня сынишка только-только начал ходить. Люблю его сильнее своего самолёта. Но есть работа... 
      Облачность стала уменьшаться. Заметил чуть впереди и ниже себя 2 самолёта. Третий самолёт, мой ведущий, пока отсутствовал. Странно… Наконец и он показался немного сбоку, вывалился из густого облака ниже меня. Сразу запросил – разрешите пристроиться справа! Разрешил, пристроился. Подошёл к нему поближе, когда он меня увидел, запросил пристроиться к группе. Разрешили. Подходим ближе. Радует, все снова в сборе.
       Летим над родным моему сибирскому сердцу Ровенской областью. Жаль, что сейчас её, Украину, рвут на части. Тогда, в 80-х, всё было спокойно, буднично. Мы защищали нашу огромную страну и не делили её на территории и районы. Я из Сибири, летал на Украине и знал, что никто на мою "ридну неньку" не сможет косо взглянуть. Так и было, пока не развалилась огромная страна. И здесь винить военных, наверное, не надо. Мы выполняли свой долг. Приказ, если хотите. От нас тоже не всё зависело. От нас зависело, например, чтобы ни один снаряд на головы громадян (граждан) не упал. И мы это смогли обеспечить. Снаряды на головы не падали. После 25 прожитых лет на пенсии прихожу к выводу, нам никто не посмел ТОТ главный приказ тогда отдать. Мы бы его выполнили, поверьте мне, друзья. Но приказа не было. Банальная сдача позиции при многократном перевесе сил с нашей стороны...
      Прошу прощения, отвлёкся. Пришли на полигон, разомкнулись. Один на первом развороте, второй - на втором. И так далее. Десантура стреляет, вижу разрывы. Тогда ещё подумал - ребята, блин, да хрен вас спасёт ваша Шилка! Пройду на 30 метрах, аккуратно сброшу бомбочку и привет! Но молодёжь надо ведь как-то учить! Вот они от простого и отталкивались. Уважаю десантуру. Молодцы они.
       Отработали, нас десантура поблагодарила в эфире. Попросили показать что-то напоследок. Тогда ещё не было Русских Витязей, Стрижей и других групп пилотажа. Командир группы - нет вопросов! Ему тоже понравился приём и наша работа. Отводит нас километров на 20, говорит на резервном канале связи - парни, при проходе я тяну на полупетлю, остальные уходят боевыми разворотами в разные стороны. И смотрите друг за другом!
        Особенно опасно это тем, что заранее схема не проигрывалась и не обсуждалась. Это очень важно, если честно. Но мы же тогда все были молодыми и бесстрашными!!! Разворачиваемся, перестроились на ходу, получилось что-то в виде клина, все вышли во фронт, чувствуем момент, снижаемся до 50 метров, разгоняемся до 1100км/ч, пошла сумасшедшая тенденция к дальнейшему разгону. Ещё думаю - блин, сейчас же сверхзвук пройдём! Не прошли, погнали наверх... Выключаем форсажи на вводе в фигуру и толпой в голубую вышину! Дальше нельзя разгоняться. МиГ-23 рвёт небо на форсаже буквально в лоскуты, сумасшедший аппарат! Его остановить просто невозможно! Ведущий звена пошёл на полупетлю, мы потянули тоже, что-то по типу косой полупетли. Его ведомый влево, мой ведущий вправо начал гнуть. Я стоял в правом пеленге, мысль мелькнула - а мне что делать?! Закрутил какую-то фигуру, что-то среднее между боевым разворотом и полупетлёй, от перегрузки кратковременно потемнело в глазах, потом чисто положил своего боевого коня в горизонт где-то на трёх километрах. Сразу доложил свой курс и высоту, мне подсказали выход и точку сбора. 
        Десантура в экстазе вопит в эфир: парни, молодцы!!! Уважили!!! Там, правда, с матами ещё было, я не хочу их воспроизводить. Типа, если что - звоните... Конечно, эффект потрясающий! Русские Витязи на тюльпане не теряются из виду. А мы просто растворились в вышине после роспуска.  В голубом, чистом и мирном небе моей Украины. Потому что не знали как надо сделать красиво. Наверное, красота и заключается в её непредсказуемости? Пришли, никто не мог видеть откуда заход, выполнили роспуск над точкой, также красиво куда-то испарились в небе...
        Потом собрались где-то на 5 тысячах, нас сначала командир группы разэшелонировал, толково и своевременно, кстати. Потом, когда мы увидели друг друга визуально, собрались снова и группой погнали домой. Над точкой сделали эффектный роспуск, но там уже нельзя было повторяться, как над полигоном, начальство смотрит. Снизились и начали расходиться по высотам с разными кренами. Ведущий группы с креном под 90 градусов пошлёпал сразу к третьему развороту, остальные одновременно с ним тоже начали развороты с разными кренами. Представьте картину - 4 самолёта одновременно распускаются, но с разными кренами. С земли смотрится/смотрелось очень эффектно.
        Это был только один полёт из тысячи. И в каждом я доказывал себе, что имею право садиться в кабину истребителя и моим родителям не стыдно за меня... 

[Maestro]

   Парни, ещё маленькое эссе, если позволите. Назвал "Полигон Сатанов". Возможно, кто-то и себя в молодости вспомнит.

      Пару слов хочу сказать про полигон Сатанов (примерно 30-40км от Хмельницкого, немного ближе этого областного центра, если лететь со стороны Львова, в хорошую погоду он был виден - большой город, не меньше Тернополя, который попадался по дороге к полигону, маршрут проходил немного южнее, 5-7 км). На мишенном поле находились тяжёлые танки времён войны ИС-1. Не знаю точно как они там оказались, скорее всего, думаю, после войны их решили не переплавлять, а собрали в кучу и как-то туда привезли. Внешне они были немного похожи на Т-34, только побольше. На этом мои танковые познания заканчиваются.
       Их там было никак не меньше 20, расставлены по рядам. Хорошо были видны. Стояли они "мордой" по заходу на боевой курс и, как нам говорили, НУРСами броня не пробивалась, такая была мощная броня. Некоторые стояли почему-то без люков в башне. Ребята на Су-25 иногда умудрялись загонять в этот люк ракету. Ну ещё бы! Я однажды специально, находясь на полигоне в качестве ПРП, засёк время - они (Су-25) "висели" на боевом курсе от 20 до 25 секунд - выспаться можно, а мы умудрялись после ввода в пикирование и до момента вывода быть на БК 7-9 секунд, скорости-то разные, на выводе у нас было уже около 900-950 км/ч. Причём, что удивительно, точность попаданий из пушки у нас была повыше (в процентном отношении). Не знаю как это можно объяснить, но стреляли мы реально получше, зато бомбы у них ложились точнее.
       Когда приступили к полётам на полигон, внимательно слушали нашего комэску, м-ра Анатолия Васильевича Шипилова (думаю, чем чаще я буду вспоминать этого замечательного человека, тем ему будет комфортнее ТАМ), впоследствии командира 179 АПИБ, полковника. Он всегда в увлекательной и веселой форме, ну как обычно! - рассказывал нам на занятиях про особенности этого полигона. Также не знаю почему, но для нас он был основным, практически все полёты приходились именно на этот полигон. Хотя был ещё один - Каменка-Бугская, недалеко от Львова. Самое удивительное, полигон Каменка-Бугская находился от Стрыя гораздо ближе, чем Сатанов, там можно было делать по 5-6 заходов, удобно для тренировки, но летали почему-то гораздо чаще именно на Сатанов, где могли выполнить максимум 3 захода.
        Сам посёлок Сатанов - небольшой, аккуратный такой посёлочек, каких много на Западной Украине. Рядом - лес, только на полигоне его вырубили. Так вот, Анатолий Васильевич на крайнем занятии говорит нам: характерный ориентир на третьем развороте на Сатанове - школа, её легко увидеть, она белого цвета в виде буквы "П", двухэтажная.
         Не поверил сначала. Как можно летать с бомбами над школой?! На самом деле, так и оказалось. Скорее всего, её выбрали в качестве ориентира из-за того, что она была видна издалека. Во всяком случае, это было самое высокое здание в посёлке с северной стороны. Кроме того, она стояла на небольшом пригорке, что выгодно отличало её от других строений.
       Пусть так - красиво, удобно, но выбирать школу в качестве места выполнения третьего разворота - моветон однозначно! С другой стороны - можно было построить всю схему перпендикулярно существовавшей. В сторону Хмельницкого, который просматривался в хорошую погоду. Рискну предположить, Союз смотрел в будущее и предполагал, что полигон будет всегда, а город может развиваться и в сторону Сатанова, потому круг полётов нарисовали с юга на север. Хмельницкий - небольшой провинциальный городок Западной Украины, даже меньше, чем Подольск.
       Полётов было много, в одну смену наша эскадрилья могла летать на полигон трижды. Перерывы при полёте по кругу на Сатанове составляли не более минуты, интенсивность полётов - колоссальная! Могу с грустью представить - каково было детишкам учиться - свист, грохот, максимальные режимы работы двигателей, малая высота, да плюс к тому - они наверняка могли слышать, как постоянно рвутся бомбы в 8 км от школы...
       Поначалу не было времени рассматривать окрестности, потом, уже при полёте парой, видел школьников на перемене - стояли, задрав голову, смотрели на пролетающие истребители-бомбардировщики. Не знаю о чём они при этом думали, но мне никогда не икалось. Думаю, чисто мои мысли, они нам верили. А мы их веру защищали. 
       Хочется думать, эта молодёжь потом нигде не скакала, крича "москаляку на гиляку"...
   

[Николай Поляков]

Молодец, Вадим! Хорошие рассказы  боевого летчика ! Как-то даже себе представил все это.... Молодец!

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Жизнь в академии проходила по-особенному.

Жизнь в академии проходила по-особенному. Прибывающие сюда, своё служебное жильё в частях сдавали, и тут их селили в общежитие. Нормальное советское общежитие. Длиннющий коридор, комнат может на пятьдесят, общественная кухня с одной стороны, и общественный туалет с другой. Тем, которым без детей полагалась комната, а которые с детьми – две.
   И, конечно, за весьма короткий отрезок времени все знакомились, дружились и бывало праздновали отдельные даты целыми коридорами. Когда в коридоре множество молодых людей проживает, жизнь даже против воли становится разнообразной и интересной. Понятно, что речь идёт о молодых людях обоих полов.
   Слушатели мужского пола, как правило, целыми днями пропадали на учёбе или в нарядах, а их жёнам оставалось только дожидаться с учёбы своих благоверных. И были эти жёны тоже молодые и привлекательные. А  уже подмечено, там, где такие «воздушные создания» водятся, непременно происходят неожиданные конфузы.
   К тому же не секрет, что каждый год в одно и то же время приходит известная пора, которая непременно всех настраивает на сентиментальный лад. Когда за шиворот начинает капать вода с мокрых сосулек. Рыхлый снежок  оборачивается грязной жижей. Помойки оттаивая текут и пахнут. В переполненных обочинах всплывает прошлогодний навоз. Чумазые машины регулярно обдают прохожих содержимым из мутных луж.  Ботинки обрастают широкими блинами грязи. Дорожает картошка и наступает поголовный авитаминоз.
   Данный календарный период означается «пора весны, пора любви». Вслед за мартовскими котами население начинают одолевать креативные страсти, которые впоследствии принято всячески хвалить.
   Вот одному из слушателей, фамилия его была, к примеру, Олухов, именно в подобный период и приглянулось эдакое воздушное создание, которое проживало по соседству. У самого-то Олухова жена была. Только была она уже не так молода, как раньше, к тому же излишне перебрала весу за годы супружества, а соседское мимолётное виденье будоражило его воображение и обнажало чувства. Вот и стал он потихоньку оказывать ей всяческие знаки внимания, в надежде добиться соответствующего расположения. И добился таки. Хотя цветов прилюдно не носил и подарков не обещал. Дама ответила на его воздыхания.
   Дошло у этой влюблённой пары дело до того, что решили они встретиться в самом интимном смысле и провести в обществе друг друга некоторое время. Как раз у этой очаровательной дамочки муж на целые сутки заступал в ответственный наряд, а тайный воздыхатель в связи с этим сочинил хитрый план.
   Когда муж нашей дамы оделся в сапоги с портупеей и отправился исполнять служебный долг, Олухов тоже оделся в сапоги с портупеей и притворно сообщил жене, что срочно отбывает на службу. Сам же выйдя из комнаты в коридор и оглядевшись по сторонам, юркнул в соседнюю дверь, за которой проживала мечта его сердечных грёз.
   Там он и провёл остаток дня, всячески доставляя удовольствие себе и соседской даме. Кроме сердечных удовольствий они вдоволь побаловали себя коньяком и прочими вкусностями, а ближе к полуночи забылись крепким сном во взаимных объятиях.
   Всё бы в этой истории ничего, но жизнь даже в романтической ситуации обязательно проявляет свою казёнщину и обывательщину. Приспичило сонному Ромэо среди ночи справить малую нужду. Одел он тапки, какие подвернулись под ногу и привычно, как есть в трусах и майке, направился в конец коридора в общественный туалет. Отправил там естественную надобность и сонно поплёлся досыпать.
   Тут привычка выработанная годами и сыграла с ним злую шутку. Точнее даже сказать подсунула свинью в виде законной жены. Вместо того чтобы возвратиться к дамочке, у которой скомкано валялась его военная форма с портупеей, он привычно направился в свою собственную комнату, где его ничего не подозревавшая жена одиноко сопела на супружеском ложе. Зайдя в свою комнату, он уверенно забрался в постель и собрался мирно досыпать до утра.
   У жены, которая проснулась от того, что кто-то не спрашивая разрешения, среди ночи залез к ней на кровать, сначала испортилось настроение. Но когда она включила свет и обнаружила собственного мужа одетого лишь в трусы, майку и чужие тапочки, настроение стало ещё хуже. Она давно подозревала мужа в пристрастиях к соседской вертихвостке, а тут весь его хитрый план стал виден ей как на ладони.
   Обнаружив супружеский обман, она ничего лучшего не придумала, как начала орать во всю мощь своей глотки. Не глядя на попытки мужа успокоить её, она решительно пошла в комнату к смазливой соседке, нашла скомканную форму мужа и по всем законам жанра вцепилась той в волосы. После проделанной процедуры она дала подробнейшие разъяснения жильцам коридора, которые сбежались на её рыдания и вопли крашенной вертихвостки.
   Дело получило весьма масштабный резонанс. В некотором смысле оно даже получилось показательным. Произведя обширные разборки и целую кучу заседаний, Олухова, оказавшегося нестойким в моральном отношении, с позором выгнали из академии, естественно, вместе с женой.

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Миша Бороданков.

Миша Бороданков.
Историю эту поведал Виктор Деревянко. Он с Мишей Бороданковым вместе учился на одном курсе и даже одно время спал под Мишей. В смысле, когда койки стояли в два яруса, то Мишина койка находилась прямо над деревянковской.   Миша был очень добрым, любознательным и доверчивым человеком. К тому же он был не лентяй, постоянно что-нибудь мастерил, любил копаться в технике. При этом инструменты он всегда носил с собой. В карманах у него постоянно находились плоскогубцы, напильники, отвёртки и даже молоток. На ночь Миша брал инструменты с собой в койку и там доделывал, что не успел за день. Поэтому Витьку Деревянко приходилось спать чутко и не приближаться к краю своей койки, потому, как зачастую ночью мимо  пролетали падающие инструменты.    Когда подошло положенное время, курсанты первого курса приступили к своим первым полётам на учебном самолёте Л-29. Вот где-то почти в самом начале вывозной программы, Витьку довелось наблюдать необычную картину с участием Миши Бороданкова. Заруливает Миша после очередного вывозного полёта на центральную заправочную, а его инструктор высунулся из задней кабины по пояс и с остервенением лупит кислородной маской по Мишиному фонарю. Матерится при этом так, будто только что застукал Мишу со своей женой или, по крайней мере,  Миша его обворовал.   Когда самолёт на ЦЗ зарулил, инструктор из своей кабины выскочил и  пытается Мишину открыть. А Миша изнутри держит, не даёт фонарь с фиксаторов снять. Инструктор так помучался, помучался, понял, что не получится и сделал вид, будто уходит, а сам за газоотбойником спрятался и ждёт, когда Миша из самолёта начнёт вылезать.    Миша фонарь открыл, начал вылезать. Тут инструктор как заорёт и к самолёту, а сам кислородной маской размахивает. Миша, уж на что никогда в спортсменах не числился, но одним махом инструкторскую кабину перемахнул, на крыло, через горгрот и бегом. Инструктор за ним. И гонится, главное, на полном серьёзе. По всему видно, что очень ему хочется Мишу догнать. Однако победила молодость. Миша так драпал, что инструктор не глядя на жгучее желание догнать его не сумел.   Бывает, конечно, что курсанты в начале полётов по неопытности всякие «пенки мочат». Инструктора, конечно, ругались, но относились всёже с пониманием. Сами ведь тоже не сразу асами стали. Когда-то тоже «пенки мочили» на первых порах.   На нашем курсе, например, Серёжа Круль в своём первом ознакомительном полёте доложил об ухудшении самочувствия. Нас почему-то перед этим так упорно пугали ухудшением самочувствия, что каждый курсант, идя в свой первый полёт просто считал почётной обязанностью обрыгаться. Инструктора потом признали, что переборщили с подобными запугиваниями. Хотя, что толку в запоздалых признаниях? Из-за этих глупых запугиваний, каждого пятого курсанта в первом полёте действительно стошнило.   Поскольку, как Вы возможно знаете, кабины учебно-боевого самолёта санузлом не оборудованы и стюардесса там пакеты индивидуального пользования не разносит, инструктора при ухудшении самочувствия (признаков тошноты) советовали пользоваться целлофановым пакетом, в который завёрнута полётная карта. Со временем, конечно, эти пакеты изодрались и обтрепались, но в первом полёте они были совершенно новенькие, без дырочек и заусенцев.   Серёжа Круль, как один из многих в этот день, доложил об ухудшении самочувствия. Инструктор, естественно, прекратил полёт и вернулся на аэродром. На земле, как только Серёга открыл фонарь, первым к нему подскочил Касторнов, начальник штаба эскадрильи. Самый старый майор. Выхватив у Серёги из рук целлофановый пакет с абсолютно прозрачной жёлтой жидкостью, Касторнов крайне изумился:- Надо же, одним чаем тошнило! Не понял, ты что, курсант, на завтрак не ходил?   Серёга начал мямлить, нечто непонятное, а инструктор в задней кабине опустил глаза и молчал.- Это как же понимать? Где доктор? – не унимался Касторнов. - Почему курсант перед полётом не завтракал. Доктор, ты же должен за этим следить!   Доктор, который естественно присутствовал рядом, поскольку «прошёл» доклад об ухудшения самочувствия, тоном оскорблённого человека выпалил:- Курсант прекрасно позавтракал, товарищ майор. И дело совершенно не в завтраке. Просто в руках Вы держите мочу.   Касторнов 25 лет прослужил в авиации, но не мог предположить, что под ухудшением самочувствия скрывается обычное желание сходить по маленькому. Естественно, Касторнову тут же захотелось раздавить злощастный пакет у Серёги на голове, но он же этого не сделал. К первокурсникам было принято относиться лояльно, проявлять терпение.   Тем удивительнее выглядело поведение Мишиного инструктора, который нешуточно рвался побить Мишу настоящим образом. Когда курсанты догнали Мишу и убедились, что инструктор больше не гонится, с удивлением стали расспрашивать Мишу о происходящем.   Оказывается, Миша своими действиями вполне заслужил неадекватное отношение  к себе со стороны инструктора. И виной всему оказалась излишняя, природная любопытность Бороданкова. Какой-то курсант старшего курса, узрев бесхитростность и доверчивость Миши, решил над ним подшутить и наврал ему, что мухи в полёте взрываются от перегрузки. Миша со своим любознательным характером, не утерпев, когда приступит к самостоятельным полётам, решил узреть сие чудо в вывозном, т.е. когда инструктор находится в задней кабине. Он банально насобирал мух в спичечный коробок, взял этот коробок с собой в полёт, выпустил мух перед началом пилотажа, и стал дожидаться когда же они начнут лопаться от перегрузки.
Виражи закончили. Дальше по заданию предстояла отработка левого и  правого штопора. Вот тут-то в кабине инструктора объявилась муха.Когда показалась муха, инструктор очень расстроился. В маленьком пространстве кабины мухе просто негде больше летать кроме как перед носом пилота. Мало того, что это неприятно, это ещё и страшно отвлекает. На некоторых этапах полёта требуется скорость переключения внимания до семи раз в секунду. При этом необходимо постоянно держать в поле зрения всевозможные аварийные табло, контролировать работу бортовых систем и двигателя. Обязанность лётчика моментально обращать внимание на проблеск аварийного «транспаранта» или лёгкое отклонение контрольной стрелки. Передвижения же мухи невольно создают имитацию таких отклонений, и лётчик постоянно вынужден на эту муху отвлекаться.   Но это ещё не всё. Муха регулярно предпринимает попытки сесть на нос пилоту. Дело в том, что летом на самолёте Л-29 пилот постоянно потный. Системой кондиционирования Л-29 не оборудован, а самолёт на открытой стоянке под солнцем разогревается настолько, что до него невозможно дотронуться рукой. После запуска двигателя фонарь герметически закрывается и в кабине наступает «парниковый» эффект. Если при открытом фонаре кабина хоть как-то проветривается, то теперь всё. Солнечные лучи через фонарь нагревают внутренности кабины, но разогретому воздуху деться теперь некуда. Температура в подфонарном пространстве в этом случае достигает 80 градусов по Цельсию. «Обдув» же кабины вступает в работу только после взлёта на большой скорости и тогда становится легче, но до этого момента минут пятнадцать лётчик вынужден сидеть как в парилке.    Естественно, все эти пятнадцать минут инструктор с курсантом обливаются обильнейшим потом, который вытирать не принято, да и бесполезно. Поскольку всё тело пилота покрыто одеждой, руки в перчатках, на голове шлемофон и кислородная маска, открытой остаётся только небольшая часть лица с естественно выпирающей его частью – носом. Конечно, мухе в малюсеньком, замкнутом пространстве кроме потного лётчицкого носа с удовольствием посидеть больше не на чем. Её можно понять. Но человек так устроен, что не в силах вынести сидение мухи на собственном носу, хоть оно мирное и не угрожающее. Даже в минуты особой занятости и загруженности он всё равно будет непрестанно дуть на муху. Хотя это только звучит легко. Во-первых, чтобы дуть себе на нос – это надо очень хорошо прицелиться. А во-вторых, даже если получиться точно дунуть, это победа совершенно временная. Как закоренелый преступник непременно возвращается на место совершения преступления, так и муха обязательно снова прилетит на нос.   У лётчика возникает непреодолимое желание прикончить ужасное насекомое. Но правая его рука держит ручку управления самолётом, а левая рычаг управления двигателем. Беспричинно бросить их возможно в крайне редкие моменты и весьма кратковременно.   К тому же, как мы понимаем, прикончить муху возможно только стукнув по ней. Как назло мушиная реакция намного превышает человечью, поэтому бить по ней нужно хлёстко, то есть резко, иначе она успеет улететь. Но муха, если не сидит на пилотском носу, то садится на какой-нибудь тумблер или прибор, по которому бить категорически запрещается. Даже потихоньку, не то, чтобы хлёстко. Поэтому убивание мухи процесс нервный и изнурительный. На убивание одной мухи, бывает тратится половина полёта, а то и больше. После окончания полёта останки погибшей мухи обычно тщательно удаляются техником самолёта. Труп мухи в маленьком пространстве кабины – весьма заметная фигура.   Когда инструктор увидел в кабине муху, настроение у него по понятным причинам испортилось. Но настроение – это дело житейское. Оно со временем проходит. Так уж устроена человеческая натура. Когда же он увидел вторую – его ошарашило. Бывает, причём крайне редко, что в кабину проникает муха. Это впоследствии служит поводом для разных рассказов и обсуждений, так как муха – всё же явление редкое и нехарактерное. Но две мухи в одной кабине – явный перебор.    Когда инструктор обнаружил третью муху, он впал в полнейшее оцепенение. Появление сразу трёх мух через двадцать минут после взлёта на высоте четырёх тысяч метров свидетельствовало о потусторонней мистике происходящего. Следующим номером следовало ожидать появление НЛО или на худой конец шаровой молнии. Но, ни НЛО, ни шаровой молнии не появилось. Дальше появлялись только мухи. Причём они появлялись через отверстие в остеклении, отделяющем кабину инструктора от кабины курсанта.   Осознав это, инструктор ослабил привязные ремни и прильнул к оному остеклению. Он стал внимательно всматриваться в кабину курсанта. Оказалась она переполнена мухами.   Только Миша Бороданков, с его усердием и скрупулёзностью умудрился в спичечный коробок напихать столько мух. Их набралось не меньше  полусотни.   Инструктор, всё ещё не веря в страшное подозрение, тактично поинтересовался у Миши о происхождении мух по переговорному устройству. Миша, со свойственной ему честностью и добродушием доложил о проводимом им эксперименте.   Инструктор не обучался в школе этики и не знал, как правильно сдерживать свои чувства. Весь облепленный мухами он начал орать так, что, возможно, его слышали граждане, проживающие четырьмя километрами ниже. Больше всего в своей речи инструктор почему-то обижался на ухогорлоноса.   - Ладно, психиатр тебя к лётной работе допустил, - кричал он Мише, - но как ухогорлонос тебя проглядел? Он же заглядывал тебе в ухо и обязательно должен был заметить, что у тебя нет мозга! Он должен был через дырку в ухе увидеть, что у тебя в голове пусто!    При этом он в бессилии махал руками, хотя понимал насколько это бесполезно. Измахав остатки энергетического запаса, инструктор снова впал в ступор. Нужно было решать: продолжать полётное задание, как ни в чём не бывало или докладывать о его прекращении. На пилотаже отвлекаться на мух времени точно не будет. Но что докладывать? Прекратил задание потому, что тебя облепили мухи? Это всё равно, что громогласно обозвать себя «Говном». Даже не обозвать, а присвоить себе это позорное звание навечно, без права реабилитации. Ведь общеизвестно на чём любят сидеть мухи. Других причин внезапного прекращения задания придумать было  невозможно. Инструктор, скрипя зубами, ногтями, веками и даже бровями принял решение о продолжении дальнейшего задания. Отобрав у Миши управление, он лично выполнил оставшиеся штопора, пикирования и горки. При этом мухи сидели у него на носу, губах, подбородке, ползали по лицу во всех направлениях, пытались залезть за воротник, устраивали погони возле  глаз и вообще, веселились, как могли. Он пытался не обращать на них внимания. В бессильной злобе глотал слюну и уже не отмахивался.Сжав нервы в кулак и стиснув зубы он ждал только того момента, когда зарулив на стоянку он выключит двигатель, откроет фонарь и со всей накопившейся пролетарской ненавистью «перетянет» этого идиота курсанта кислородной маской вдоль спины. Да, именно вдоль спины. Ненавистную, поганую морду трогать нельзя. За это могут и в звании понизить. А со спиной ничего не случится. Будут синяки, гематомы, но его поймут, его простят. А если и не простят, он тоже к этому готов. В такое дурацкое положение его никогда ещё никто не ставил.Дальнейшие события, собственно, Вам известны. К самостоятельным полётам Мишу так и не допустили, и в итоге он был отчислен из училища. Повлиял ли приведённый случай на это или нет неизвестно. Через два года Миша всё же поступил в Качинское лётное училище, где начал успешно осваивать лётную программу. В дальнейшем следы его затерялись. Возможно он уже большой авиационный начальник. Если это так, то его подчинённым повезло с добрым и отзывчивым руководителем.

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Есть и про нас. Есть и про наших командиров. Только это не для узких специалистов, а для более широкой публики. Потому некоторые моменты "специалистам" могут показаться лишними. Ну и отдельные фамилии изменены по тем же причинам.
                                                           Карелкин.

Карелкин.
   Служил я одно время вместе со Славой Карелкиным. Он тоже Ейское училище закончил, только пораньше. Правда, закончил он его не по лётному профилю. Списали его с лётной работы, но чтобы государевы деньги зря не расходовать, разрешили доучиться и получить диплом. Стал он офицером боевого управления, проще говоря, руководителем полётов дальней зоны. Существовала такая практика, и на каждом курсе несколько таких человек обязательно было.   Поскольку он уже не являлся лётным лицом, то мог позволить себе всякие вольности, чего остальные себе никак не позволяли. Остальных курсантов гоняли как Саврасок, а с «нелётного» что возьмёшь?   Однажды в городе Ейске, будучи дневальным по роте, Слава запросто отправился на рынок за сигаретами. В принципе это представляло из себя такой букет нарушений, что «лётному» курсанту даже во сне бы не приснилось столько набезобразить. Но для Славы, как уже сказано, самое страшное было позади.   Идёт Слава по рынку, сигареты выбирает. Мороженное прикупил. Лето. Настроение хорошее. Во рту сладко. Откуда ни возьмись, вырастает перед ним командир взвода капитан Шавов. Видит, что Слава в повседневной форме одежды. Значит не в увольнении. В увольнение только в парадной выпускают. Сопровождающего рядом нет. Значит самовольщик перед ним. Злостный и наглый.   - Что, Карелкин, - спрашивает Шавов, - попался?   Слава молчит. Да и как говорить? Мороженное поперёк горла встало. Не ожидал он на собственного взводного напороться. Посмотрел на него Шавов. Что с него взять? Не сдавать же в комендатуру. Свой всё-таки, хоть и безобразник.   - Бегом товарищ курсант в казарму, - приказывает Славе. - Доложишь ответственному по роте. А ответственный сегодня сам командир роты. Я лично прибуду и проверю, как вы указание выполнил.   Шавов даже решил прервать свой выходной день, дабы всем показать (а особенно командиру роты), что он всегда начеку. Пусть знают: ему что день, что ночь, что будний день, что выходной. Служба прежде всего. Он всегда так нам и говорил:   - Я двадцать четыре часа в сутки командир взвода! А на отдых мне и трёх часов хватит.Пошёл Шавов на автобус. У Славы же не хватит наглости в одном автобусе с Шавовым ехать. Значит пешком пойдёт. Пока дойдёт, Шавов его уже в казарме с командиром роты поджидать будет. Красиво получится. Эффектно.    Слава, конечно, бешено соображает, как ему выкручиваться? Понятно, в любом случае, желательно раньше Шавова до казармы добраться. Соскрёб Слава последние кровные, и рванул на такси. Надо сказать по тем временам курсанты такси обычно не пользовались, к тому же автобус для них был бесплатно. Поэтому целый рубль за такси вывалить не каждому бы в ум пришло. Подъехал Слава к училищу, перемахнул через забор, прибежал в казарму. Пока добирался, кой чего сообразил.   Уговорил второго дневального показать, что Слава, мол, всё время стоял «на тумбочке» и никуда не отлучался. И что скоро у Славы законная смена с поста. Дневальный, конечно, поматюкался, но согласился. Выручить товарища – святое дело.   Прибывает в подразделение капитан Шавов с важным видом, а Слава уже «на тумбочке» честь ему отдаёт.   - Вы товарищ курсант как здесь? – удивляется Шавов.   - Да вот стою, товарищ капитан, - пожимает плечами Слава.   - Так вы ещё и дневальный? – снова удивляется Шавов.   - Так точно. Дневальный по роте курсант Карелкин, - представляется Слава.   - Вы как товарищ курсант вперёд меня успел? - опять удивляется Шавов.   Слава плечами пожимает, вроде не совсем понятно, кто куда успеть должен.   - Доложил? – снова спрашивает он Славу.    - Так командир роты здесь, - отвечает Слава, - если бы его не было, тогда доложил бы, а так докладывать Вам в присутствии старшего по должности не положено.   - Что? – не понял Шавов. – Я вас товарищ курсант спрашиваю: то, что я тебе приказывал, доложил?   Слава лоб наморщил, вроде вспоминает:   - Нет, - отвечает, - не помню я, чтобы Вы мне чего-нибудь приказывали.   - Как, - Шавов аж подпрыгнул, - ничего не приказывал? А на рынке я кому только что приказывал?   - Не могу знать, - докладывает Слава, - мне об этом ничего не известно.    - Что? - возмущается Шавов. – Вы что мне тут себе позволяшь? Я кого на рынке в самоволке поймал?   Слава опять плечами пожимает:   - Не могу знать.   - Вы как себе думаешь такое врать? – Шавов даже привстал на цыпочки, как лилипут перед писсуаром. – Вам кто здесь позволил комедию устраивать? Я вам, что на рынке приказал?   - Какой рынок, - удивляется Слава, - если я два часа с тумбочки не слазил? Через пятнадцать минут у меня смена.   У Шавова дыхание от такой наглости перехватило. Он ногой топнул:   - Курсант должен есть. В смысле отвечать «есть». А больше он ничего не должен. В жмурки со мной играть! Доложить, как положено, кто на рынке был?   - Ничего не пойму, - удивляется Слава, - какой рынок?   Шавову бы успокоиться. С мыслями собраться. Но тумблер щелкнул и тормоза отключились:   - Да я вас не знаю, что сделаю?! Да я вас из училища без зачёта срока службы! Я вам на всю жизнь во сне сниться буду! Шавов вам не мальчик! Шавов разведшколу кончал. Вы мне прекратите. Это вам не у бабушки!   Слава перепугался, в грудь себя стучит:   - Если виноват, казните. Только в толк не могу взять про какой ранок Вы всё говорите?   - Дежурного по роте мне сюда! - кричит Шавов. - Где дежурный по роте?   - Так спит он, - докладывает Слава, - у него сон по распорядку.   Шавов долго смотрит на часы, пытаясь, толи сообразить, толи успокоиться и снова кричит:- Тогда где второй дневальный? Дневального сюда!   - Дневальный свободной смены на выход! – тоже громко кричит Слава.   Подходит второй дневальный и докладывает капитану, что он дневальный.   - Вы когда товарищ курсант на тумбочке и сколько? – кричит на него Шавов. – И не вздумай мне докладывать, я всё узнаю!   - А вот перед ним, - отвечает дневальный и показывает на Славу.   - Вы мне, что себе позволяешь, сколько раз повторять? – не успокаивается Шавов. – Вы мне точно и куда по времени, а не Ваньку валять!   - Ну вот, - показывает часы дневальный, - стало быть, два часа назад стоял. А теперь, значит, опять пора стоять.   - Вы, что из себя корчишь? Идиота из себя корчишь? – пугает его Шавов. – Вы кого покрываешь? Преступника покрываешь? Вместе у меня сейчас! Я вас обоих! Я эти глупости больше вас прошёл!   Но курсант курсанта никогда не выдаст. Хоть на куски его режь.   - Никого не покрываю, - отвечает, - если хотите с наряда снять, снимайте. Только ни в чём я не виноватый.   Видит Шавов, толку нет.   - Дежурного сюда - кричит, - поднимайте дежурного по роте!   Дежурного подняли. Шавов на него теми же вопросами кричит. Но дежурный только плечами пожимает:   - Спал я. Ничего не видел. А так служба своим чередом идёт, нареканий до сих пор не было.   Накинулся Шавов на дежурного:   - Вы мне прекратить! Что себе позволять вздумал? Я же разберусь и накажу кого попало! И не посмотрю человек он или сержант!   Только стоит тот на своём:   - Спал. Ничего не знаю.   И злоба Шавова берёт, и обидно ему. Начал мимоидущих курсантов пытать, кого на тумбочке видели и когда. Только те в один голос: ничего не видели, ничего не помним. Испортили Шавову настроение окончательно. Пошёл он к командиру роты майору Лебедеву. Нажаловался, в бессилии. Вышел командир роты. Те же вопросы курсантам позадавал, те же ответы получил. Посмотрел в потолок. Поворачивается к Шавову:- Ты точно этого курсанта на рынке видел? – спрашивает.   Опешил Шавов. Потом закручинился. Даже отвечать не стал. Пошёл за своим рабочим столом сидеть. Просидел целый час. Злоба вышла, обида осталась. Выходит и снова к Карелкину:   - Карелкин, - просит, - ну сознайся, что это ты был.   - Прямо и не знаю, что и подумать, - пожимает плечами Карелкин. – Может Вы кого-нибудь другого на рынке видели? Такие случаи бывают. Форма у всех одинаковая, причёски тоже.   - Ну как же одинаковая, - стонет Шавов, - если я с тобой как сейчас разговаривал? Не мог же я с такого расстояния тебя перепутать.   - Ну Вы мне подробней расскажите, как меня встретили? - просит теперь Слава.   - Ну как, - разводит руками Шавов, - вот я иду, а вот ты навстречу.   - Ну? – подбадривает Карелкин.   - Ну, я у тебя спрашиваю: «В самоволке?»   - А я что ответил? – спрашивает Слава.   Шавов начинает вспоминать. Потом неуверенно говорит:   - А ты ничего не ответил.   - Странно, - говорит Слава, - как же я мог себе позволить ничего командиру взвода не ответить? Не понятно. Ну а Вы, что дальше?   - А я тебе говорю: «Следуй в казарму и доложи командиру роты».   - А я что? – снова направляет взводного Слава.   - Повернулся и пошёл, - отвечает тот.   - Ну а сказал то что?   Шавов снова долго вспоминает:   - Опять ничего не сказал.   - Да, - сочувствует Слава, - значит, Вы и голоса моего не слышали?   - Выходит не слышал, - задумчиво произносит Шавов, потом радостно вспоминает, - так у тебя же мороженное было.   - А, - как бы соображает Слава, - значит, у меня рот был забит мороженым, поэтому я молчал?   - Да нет, - снова задумчиво произносит Шавов, - не забит.   - Тогда не знаю, товарищ капитан, - разводит руками Слава. – Вот на втором курсе курсант есть. Говорят очень на меня похож. Да и не только он.   Шавов устало отходит. Снова час сидит за своим столом. Потом находит Карелкина и очень упавшим голосом просит:   - Карелкин, ну сознайся, что это ты был.   - Да я бы с радостью, - отвечает тот, - но я же на тумбочке стоял. Не мог в двух местах одновременно находиться.   Шавов уходит домой понурый и раскисший.   На следующий день Шавов не отходит от Карелкина:   - Как же это мог быть не ты, если я тебя вот так видел?   - Не знаю, товарищ капитан, я уже сам в уме всякие варианты перебрал.   - Ну и что надумал?   - Только одно может быть. Спутали Вы меня с кем-то.   - С кем же я тебя мог спутать?   - Вот это и нужно выяснить. Тогда всё на свои места встанет.*   По окончании третьего курса перед самым отпуском Шавов снова находит Карелкина.   - Карелкин, дело прошлое. Сознайся, что это ты тогда на рынке был.   - А-а, Вы всё про тот случай, товарищ капитан? Так и не нашли этого самовольщика?*   Когда прошёл выпуск из училища и Слава надел лейтенантские погоны, Шавов снова выловил его:   - Слава, скажи мне, наконец, ты это был или не ты?   Слава понурил голову:   - Я Пётр Лазаревич. Извините меня.   - Фу-у, - Шавов даже присел на скамеечку, - хорошо, что ты сознался. Я ведь всерьёз начал думать, что меня галлюцинации посетили.

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Как нех делать. Вам пострашнее или про любовь? Есть вот про товарища моего, выпускника Ейского училища. Только опять предупреждаю - форма рассказа общедоступная.

                                                      Морозов Ваня.

Морозов Ваня.

   Наш командир полка имел особенность долго принимать решения по любому поводу. Был за ним такой грешок. Поэтому даже когда мы вернулись из Афганистана на родимую землю (а вернулись мы в Грузию), среди нас ещё не было ни одного имеющего боевые награды. После долгой раскачки командир, конечно, отправил представления на ордена, но уже под самый занавес «командировки».
Прошло четыре месяца после нашего возвращения, тут и начали «приходить» первые награды. Лётный состав в основном награждали, орденами «Красной Звезды», а себе и Паше Гинцу командир выписал по ордену «Красного Знамени». Это очень высокая награда того времени. Выше её был только орден «Ленина». Но в отличие от остальных орденов, орден «Красного Знамени» висел на подвеске, и, соответственно, носился с левой стороны, где обычно носят медали.
Поэтому когда первые награждённые возвращались домой после торжественного награждения, жена Паши Гинца была поначалу очень недовольна.
   - Всем ордена дали, а моему медаль! Он что, хуже остальных что ли?
   Паша вместо того, чтобы жену успокоить подзадорил:
- Молчи лучше! Будешь так орать, и эту отберут.
   Но ничего. Когда Ольге растолковали что к чему, она успокоилась, а в конце даже обрадовалась.   
   Дальше начали наш полк расхваливать, в пример ставить. А как же. Полк с боевым опытом. Надо же молодёжь на живых примерах воспитывать. Велели списки участников боевых действий в округ подавать, как победителей соцсоревнования. По категориям: лётчик, старший лётчик, командир звена и т. д. Я  уже тогда командиром звена стал и секретарём партийного бюро эскадрильи. Ну, естественно, по блату впиндюрил в список своего старшего лётчика Ваню Морозова.
 В парткоме уже общую «простынью» готовили, за весь полк. Солдатик писарь каждого человека расписывает: звание, должность, возраст, поручения и т. п. Дошёл до графы партийность и ставит Ване  «Б/П». Беспартийный значит. Секретарь парткома покачал головой:
- Ты, что милай карябаешь? Глаза разуй! Разве лётчики Б/П бывают?
   Солдатик проверил ещё раз и секретарю парткома показывает, вот мол, что дали то и переношу в общий список. Посмотрел секретарь парткома сам. Да, бардачина. Какой же это идиот лётчика в списках беспартийным указал? Всё самому проверять нужно и за всех переделывать. Прогляди он, так и пошёл бы в округ победитель соцсоревнования беспартийным. Сколько бы потом вони из-за такой опечатки поднялось?
Открыл секретарь свою красную книгу, сидит, листает. Всё перелистал, нету Вани. Вот те раз?! Да тут дело глубже. Выходит и у него в документации тоже бардак. Полистал он ещё, потом ещё. Ничего от Вани у себя не обнаружил.
Сообразил тогда секретарь, значит, Ваня всё ещё в комсомольцах числится. Непорядок! Ваня то уже не молодой. Давно пора в партии состоять. Тем более в Афганистане воевал. Какой пример молодёжи?
Вызывает секретарь полкового комсомольца:
- Где там у тебя Морозов числится?
Тот сходу выпаливает:
- Нет у меня такого комсомольца.
- Ты что несёшь? – грозит ему секретарь. – Быстро все свои списки на стол!
Тот приносит. Садятся вместе листать. Листали, листали – нет такого комсомольца. Солдатик давешний ехидно спрашивает:
- Значит, правильно я его в беспартийные записал? Раз он ни там, ни там не числится.
А секретарю не до шуток. Что за наваждение? Ни в партийных, ни в комсомольских списках Вани нет. Не может же такого быть. Тут секретаря крамольная мысль посетила: вдруг Ваня и правда беспартийный? Если такое правда, то это ЧП неизвестно какого масштаба? Такого с командирами экипажей ядерных ракетоносцев в истории ещё не случалось.
Пробегает мороз у секретаря между лопаток. Видно не зря всё это с человеком по фамилии Морозов происходит. Бежит он к замполиту полка. Так и так. Не могу выяснить где ошибка. Но надежды пока не теряет.
Вызывает замполит начстроя:
- Личное дело Морозова ко мне на стол.
Приносит начстрой дело. Открывают. Точно! Беспартийный Ваня. В Афганистан комсомольцем уходил, а там ему 28 годков стукнуло. Вот он автоматически из комсомола и выбыл по возрасту. А в Афганистане кому  интересно было партийный ты или нет? Там такой хренотенью не занимались.
Замполит говорит:
- Нужно в дивизию докладывать.
Секретарь ему умоляюще:
- Сегодня же кандидатскую карточку выпишу, никто не узнает.
- Нет, - говорит замполит, - а если узнают? Тогда ещё хуже будет. Ты меня на воинские преступления не толкай. В дивизию доложим, а там пусть что хотят, то и делают.
Умнее этого ничего придумать не удалось. Доложили. А начальник политотдела дивизии в командировке оказался. За него исполняющий обязанности сидит. Обрадовался исполняющий обязанности. Тут же хватает трубку и криком в политуправление округа сообщает, мол, тружусь непосильно, проявил бдительность, лично обнаружил беспартийного лётчика! Какие будут указания?
Те естественно тоже опешили, но делать что-то надо. Посовещались, указывают: 
- Лётчика от полётов отстранить. Назначить расследование. Виноватого в этих безобразиях обнаружить и фамилию сюда подать. Будем решать через чего его казнить надлежит.
Вызывают замполит полка и секретарь парткома к себе придурка, который Ваню не подумавши в списки включил, то есть меня:
- Как могло случиться, что у тебя лётчик беспартийный?
   А я ни сном, ни духом. В голове только одна мысль: «Чёрт меня дёрнул Ваню собственной рукой в этот список записать».
- В общем, так, - говорят мне – Самым виноватым в этой истории назначаем тебя. Ты у Вани командир, ты же и секретарь партийного бюро. Что с тобой за это сделают, нам то неведомо. Но чтобы как-то ситуацию сгладить, срочно беги, Морозова за шкирку хватай, пусть заявление, автобиографию и анкету пишет. Вечером партсобрание по приёму в партию проведём и на парткоме утвердим. Ване карточку «кандидата в члены КПСС» сегодня же выпишут. Иначе не только по тебе, но и по нам самим персональные дела заведут.
   Бегу я быстрей. Хватаю Ваню за шкирку. Сую ему чистые документы:
- Заполняй, Иван быстрее!
   И тут он мне отвечает (кто в то время не жил, судьбоносности его фразы не оценит):
- Да пошли они в жопу со своей партией!
   Я, конечно, думаю это шутка и говорю:
- Ты так Ваня не шути, вдруг кто-нибудь услышит.
   А он, как ни в чём не бывало, продолжает:
- И пусть слушают. Пошли в жопу!
- Ты охренел, что ли, - кричу – вечером партсобрание намечено по приёму тебя в партию.
   А он мне:
- Не отстанешь, и тебя пошлю.
   Остолбенел я. Ведь он на полном серьёзе говорит. И как дальше быть, совсем не представляю. Не было ещё такого. Что теперь с ним  будет неизвестно? А ещё интереснее, что со мной будет? Вернулся в партком, рассказываю. Они не верят:
- Ты нам тут антисоветчину не разводи, не мог советский лётчик, отказаться от вступления в коммунистическую партию.
- Идите, - отвечаю – и сами спросите.
   Пошёл секретарь парткома, поговорил с Ваней. Возвращается красный весь. Кидает мне на ходу:
- Трындец тебе!
- Спасибо, - говорю – за заботу.
   Ваню от полётов отстранили, меня тоже. В воздухе грозой пахнет, а Ване хоть бы хны. Не пишет, стервец, заявления, не заполняет анкету.
   А тут, гадский потрох, горбачёвская Перестройка в разгаре. Все политрабочие с высунутыми языками бегают. Не поймут чем партию ублажать? Как назло в это же время спускают сверху циркуляр: подать списки офицеров, которые уже на второй этап перестройки перешли, а какие ещё несознательные и остались на первом? Доложить, стало быть, по всей форме кто гласность, ускорение и госприёмку нарушает. Нас, конечно, с Ваней в списки первыми. И из победителей соцсоревнования, соответственно, к чёртовой матери.
   Но и политрабочих тоже пожалеть можно. Следом приказывают подать списки неблагополучных семей. Тут они головы уже всерьёз чесать начали. Есть от чего волосы подёргать. Секретарь парткома не стесняясь замполиту полка при всех кричит:
   - Кого мы в эти списки включать будем? Как определить, благополучная семья у офицера или нет? Клеветой попахивает!
   Замполит ему:
   - Ну давай подадим тех у кого взыскания за пьянку имеются.
   А секретарь:
   - Если человек по пьянке залетел разок – при чём здесь его семья? Да и за пьянку в основном холостяки страдают.
   Отказался секретарь такие списки подавать. По всему видно его от этой Перестройки сильно типать начало. И даже начальнику политотдела дивизии нахамил. Тот ему:
   - Почему списки неблагополучных семей вовремя не подали?
   А секретарь:
   - Нет у нас таких! Благополучные все!
   Начпо:
   - Как так нет? Изыскать! Партия приказывает – значит надо найти!
   Совсем секретарь разошёлся:
   - Тогда меня первым пишите.
   Начпо опешил:
   - Как тебя? Ты же партийный секретарь.
   - А вот так! – кричит секретарь. – Дома не бываю! Всё время на службе торчу! Уроки у детей не проверяю! Жене не помогаю! Разве это за семья? Меня пишите!
В общем у политрабочих жизнь тоже не сахар. А тут Ваня ещё на партию принародно забил. Совсем у них чёрные времена настали. Такое ЧП!
Приезжает по Ванину душу сам член военного совета авиации Закавказского округа. Целый генерал. В те времена слово «член» звучало пугающе не только для молоденьких девушек, но и для взрослых дяденек. Члены только в направляющих органах имелись – в партийных. Остальные органы, исполнительные там или законодательные направляющим в подмётки не годились, поэтому членами в них и не пахло.
А члены были головами этих направляющих органов: «член политбюро», «член ЦК компартии республики» и т.п. И не было счастья в Советском Союзе большего, чем обрести в анкете слово «член». Всем очень хотелось стать членами. Потому как не мог быть человек по-настоящему счастливым, пока его членом не обозвали.
Член – это уже не просто человек. Да и вообще уже не человек. Вроде руки, ноги на месте, голова (про голову это я зря), а уже не человек, уже член. Такой в этом большой и толстый смысл имелся. И, если стал ты членом, значит, жизнь твоя удалась, и не зря ты её прожил. А страшнее и гаже ничего на свете не было, чем из члена снова в человека превратиться. Не каждый мог такое вынести. Бывало, стрелялись.
Так вот замполиты из зависти тоже себе члена ввели. В полках были замполиты, в дивизиях начальники политотделов, а в округе уже не просто замполит или начальник, в округе был «член военного совета». Вот как из зависти замполиты себя обозвали.
Поэтому командующий округа не спрашивал: «Где мой замполит?», а спрашивал: «Где мой член?» И все сразу понимали, о какой мощной фигуре идёт речь.
   Вот в гарнизон и прибыла такая мощная фигура. Для гарнизона, конечно, чрезвычайное положение. Солдат постираться заставили. Асфальт до дыр мели и казарму всю ночь белили.
Собрали потом «на высоком ковре» местное начальство, и меня не без задней мысли туда с собой взяли. Ну и сразу, чтобы время зря не тратить вперёд всех и выставили. Притихли все. Глядят члену в рот, не шелохнутся. Это в армии порядок такой на генералов смотреть: мы типа ослов здесь собрались, а он, стало быть, Эрос Рамазотти
Дырявит меня член  высокоморальным взглядом, потом наставительно так спрашивает. Голос у него оказался гнусавый и такой тоненький, что я часом засомневался, не кастрат ли он. Уж так этот голос его членов образ портил.
- Это и есть тот командир, который подчинённых воспитывать не умеет? А может, не желает? Не хотят его лётчики в коммунистическую партию вступать. Надо же до такого докатиться!
Хотелось этой гнусавой роже возразить:
- Слышь ты, член с бугра, в партию вступать дело добровольное! Аль не слыхал?
Но это всего лишь хотелось. Мало ли кому что хотелось. На деле моя речь другого касалась, и речь моя пламенная в корне отличалась от желаемой. Лилась моя речь про то, что работаем мы не покладая рук, себя не берегём, ведём среди Вани разъяснительную работу, политику партии родной доводим поминутно, с несознательностью Ваниной боремся всесторонне, вину свою чуем страшно и каемся до жути.
Выслушал член меня, покривился, не глядя на приятные слова, и  комэске моему кивает:
– Вы там разберитесь. Ставите на должности неизвестно кого, – и к секретарю поворачивается. - А секретарь партийного бюро эскадрильи где? Почему не пригласили?
   Секретарь парткома в меня тычет:
- Так он же и есть у них там секретарь.
   Помолчал многозначительно член с генеральскими погонами. Поднял ко мне суровый взгляд. Потом палец в мою сторону направил, как на игуану в зоопарке, и пророчески, так прогнусил:
- Вот оно в чём дело. Вот где корень зла скрывался. Да-а, с такими офицерами мы коммунизм никогда не построим!
   Комэск с замполитом кивают, что есть мочи. Мол, правда Ваша, товарищ член. Из-за него всё. Из-за этого нехорошего человека. Взрастили гадюку на своей груди, пригрели. Ошибочка вышла. А сами трясутся, что бы генерал у них не спросил:
- А куда сами-то смотрели? Чего всё на «маленького» киваете? Вы-то вроде больше него виноваты?
   Ведь если он так спросит, то и они тоже коммунизм строить не будут. И вместо светлого будущего останутся со мной в тёмном прошлом. А в тёмном прошлом ни тебе новых должностей, ни очередных званий. Коммунизм строить – оно приятнее и заметно выгоднее.
   Посмотрели все на меня осуждающе, да и выставили за дверь. Сами долго совещались. Потом передали: член ещё два дня сроку дал. Если через два дня Ваня партийным не станет, то вместе с беспартийным Ваней в полку много новых беспартийных появится.
   Заполнил я за Морозова анкету, написал заявление. Хожу за ним по пятам:
- Подпиши Ваня. Тебе ведь только чиркнуть осталось. Пойми, если не чиркнешь, стройка коммунизма без меня уйдёт. Тебе ведь и карточку кандидатскую уже выписали.
   Упёрся Ваня. Нет и всё. Там-то и там-то я вашу партию видал. А второй день на исходе. Начальство на ушах. Решают, как быть? От полётов Ваню отстранили, но зарплата та же. Ходит он поплёвывает, ему так даже лучше. С лётной работы снимать? Официальных оснований нет. Партия конечно направляющая сила, но, как и церковь, от государства отделена. С должности снимать? Тоже не за что, да и особо некуда.
 И как народу объяснять опять же? Ведь Ваня военный лётчик первого класса, награждённый, ветеран Афганистана. А народ уже Горбачёвского словоблудия хлебнул. Перестройку обсуждает. Пугает начальство гласностью. Даже начали высказывать мнения, что Ваня сам вправе решать вступать ему в партию или нет. Правда, мнения пока только кухонные, но сигнал нехороший. Если про такой сигнал на самом «верху» узнают, то даже нашему «члену» не поздоровится.
Ситуация тупиковая. Полковое начальство молчит, насупилось. Дивизионное тоже «на дно залегло». Стрелочник имеется – в смысле я. Но меня после. А пока непонятно, что с этой «беременностью» делать.
Наконец округ «разродился». Вызывают Ваню в отдел кадров и предлагают:
- Если вступаешь в партию, поедешь в Германию службу проходить.
   А послужить за границей мечта любого военного. Тем более в Германии. Цивилизация. Двойной оклад опять же. Обнимает Ваня начальника отдела кадров и радостно говорит ему:
- Раз Германия, то хоть в партию, хоть в говно готов вступить. Всё подпишу, давайте.
Вступил Ваня в коммунистическую партию и укатил в соцлагерь почти уже капиталистический, вместе с ними «загнивать». А мы в Грузии остались «всадников Гамсахурдии» дожидаться.
   Народ, когда про это узнал, сильно подохренел. Как же это получается? Кто-то в партии, можно сказать, тысячу лет мается, и ни тебе Германии, ни вшивой Польши, ни даже Монголии. Гний себе дальше в Закавказье вроде салтыковского Трезорки. Что же это получается? Получается нас за придурков держат? Начал народ ситуацию осмысливать. Оказалось точно. За них и держат. Но как ясность проступила, так народ и успокоился. Оказывается главное – это ясность.  Неизвестность народ будоражит. А как ясность наступает – он успокаивается.
   Потом, конечно, нашлись мудрецы. Ходили к начальству с ультиматумом: если их в Германию не отправят, то они из партии демонстративно выйдут. Только в итоге из партии никто не вышел и в Германию больше никого не отправили. Но и беспартийных лётчиков тоже больше в частях не встречалось.

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Физо, как и у всех школьников – самый любимый предмет.

Физо, как и у всех школьников – самый любимый предмет. Головой  работать почти не требуется, разве что при выполнении на ней стойки. Сегодня изучение приёмов рукопашного боя. Пётр Петрович, крепыш в синем костюме, даёт теоретические пояснения перед строем:
   - Удар от ноги сначала блокируется одноимённой рукой. Если противник наносит удар правой ногой, то сначала удар блокирует правая рука. Затем свободная рука заводится под голень и производится заламывание. Всем понятно? Показываю практически.
   Пётр Петрович указывает пальцем на ближайшего курсанта:
   - Подойдите товарищ курсант. Нанесите мне удар ногой в пах.
   Видя, что курсант стесняется бить преподавателя, подбадривает:
   - Что Вы растерялись? Вы же будущий истребитель! Должны действовать решительно.
   Курсант, смущённо выдохнув, ногой наносит Петру Петровичу сильный удар в пах. Пётр Петрович хватается за пах, падает как подкошенный и, превозмогая боль, хрипит:
   - Ты почему с левой бьёшь?! Ты что – левша? Как ты комиссию прошёл? Левша хренов! Выгоню к чёртовой матери!
   - Нет, я правша, - испуганно лепечет курсант, - у меня толчковая… ну… не эта…
Конечно, страшно. Ведь до сих пор никто не догадывался, что он на самом деле левша.
                                                                        *
Первых пять месяцев мы жили «безвылазно». Все рассказы про увольнения, «солдат попьёт кваску» и т.д., оказались профанацией. Увольнения давали единицам, в исключительных случаях. Остальных же никуда не выпускали, и даже разговоров об этом не шло. Если приезжали родители, то для таких случаев на КПП училища существовала специально отведённая комната. Она так и называлась «Для свиданий».
Свидания проходили под неусыпным надзором дежурного по КПП. Он внимательно следил, чтобы родители не передавали курсантам запрещённые предметы и спиртное.
Дабы пресечь разведение в головах неположенных мыслей, нас усиленно привлекали к занятиям физическими упражнениями. С утра пробежка. Чередовалось – день три км., день шесть. Потом физическая зарядка. Брусья, турник, упор лёжа и пресс. Днём обязательно пара по физо. Там специальное оборудование лопинг, колесо, батут, бассейн и т.п. Вечером уже занимались сами. Любители в футбол или баскетбол гоняли, качки на штангу, а были такие, которые вечерком вдобавок к утренним шести, ещё десять километров наматывали. Их обычно звали «лосями».
Очень скоро стали мы худенькими, волосы только, только отрастать начали (при поступлении всех постригли налысо), руки и ноги покрылись твёрдыми узлами мышц. Зато многие курить приобщились. Эта глупость, якобы, являлась признаком взрослости и самостоятельности.
И тут в декабре нас первый раз повели в город на танцы. Впервые за пять месяцев можно было увидеть живых девушек! Да что там увидеть, даже потрогать! Главное было от наряда отмазаться, дабы не остаться в казарме.
В доме культуры девушек оказалось мало. Но это неважно. Зато все живые и страсть красивые. Танцевали по очереди, остальное время просто любовались.
А вот Миша Плетнёв не танцевал. Он был постарше нас. Ему уже двадцатый годок шёл. Он в отличие от остальных, которые со школьной скамьи в шинели закутались, в этой жизни уже кое-чего повидал, поэтому к нашим восторгам относился снисходительно.
Миша вообще до училища шпаной был. Он уже и выпивать умел и, главное, драться любил. Когда Миша в училище поступил, отец его очень радовался.
- Молодец сынок, что поступил, - радовался папа, - на гражданке ты точно кому-нибудь башку свинтил и неизвестно чем бы всё закончилось.
Мише в училище очень тяжело приходилось. На гражданке-то ему слова поперёк никто не говорил. А здесь всё в приказном порядке, обозвать могут по всякому, и возмущаться не смей. Не то, чтобы кому-нибудь в рыло заехать. За слово поперёк сказанное отчислить могли. Очень Миша страдал. Тяжело ему сдерживать себя давалось.
Но и танцы ему не в радость. Зайдёт, посмотрит, постоит немного и курить идёт. Сортир в доме культуры большой, тёплый. В зеркалах весь и с люстрой. Стоит Миша, курит очередной раз, в зеркало посматривает и сплёвывает.
Тут и заходят два подвыпивших парня. Уже не молодые, лет по восемнадцать. Чувствуется в армию скоро. Потанцевать им видно не досталось, всё курсанты разобрали, и, чувствуется, им это не понравилось. Но в танцевальном зале чего выступать, там курсантов целая сотня. Не захотелось им там выступать. А тут на тебе. Стоит эдакий молоденький, худенький. Форма на нём мешком висит. В чём душа теплится?
Но решили парни не просто его побить. Слишком это малой платой за испорченный вечер им показалось. Придумали они Мише такое наказание.
- Давай ка, сынок, вставай на унитаз, - говорят они Мише, - и исполняй нам «прощай, труба зовёт». Только хорошо пой, старайся дядям приятное сделать.
Вот так ребята себе приключение поймали. Миша после пятимесячного воздержания душой оттаял. Заулыбался. Румянец у него проступил, а в глазах благодарность. Выдохнул Миша облегчённо, и со всем запасом, что пять месяцев копил ближайшему между зубов выписал.
Пролетели оба в тесной сцепке через кафельное помещение. А когда вскочили на ноги, оказалось у «ближайшего» губа пополам разошлась. Главное верхняя. И решили они, что унитаз им теперь ни к чему. В крайнем случае и в штаны можно. Миша, конечно, надеялся, что это только начало, но так ребята в дверь рванули, что больше он ничего уже не успел.
Хоть не удалось Мише совсем душу отвести, но всё-таки радостный в танцзал поднялся. Глаза светятся, улыбка не сходит. Мы за него радоваться начали. Надо же! До этого такой безразличный ходил.
- Ты чего такой? – спрашиваем.
- Да, ничего, - отвечает, - пойду ещё в сортире постою. Может, кто закурить попросит.

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Я убью тебя Л – ик

 Я убью тебя Л – ик.

Был у нас офицер по фамилии Любчик. И этот Любчик он над всеми шутил. Получалось у него весело. За это все любили с ним разговаривать, да и просто любили. Хотя секретарь парткома с пропагандистом как раз за это его не любили. Парткомовцы почитали себя выше всякого прочего окружения. В том числе они считали себя выше всевозможных юморин. На  шутки в свой адрес они даже не обижались, они им скорее удивлялись и считали их недопустимыми. А Любчик шутил себе над парткомовцами так же как над всеми остальными и ни в какую не хотел признавать их «повышенность» над этими остальными.
Шутки над парткомовцами и вправду выходили у него какие-то обидные. По его выходило, что секретарь парткома бесполезная для полка личность, а пропагандист вообще дармоед, и если их из полка убрать, то никто этого даже не заметит. Пропагандиста, кстати, пропагандоном называл.
Про полкового комсомольца вообще стих сочинил:
                Зубы железные, волос торчком,
               Старый дурак с комсомольским значком.
Самое обидное, комсомолец этот именно так и выглядел. Парткомовцы в душе были очень озлобленные на Любчика, хотя существование самой души отвергали. Немало сил потратили секретарь парткома с пропагандистом (он же в парткоме – заместитель), чтобы доказать Любчику свою нужность и повышенность. А самого Любчика им хотелось прижать к ногтю. Выходило, правда, у них неважно. Да что там неважно? Плохо у них получалось.
Дело в том, что Любчик был командиром эскадрильи, т.е. самым, что ни на есть – лётным составом. А лётный состав, даже во времена повышенности партии над остальным населением, числился на особом счету. И трогать его просто так не было никакой возможности.
Если бы Любчик сильно пил, изменял Родине или на худой конец жене, тогда бы ещё что-то можно было придумать. Но Любчик пил не больше остальных, а у Родины с женой к нему претензий не было. Поэтому парткомовцам осталось только тихо затаиться и ждать когда Любчик где-нибудь оступится или чего-нибудь ему станет нужно от партии.
Многолетний партийный опыт подсказывал парткомовцам, что рано или поздно наступит время когда Любчику отольются «парткомовские слёзы». Повышенность-то у них на самом деле была. И опыт их не подвёл.
Выпало Любчику счастье поехать советником иностранного командования. То есть поехать в самую настоящую заграницу. Не в какую-нибудь там страну социалистического лагеря. А к арабам. То бишь к настоящим капиталистам. И жить там значит по их капиталистическим законам два года, и зарплату получать почти капиталистическую. Большего счастья для военных в то время не существовало, и Любчик уже было начал чувствовать себя счастливым по получении радостного известия. Но радость его оказалась преждевременной. Для беспрепятственного выезда за границу требовалось собрать много всяких справок, заключений и, самое главное, характеристик.
Пришлось, значит, Любчику идти в партком за характеристикой. Тут партком ему характеристику-то и написал. Не в смысле, конечно, «партии не предан и склонен к предательству». Нет. Но так: «недостаточно работает, не всегда правильно реагирует, критику воспринимает болезненно». А за границу таких, которые «не всегда, недостаточно и болезненно», в то время не посылали. Большая ответственность такого «не всегда» прямо в капиталистическое логово посылать. Вдруг он там Родину на красивую жизнь и дешёвые джинсы променяет. Кто тогда отвечать будет?
Взяли, короче, парткомовцы Любчика в оборот. Считай, накрылась его заграница. А значит не видать ему в военной жизни счастья.
Любчику бы повиниться, в ноги пасть, мол, бес попутал, простите православные, сам не знаю, что со мной. Водки с парткомовцами попить или лучше коньяку. А Любчик нет. Встал в позу, закусил удила. «Врёте, - говорит, - вы тут всё в своей характеристике. Не такой я как у вас здесь, а гораздо лучше». Но парткомовцев тоже сильно не испугаешь. «Партии, - говорят они, - виднее».
Разошёлся тогда Любчик: «Партия – это не вы, - закричал, и кулаком по столу. – Я сейчас партийное собрание в своей эскадрильи соберу. Вот там мы партию и послушаем. Приглашаю вас через полчаса на наше партийное собрание. И характеристику мою не забудьте захватить!» Сказал так и действительно пошёл неплановое партийное собрание собирать.
Закряхтели тут парткомовцы, стали задами на табуретках ёрзать. Понятно же, что эскадрилья своего командира не бросит. Выгораживать начнёт. И вообще нежелательным скандалом пахнуло. Не ожидали парткомовцы от Любчика такой «прыти».
На собрание, конечно, пошли. Вывернули там всё в другую сторону. Углы сгладили (это-то они как раз умели). Мол, и не собрание это вовсе. Это сами парткомовцы попросили Любчика  коммунистов собрать, чтобы у них мнением о своём комэске поинтересоваться. Всё-таки человек в ответственную командировку собирается. А если мнение о нём хорошее и коллектив ему доверяет, значит всё в порядке. Значит, партком в нём не ошибся и выдаст ему хорошую характеристику.
Коллектив успокоился, разошёлся довольный. Характеристику партком Любчику исправил и тот уехал за границу. Только вот до сих пор есть сомнения, что Любчик парткому ту характеристику простил. Может это и не Любчик вовсе, но шибко дальнейшие события с его отъездом календарно совпадают.
Недели через две после отъезда Любчика появился в парткоме какой-то нехороший запах. Бывает, конечно, что в нашей жизни всякие запахи возникают. Но потом они, как правило, пропадают и о них забывают. А этот  не пропал. Он даже с каждым днём сильнее стал делаться. Запах главное странный. Вроде как дерьмом несёт, только ещё хуже. Вначале про этот запах думали, что его случайно с улицы занесло или это откуда-то из-за стенки пахнет, то потом понятно стало – партком воняет.
Штатных специалистов по запахам в авиации не предусмотрено, благо нештатных хватает. В партком ежедневно много народу заходит и каждый по запахам – специалист-самородок. Каждый секретаря парткома консультировать стал и совет давать, как от запаха избавиться.
Вначале все говорили, что это мышь здохла. Штаб одноэтажный, деревянный. Действительно под полом вполне могла здохнуть мышь. Только в каком углу она здохла, никак определить не получалось. Запах, он как бы не из определённого места шёл, а равномерно распределялся, по всему парткому. И к тому же день ото дня становился заметнее.
Вскоре все уже говорили, что это не мышь, что это крыса здохла или ёжик. От мыши столько вони не бывает. Но запах и дальше продолжал усиливаться. Самое обидное, что над парткомом начали шутить теперь все поголовно. Шутки, конечно, были банальные: от шуток про то, что парткомовцы под себя «ходят», до шуток, что парткомовцы загнивать начали, но всё равно шутки неприятные и политически вредные.
Вскоре запах такой силы достиг, что стало ясно – под полом не меньше чем кролик здох, а может вовсе коза или даже лошадь.  В холодную осеннюю пору парткомовцы сидели на работе в шинелях с открытыми окнами. Стало ясно, что в парткоме пора вскрывать полы, хотя было не понятно, как лошадь сумела туда протиснуться.
В ближайший выходной день из парткома вынесли мебель и приступили к вскрытию пола. Выходной день выбрали не случайно. Здохшую подпольную сущность парткомовцы решили засекретить, чтобы не давать повода для дальнейших шуток. Поэтому вход в штаб перекрыли от «случайных прохожих выходного дня» и два «надёжных» прапорщика приступили к отрыванию досок.
Оторвав последнюю доску, под полом к удивлению не обнаружили ни лошади, ни ёжика, ни даже мыши. Под полом оказалась чистая, сухая земля, которая вообще никак не пахла. Запашина же при этом в помещении парткома оставался нестерпимым.
В парткоме уже не осталось ни столов, ни шкафов, ни тумбочек. Там  даже полов не было. Только на стенах висели портреты вождей в больших деревянных окладах. Секретарь парткома долго смотрел на них, потом подошёл к портрету Ленина и засунул за него руку наудачу. Сначала пальцы упёрлись во что-то твёрдое, но потом оно легонько хрустнуло и из под Ленина потёк протухший желток и белок. Секретарь вынул руку и понюхал её. Да, пальцы отдавали протухшим яйцом.
За каждым портретом оказалось спрятано по одному или по два куриных яйца заблаговременно проколотых иголкой. Они протухали очень постепенно, день ото дня усиливая колорит. И главное никому в голову не  пришло, что от вождей может так переть. В запахе обвинили мышей, ёжиков и даже лошадей, но кто бы осмелился подозревать вождей в чём-то протухшем?
Было ясно, что партком уже никогда в жизни не «отмоется» от этого запаха. При этом следует посчитать недели мучений, насмешек и вскрытие полов...
С улицы странно и неожиданно было наблюдать, как секретарь парткома полка, почти интеллигентный человек (жена врач, между прочим) стоя возле окна парткома, не глядя на проходящих мимо солдат, орал в потолок нечеловеческим голосом:
Я УБЬЮ ТЕБЯ ЛЮБЧИК!!!

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Володько, Предеин.

 Володько, Предеин.

   
   Со времён Великой Отечественной войны повелось так, что истребители в авиации считаются самыми героическими лётчиками и по совместительству самыми умными. Поэтому руководящий состав округов, а порой и дивизий (независимо от их назначения) состоял сплошь из лётчиков истребительной авиации. И никому было невдомёк, что воздушные бои потихоньку сходят на нет, а главная роль в военных конфликтах постепенно отходит к штурмовикам. В том же Афганистане, например, истребители не провели ни одного воздушного сражения, а каждый штурмовик только за день совершал несколько боевых вылетов.
   Истребители дальше продолжали ходить с высоко задранными носами, не догадываясь о пробелах в «былой грамотности».
                                                                        *
Возвращается наш командир с военного совета из Кабула. Злой, как сто чертей. Да, что там злой, бешеный. Собирает лётный состав в классе.  Кричит:
   - Володько, Предеин!
   Те встают. Предеин поскромнее, он глаза опустил, а Володько нет, соколом смотрит. Но такое ощущение, будто оба точно знают, что это с командиром? А командир хватает свою любимую, алюминиевую указку и со всей дури шарах ею по столу. Она загибается, становится похожа на кочергу. Машет этой «кочергой» перед носами подполковника Володько и капитана Предеина, и орёт с остервенением:
   - Я сразу понял, какие на хрен семь ракет? Это же семь факелов от осветительной бомбы.
   Предеин дальше молчит, а Володько смело так заявляет:
   - Так кассеты же мимо легли. Они даже ничего не задели.
   Но командир пока ничего не слушает и дальше бушует:
   - Вы как, вашу мать, оказались в Иране? Вдвоём в одном самолёте сидели! Два взрослых дяденьки не смогли разобраться?!
   - Да это на самой границе… Думали Афганистан.
   - Думали?! Мать вашу! А почему не доложили?
   - Так я же говорю кассеты мимо легли, - опять заявляет Володько. Понимает что виноват, но виду не показывает.
   - Что значит «мимо легли»? – доходит до командира смысл сказанного. – Вы что, ещё и контейнеры на Иран сбросили?
   - Так они вместе с осветительной бомбой одновременно сошли.
   - Твою мать, - командир ошарашен услышанным, не меньше чем новостями из Кабула. – Вы оказывается ещё и шариковыми бомбами по Ирану нае…нули?!
   Предеин ещё ниже голову опустил, а Володько не сдаётся.
   - Подумаешь? – говорит он таким тоном, будто только этим всю жизнь и занимался. – По Ирану! В песок там всё ушло.
   Командир снова хватается за голову:
   - Ты хоть понимаешь, что их применение запрещено Женевской конвенцией? Едит твою… А вы по Ирану… Если их там обнаружат…
   - Говорю же в песок ушло, - не сдаётся Володько. – Да нормально всё, командир!
   Командир недолго сидит с отрешённым видом, потом спохватывается:
   - Так куда кассеты легли?
   - Я же говорю, - говорит Володько, - они одновременно с НОСАБом отцепились, поэтому с перелётом улетели хрен знает куда.
   НОСАБ расшифровывается: ночная осветительно-световая авиационная бомба.
   - Как одновременно? – видать командир уже начал уставать от новостей. - Инженер, почему кассеты вместе с осветительной одновременно отцепились?
   Заместитель командира полка по инженерной службе разводит руками:
   - Никто ничего не докладывал. У нас не зафиксировано.
   Командир, немного выпустив пар, успокаивается. Садится на стул. Швыряет указку в угол. Нам её потом опять разгинать. Тут народ начинает голос подавать, мол, а что случилось? Объясните толком? Чего всех собрали-то?
   Командир, ещё немного посидев, начинает официальным тоном:
   - Через министерство иностранных дел пришла нота протеста от правительства Ирана. Населённый пункт, на границе с Афганистаном был подвергнут обстрелу ракетами с воздуха, - и снова срывается в сторону Предеина с Володько. - Я сразу понял, что это не ракеты, когда услышал про семь горящих ракет. Это же факела от НОСАБа.
   Потом грозит провинившимся кулаком:
- Хорошо, что дехкане факела от ракет не отличают.
   Инженер вставляет:
   - Так каждый факел по миллиону люменов. Тут кто хочешь, перепутает.
   Командир смотрит на стоящих Володько и Предеина:
   - Что стоите? Рассказывайте, давайте.
   Предеин упорно молчит, а Володько начинает пояснять:
   - Когда колонну увидели…
   - Какую колонну? – опять вскипает командир.
   - Да по улице машины друг за дружкой ехали. Фарами светят. Сверху как колонна смотрится.
   - Как вас в Иран занесло? – не унимается командир.
   - Ну, мы же говорим, увидели колонну. Ну, думаем, враги проклятые оружие духам везут. Туда, значит, и полетели. Вроде рядом. Ночью всё рядом. Хрен его там разберёт Афганистан это или Иран.
   - Конечно, - плюётся командир, - ночью по огням видимость тысячу километров. Вы так в следующий раз в Израиль улетите.
   - Да мы и сами засомневались, вроде рядом, а летели долго. Ну, зашли сходу, что бы НОСАБ над целью повесить для освещения. Прицелились. Сбросили. А кассеты вместе с осветительной и сошли. Видать опять цепи где-то не разъединили. Ну и ушли кассеты, с перелётом километра два, за эту деревню. А факела когда разожглись, тогда мы и увидели, что это не клона, а деревня, и вообще догадались, что это уже не Афганистан.
   Командир уже почти спокойно спрашивает:
   - Почему, всё-таки не доложили?
   - Так, если бы у нас фугас был, тогда местные грохот от взрывов слышали, ямы бы там остались, осколки. А так шарики в песок ушли, кто их теперь найдёт. Главное трупов то нет. Если бы эти иранские колхозники жалобу не накатали, никто бы ничего и не узнал.
   - А теперь во всём мире знают, – почему то спокойно заговорил командир, - И меня подставили. Я даже не знал, зачем нас в Кабуле собирают.
   Молчат Володько с Предеиным. Чуют, вот она развязка. Чем такие дела заканчиваются, никто не знает. Понятно, международный скандал не шутка. Может на самом верху уже их судьбы порешали? Но стоят, выжидают, в глазах надежда. Смотрят на командира, чего он тянет? А он тянет. Спрашивают уже упавшими голосами, даже Володько слегка голову наклонил:
   - Что же теперь будет, командир?
   Командир успокоился. Даже улыбнулся:
   - Так в Кабуле одни истребители командуют. Они же в НОСАБах хуже иранских дехканей разбираются. Как зачитали про семь ракет, я сразу им говорю: «Раз с ракетами, значит не наши, мы ночью с ракетами не летаем, мы ночью только с бомбами летаем. С ракетами, кто-то другой. Может это истребители ночью с ракетами летают? Вот у них и спрашивайте».
   В классе все приободрились. А Володько с Предеиным особенно.
   - Так чем закончилось? – в один голос у командира спрашиваем.
   - Там теперь командиров двух истребительных полков дрючат. Будут у них документацию перелопачивать, ну и прочее. А остальные командиры по частям разъехались. Мы же ночью с ракетами не летаем. Все запомнили, что я сказал?
   Ну ещё бы, конечно запомнили. Тут уж командир может не сомневаться. А командир подумал и ещё спрашивает:
- Не понимаю только, почему иранцы перехватчиков не подняли, когда вы границу пересекли? Дали бы вам «F-16» в жопу ракетой и отскребали бы вас сейчас от скальных напластований.
   - Так может и поднимали? – говорят Предеин с Володько. – Мы как поняли, что в Иран запёрлись, та-ак оттуда дунули!
   - Ка-ак дунули? – насторожился командир.
   - Ну, спустились пониже, форсаж врубили и ушли на сверхзвуке.
   - Что, на малой высоте, на сверхзвуке? - опять заорал командир. - А если там кто-нибудь умом рехнулся от вашего пролёта или верблюды доиться перестали? Это же вторая нота протеста придёт. Тогда точно всё вскроется.  Я  тогда вас сгною! Разжалую! В авианаводчики отправлю! Где моя указка?!
   Окончание международной разборки мне неизвестно. Но наш полк по этому поводу больше не трогали.

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Караван.

Караван.

   Взлетели на разведку с утра. Подхалюзин впереди, я у него ведомый. Сергей Иванович на пяти метрах от земли упражняется. Сзади только пылюка вихрями закручивается. Кто не знает, что это самолёт над пустыней летит, может подумать, что это глиссер по водной глади шпарит. Я повыше сзади плетусь. Скорость не маленькая, около тысячи. Страшновато на такой скорости к земле вплотную прижиматься. Не все же асами рождаются.
   А Сергей Иванович мужчина серьёзный. Тот всё может. Что летать, что работать, что водку пить. Талантливый человек талантлив во всём.  Стожильный он. Возрастные лётчики его «Сеней» кличут. Мы между собой тоже Сеней называем (за глаза, конечно).
   Прыжок. Подскакиваем на 300 метров. Осматриваемся. После бешено несущейся навстречу земли на этой высоте всё как бы замирает. Такое ощущения, что самолёты зависли и «стоят» на одном месте. Несколько секунд осматриваемся. Вокруг скалы, глина, да лазурь поднебесная. Больше ничего интересного. Опять уходим вниз на «предельно малую».
   Всё время на трёхстах метрах лететь опасно. На такой высоте запросто из обычного «Бура» сшибить могут. А на предельно малой обычно не успевают, зато обзор с гулькин нос. Видно не больше, чем обычному пешеходу. Так ничего не обнаружим. Зачем летали, спрашивается? Вот и скачем как лягухи по болоту.
   Прыжок. Справа километра три, что-то есть. Пустыня светлобурого цвета, но однородная, поэтому даже небольшая разница в цвете сразу бросается в глаза. К тому же тень в пустыне особенная – абсолютно чёрная, непроницаемая. Тень от предметов видно намного дальше самих предметов. Наверно из-за того, что солнце здесь слишком яркое.
   Сеня заламывает вираж и падает на предельно малую. На такой высоте самолёты обнаруживаются только в последний момент. Это важно. Если раньше заметят, то могут «встретить». Проходим рядом с караваном метров пятьдесят слева. Верблюды, лошади, повозки. Мужчин мало. Женщины в паранджах идут рядом с повозками. Никто не смотрит в нашу сторону. Головы опущены вниз. Скорее всего людям страшно и они молятся. Только верблюды дёргают мордами от рёва двигателей.
   Это караван «мирный». Такие караваны «трогать» нельзя. Отваливаем. Сеня направляет пару на солнце. Ведь влупить в задницу «Блоу Паб» с любого каравана могут, в том числе и с мирного. А разбираться потом с кем? Караван-то уже уйдёт.
   «Уход на солнце» - уникальная защита. Прицельно стрелять из стрелкового оружия против солнца практически невозможно. И ракета «земля-воздух» с тепловой головкой наведения непременно перенацелится на солнце вместо сопла самолёта. Солнце для штурмовиков первейший помощник.
   «Рыскаем» ещё минут сорок. Есть! Опять тёмная цепочка. Надо же! То бывает, за всю разведку ни одного каравана не встретишь, а сегодня уже второй.
   Проходим рядом с караваном. Он слева. Молодец Сергей Иванович.  Мне ведь не только караван рассмотреть необходимо, мне ещё самолёт ведущего из виду упускать нельзя. А лётчик так устроен (поскольку правша), что ему удобней своего ведущего всегда слева наблюдать, там же где и караван. Иванович, оказывается, всё знает, обо всём думает. Да и подкрался незаметно, опять молодец.
   Караван не в пример прошлому, совсем другой. Верблюдов штук сорок. Людей почти столько же. Одни мужики. Автоматы через плечо – не успели снять. Поздно нас заметили. Верблюды вьючные. Повозок нет. Значит в горы идут. Все мешки на верблюдах серые, одинаковые. Так обычно оружие возят. Душманы, стало быть.
   Сеня командует: «Максимал». Я двигаю рычаг управления двигателем вперёд до отказа. Отходим с набором высоты. На случай непредвиденной ракетной атаки, отстреливаем тепловые ловушки. Сеня строит маневр типа «Лассо». Только это не «Лассо». Не предусматривала официальная советская тактика маневров против караванов. Поэтому и названия у него нет. Но мы, собственно, и без официальной тактики разберёмся.
   Маневр надо выстраивать так, чтобы потом боевой курс точно совпал с направлением каравана. Иначе эффективного удара не получится. Работаем по одному. Я оттягиваюсь на маневре подальше. Если плохо оттянуться, можно по ошибке Сеню своими же ракетами зашибить (и такое в авиации случалось).
   Пока разворачивались, чтобы караван снова в поле зрения попал, секунд тридцать прошло. На месте он. Ну и дураки караванщики. Рванули бы к какой-нибудь скале и встали в тени. На таком солнце в тени ни черта не разберёшь. Хрен бы мы их тогда нашли. Или в рассыпную кинулись. Глядишь, хоть половина бы в живых осталась. Но нет. Идут, как шли. Тогда звеняйте хлопцы!
   Сеня вышел на боевой курс, свалил в пикирование. Секунд через десять к земле протянулась огненная полоса. У Сени всего два блока, т.е. шестьдесят четыре ракеты. Ему ведь ещё разведконтейнер с фотоаппаратурой привесили. Поэтому блоков всего два. Да и ракеты у нас мелкого калибра – пять сантиметров. Наклепали их во время «гонки вооружений» без счёту. Давно уже другие есть, современные, но эти куда девать? Вот тратим теперь, как лимиту в конце квартала.
   Накрыл караван Сергей Иванович чётко. От хвоста до носа. Этот умеет. Чего уж там. Пришёл мой черёд. У меня четыре блока, т.е. ракет в два раза больше чем у Сени. Хотя после него вряд ли столько нужно.
   Перепахал и я полоску в пустыне, где Сеня до меня пыль поднял. Сто двадцать восемь осколочных ракет. Вряд ли после такого можно выжить. Но, прежде чем сфотографировать, делаем ещё один заход – из пушек. Бережёного Бог бережёт.
   Сеня «пошёл» фотографировать на высоте 300 метров. Я отошёл подальше и внимательно наблюдаю за землёй, что бы предупредить в случае начала обстрела или пуска ракеты. Фиксируем результаты.
   Рискованный трюк – над караваном летать. Если кто живой остался, пальнуть может. Но, что сделаешь. Социализм – это, блин, «учёт плюс контроль». Без отчётности никуда. Поэтому приходится возить с собой эту дуру – разведконтейнер, и фотографировать, что наделали.
   Резко набираем высоту три тысячи. В процессе набора появляется радиосвязь с аэродромом. Сергей Иванович сообщает координаты каравана, точнее того, что от него осталось. Теперь пусть профессиональные разведчики вылетают туда на вертолётах и разбираются кто, куда и зачем. На трёх тысячах следуем «домой». На этой высоте спокойно. В пустыне зенитных и ракетных засад не бывает. Такие явления в горах процветают. А в пустыне им прятаться негде. Мы такие засады обнаружим раньше, чем они нас.
*
   Некоторые лётчики после удара по каравану имели привычку пролететь над ним ещё раз «на бреющем», чтобы вплотную поглазеть на свою «работу». Мы такого старались не делать. Пока человек воюет – он впадает в определённое состояние, в котором чужая жизнь, и даже своя собственная теряют настоящую стоимость. Поэтому вид разорванных людей воспринимается притуплено, без сильных эмоций. Но, когда после войны начинаешь оттаивать, все эти картины возвращаются уже в их истинном цвете, и тебе нечем от них отгородиться. Это ещё выдержать надо. Поэтому лицо войны не может привлекать нормального человека.
   Грязь, перемешанная с кровью и изуродованные трупы людей (хорошо, если  взрослых) – вот настоящее лицо войны! Всё остальное – возня.
   Как-то, уже после двухтысячного года, на совещании в администрации города, посвящённом патриотическому воспитанию молодёжи, выступала директор школы. Она рассказывала ветеранам Великой Отечественной войны о том, как у себя в школе решила представить детям войну с человеческим лицом. Для этого она усиленно пропагандировала историю о любви немецкого солдата и русской девушки. Ей почему-то непременно требовалось очеловечить лицо войны.
   После её доклада я тоже выступил и спросил, не пробовала ли она представить школьникам сифилис с человеческим лицом? К любви опять же ближе. Она обиделась. Ведь хотела как лучше. Старалась.  Однако я себя виноватым не считаю. Разве было бы лучше, если бы я при всех спросил:
   - Ты что же, дура, не понимаешь к чему человечье лицо собралась приделать?

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Буря мглою.

Буря мглою.

   Боевой вылет происходил на предельную дальность. «Домой» возвращались на семи тысячах метров и сразу, «с прямой» начали заход на посадку. Топлива осталось только «дотянуть до полосы». Лампочки «аварийного остатка» усиленно мигали. И вот, как всегда в авиации, именно в этот момент поднимается пыльная буря.
Поперёк посадочной полосы потянулись жёлто-коричневые струи пыли. Сначала они стелились по земле, но с каждой секундой утолщались всё больше и больше. Интенсивность бури  увеличивалась буквально на глазах. С каждым мгновением в воздух поднимались новые и новые тонны пыли. А пыль в глинистых пустынях, надо сказать, как пудра. Мелкая и лёгкая. Ветерок чуть дунет, она поднимется и висит так целый час. С песком и то легче. Песок тяжёлый. Он только при очень сильном ветре в воздух поднимается. И к тому же долго не висит.
Когда наш первый самолёт вошёл в посадочную глиссаду, высота пылевой массы достигла ста метров. Чем к земле ближе, тем боковой ветер сильнее. Направление «держать» всё труднее. С «полосы» прямо «стаскивает». Пришлось так самолёт на ветер развернуть, что я за полосой уже не в лобовое, а в боковое стекло наблюдаю.
   Максимальный боковой ветер для нашего типа, при котором разрешается садиться – 18 метров в секунду, а тут точно все 30 будут.
              Из-за того, что плотность бури не везде одинаковая, с большой высоты посадочная полоса ещё как-то просматривалась кусками, и можно было ориентироваться по направлению, но вот когда я «нырнул» в пылюку, видимость пропала совершенно, и стало темно как в сумерки. Чем ближе я приближался к земле, тем становилось темнее.
Мне приходилось летать в облаках и в тумане, но в пыли раньше летать не случалось. Болтанка такая, что уже и на болтанку не похоже. Это уже долбёжка какая-то получается. Если б сопли в носу были, точно бы их по фонарю разметало. Только откуда при сорокаградусной жаре сопли?
   Направление снижения определить совершенно невозможно. Но и это не главное. Землю не видно! А как хочется на неё поглядеть, чтобы высоту своими глазами определить. Приборы, конечно высоту показывают, но лётчик, в таких случаях приборам не доверяет. Он доверяет своей интуиции. А на высоте меньше десяти метров, по приборам вообще не полетаешь, потому как одно деление на приборе равно как раз десяти метрам.
   Приближаюсь я к земле. Интуичу. Хорошо пылюка неоднородная. Где-то просветление. Увидишь кусочек поверхности под собой, сориентируешься.
В обычной ситуации, такую бурю надо или пережидать на высоте, или уходить на запасной аэродром. А когда керосина последнее ведро осталось, некуда тебе деться – только посадка.
   Добрался я так почти до земли. Как землю разглядел, не знаю. Хотите верьте, хотите нет, но задница на самом деле чувствует когда ей об землю предстоит удариться. Этот «прибор» тонко реагирует на всякого рода «неожиданности». 
Высота метра два, пора полосы касаться, а полосы нету. Точно знаю, украсть её не могли пока я на пыль таращился, а где искать? Выходит, ушёл я с направления, только в какую сторону: вправо или влево? На второй круг бы уйти, но топлива-то нет. Остаётся сажать, а куда?
   Вот так, загнала жизнь человека в угол. Шансов никаких. Придётся  садиться прямо под собой. Только чревато это очень, ведь в каком направлении самолёт дальше после посадки «пойдёт», неизвестно. Может, в какую постройку врежешься, а может и в топливозаправщик? И сколько ещё при этом людей может погибнуть?
Повезут потом твоё молодое тело в цинковом ящике на Родину. Спишут всё на боевые потери. Родителям сообщат, что погиб, мол, от вражьей пули, как герой. Чтоб не узнали расстроенные родители, каким на самом деле их сынок ослом был. А как же? Раз выбрал профессию лётчика – значит, из любых ситуаций выкручиваться обязан. Тебя насильно никто летать не заставлял.
И тут! Есть счастье в жизни! Чуть поредела пыль и вижу я метров тридцать слева, она родёмая! Взлётная полоса! Краюшек бетонки мелькнул. Единственный, маленький разочек мелькнул. Только мне больше не надо. Я теперь полосу с закрытыми глазами найду. Никуда она от меня не денется. Вертанул я самолёт против всех правил аэродинамики, да и плюхнулся на полосу. Криво, некрасиво и не по оси. Грубо «стукнул» матчасть об бетонку, у нас это называется – припечатал. Да плевать! Сам жив и самолёт цел! Вот главное!
Тормозной парашют выпускать не стал. Чёрт его знает, что при таком ветре из-за парашюта приключиться может. Или самолёт на полосе не «удержишь», скатишься куда-нибудь, или вообще кверху брюхом перевернёт. Самолёт – он трёхколёсный, неустойчивый, кульбиты запросто «исполняет». Это в небе он – дома, а на земле – гость.
   Руководитель полётов запрашивает: «Все сели?» Все докладывают: «Сели». Он кричит радостно: «Молодцы! Настоящие пилоты! Спасибо». А, чего не радоваться? Если бы не все сели, ему бы минимум звезду с погон сняли, а в худшем случае – трибунал.
Тут, видимо инженер на СКП прискакал и орёт в эфир, чтобы двигатели выключали. Авиационный двигатель – штука хрупкая. Любая песчинка на лопатках компрессора борозду оставляет, а мелкий камешек способен разнести его вдребезги. Если загинет от пыли сразу четыре  движка, это поносу потом на всю воздушную армию. Остановились мы кто, где в это время находился. Я последний садился, поэтому стал прямо на полосе. Заглушил двигатель. Всё равно не видно куда рулить.
   Сидим в кабинах. Они герметичные. Нам буря до лампочки. Жарковато, конечно, зато пыль на зубах не скрипит.  Минут через тридцать буря стихла. Снова стало вокруг видно. Приехали тягачи, подцепили нас и отбуксировали на центральную заправочную. Руководитель полётов туда прибежал. Радостный всё ещё. Руки жмёт. Целоваться лезет. Рассказывает, что переживал сильно.
   - Как сели? – снова спрашивает.
    Я думаю, рассказывать правду-матку как сел или промолчать?
Слышу остальные, так негромко:
   - Нормально сели.
   И скромно свои ботинки разглядывают. Значит, думаю, не хуже я остальных. Руководитель полётов хвалит нас, на чём свет стоит:
   - Молодцы, - кричит, - настоящие воздушные мастера!
Не каждый, мол, в такую бурю справится.
   И ко мне. По плечу бьёт, шевелюру треплет и про посадку интересуется. Почесал я за ухом и повторяю как все:
   - Нормально.
   Чего уж скромничать? Мастера, так мастера.

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Ларюшкин.

Ларюшкин.

   Авианаводчик – официально такой профессии нет. Официально считается, что любой командир роты способен наводить самолёты на цель и корректировать их огонь. Однако практика сие не подтверждает. Опыт показывает, что сухопутные офицеры при наведении самолётов используют  такие термины как дерево, дом, бугорок и т.п.. В эфире это выглядит так:
- Вон там дом рядом с деревом, за бугорком. От него как раз канава идёт. Они гады в этой канаве засели!
В это время лётчик видит сверху сотню домов, лес деревьев и тысячу бугорков, а вот канавы вообще не видит. Потому как канава служить ориентиром не может. Канаву сверху совершенно не видно. Определить в данном случае где «они гады засели»  невозможно. Начинаются дополнительные вопросы и дополнительные ответы. Когда ситуация запутывается полностью начинается нервное «твою мать», которое неминуемо переходит в «сам пошёл».
В действительности наземных офицеров работать совместно с авиацией никто не учит. Хотя может это и правильно. Толку от этого всё равно никакого не выйдет. А использование командира роты в качестве авианаводчика опасно, в первую очередь, для его же роты. Когда противник находится от тебя в 100 метрах, навести бомбардировщик на себя – это как два пальца об асфальт.
Ввязывание в любой военный конфликт обычно начинается с сухопутной операции и полного непонимания сухопутным начальством: при чём здесь авиация? Когда потери живой силы доходят до неимоверных чисел, начинаются робкие воспоминания о поддержке с воздуха. Тогда  нехотя по отношению к авиации делают первые робкие шаги, показывая при этом, что авиацию пока ещё в упор не замечают. Затем, после первых авиударов на смену приходят расширенные удивлённые зрачки – насколько авиация оказывается эффективная штука. Потом входят во вкус. Привлекают авиацию всё больше и больше. Ни одно передвижение войск уже без авиации даже не планируется. Ни одна колонна без авиасопровождения не выдвигается.
Когда имеется полная авиационная поддержка, связь и чёткое управление каждой воздушной единицей, войсковые операции становятся не опаснее игры на компьютере. Теперь наземные операции начинают рассчитывать исходя из возможностей авиации.
   Тут и возникает дефицит в специально обученных людях – авианаводчиках. Они двумя, тремя фразами способны объяснить лётчику местоположение противника, с точностью до метра. Они знают, что такое авиационные боеприпасы и условия их использования. Они в уме могут рассчитать какие типы самолётов и вертолётов когда появятся. Авианаводчики - это, как правило, бывшие лётчики «списанные» на землю по здоровью или по воздушному хулиганству.
Они прекрасно понимают, что отклонение авиационной бомбы от цели в 100 метров, это оценка – «4». Другими словами, если противник находится от вас на расстоянии 100 метров, но вместо противника самолёт долбанул по вам – это «хорошо». Так же они знают, что осколки от бомбы разлетаются на расстояние  полтора километра, а любой из этих осколков прошивает танк.
   Всеми этими премудростями авианаводчик владеет в совершенстве. И каждый комбат теперь желает, чтобы авианаводчик всегда находился рядом с ним, а сверху жужжала пара вертолётов.
Авианаводчики становятся нарасхват. Но, я уже говорил, официально такой специальности нет. В авианаводчики начинают переквалифицировать всех бывших лётчиков, которые попадаются под руку. Числятся они в разных частях на своих штатных должностях, а «шарахаются» по всей войне.  Их, конечно, пытаются загнать в какие то структурные рамки, но всегда остаётся непонятно: кому они толком подчиняются, кто их должен наказывать, кто за них отвечает и, самое смешное, кто их должен награждать?
Авианаводчики, как правило, сбиваются в группы по три, пять человек и за начальство признают не ниже начальника гарнизона, руководителя авиабазы или укрепрайона. Поэтому ведут себя вольно, остальных начальников в упор не замечают, воинскую честь никому не отдают и вообще фуражки не носят.
   Вроде бы житуха у них нормальная, но не торопитесь. Как бы банально ни звучало, но авианаводчик – синоним смертника. Представьте, довезли Вас до подножья гор на броне, дают человек десять охраны и дальше в горы своим ходом. Танки по горам не того, не лазают. Оружие, рация, харчи, воду не забудь. Килограмм так тридцать выходит. Думай теперь, как всё прицепить, чтобы тащить было удобнее. С утра ничего не ешь, днём тоже – пули на сытый желудок не перевариваются.
Должен прибыть в заданную точку, откуда будешь направлять действия авиации. А если кого встретите по дороге, это ваши проблемы. На помощь особо не рассчитывайте. Танки – они по горам не того.
   Если в горы сегодня не требуется – значит, колонны сопровождать. Чтобы в случае нападения на колонну оказать квалифицированную помощь через авиацию. Добрались до места. Кто жив – отдыхать, окапываться, а тебе на следующую колонну. Потом на следующую. А нападения на колонны в горах – это местное народное развлечение и к тому же неплохо оплачиваемое. За подбитый грузовик 200 долларов, за танк – 500 (старыми).
   При проведении боевых операций опять каждый командир батальона норовит авианаводчика себе «заполучить». Во время операции умный комбат ни одного солдата вперёд не пошлёт пока авиация «путь не расчистит». Тут уж авианаводчик – самый незаменимый человек. Почёт ему и слава. Только снова на самом переднем крае. Так у этих наводчиков вся война и проходит. Кто до конца доживает, конечно.
   Вот этой самой «профессией» всегда пугали лётчиков, которые плохо себя  ведли. Обычных людей пугают тюрьмой и принудительным лечением. А лётный состав службой в авианаводчиках. Самих авианаводчиков правда ничем не пугают. Их, как ни накажи, всё в радость. Даже тюрьма (жив останешься). Поэтому разговаривают с ними всегда ласково. Начальство их неизвестно где, пугать нечем. Рявкнешь на него, а он тебя по матери прилюдно или в харю заедет,  кому потом жаловаться? Авианаводчики вроде котов получаются, которые сами по себе ходят.
   Когда военный конфликт заканчивается, авианаводчики разъезжаются по своим штатным должностям и эта профессия прекращает существование до следующего конфликта и бешенных неоправданных потерь. Прошу не путать с американцами. У них в верховном командовании дебилов не держат, которые бы авианаводчиков регулярно разгоняли. Поэтому дорогу для сухопутных войск, у них завсегда авиация расчищает. И после они ей как щитом прикрыты.
   Но история не об этом. Это я так рассказал. Что бы понятно было, чем лётчиков на войне пугают. А пугать есть за что.
   Пошла у нас как-то цепь одинаковых аварий: посадки без шасси. В Баграме садится Миг-23 на «пузо». Лётчик забыл их выпустить, а группа руководства со всеми помощниками и наблюдающими проглядела. Случай для авиации, прямо скажем гадкий, нехороший, так как говорит о плохом профессионализме и ударяет по самолюбию авиаторов. Начинаются громкие разборки, дополнительные занятия, тренажи и партийные собрания с персональными делами. Но если в авиации какая прорва накатила, ты, что хочешь делай, а процесс не остановишь.
   Через неделю в Кабуле садится без шасси Ан-26. Там вообще экипаж пять человек, и группа руководства «столичная». Кабул ведь столица. На глазах, можно сказать у высшего начальства. Опять забыли выпустить. Командующий авиации 40-й армии генерал Колодий ногами топал, кулаками стучал. Говорят, даже за пистолет хватался, такой злой был. Вроде, как хотел весь экипаж в авианаводчики определить. Две посадки без шасси почти в одном месте с недельной разницей. Позорищу на весь Советский Союз. Выговорами начальство облепили как ёжиков. Отпуска отменили. Наградные листы порвали. Хотели полёты прекратить, но нельзя. Сухопутчики уже во вкус вошли. Они теперь без авиации ни шагу.
   В «верхах» тучи тёмные ходят, громы гремят и синие молнии сверкают. А мы внизу радуемся – хорошо не у нас. Нас пронесло. Но нам тоже каждый день про шасси долдонят, предупреждают на полном серьёзе, командир по столу указкой лупит. Хотя, чего уже? Два случая подряд. Не падает снаряд два раза в одну воронку. А тут считай попал. Не может быть, чтобы третий раз кто-нибудь без шасси сел.  И представляете? Оказывается, может. Недаром кто-то ляпнул: ВВС(вэвээс) – страна чудес.
   Ровно неделя прошла от последней посадки без шасси. Плетёмся мы на аэродром. Не спеша, так идём. Некуда торопиться. В казарме скукотища, на аэродроме тоже. Семьи в Союзе. Жарища – под сорок. «Стечкин» весь бок отбил, тяжёлый зараза. Да ещё сто патронов к нему. Вот уже взлётную полосу видать. Значит почти пришли. Вдруг, посреди полосы пылюка. Да много так пылюки. От машины столько не бывает. Мы шагу прибавляем. Не понятно, что это, а в пыли не разобрать. Потом чуть пыль ветерком снесло, видим: стоит, точнее, лежит на брюхе, красавец наш - «Су». Ёмаё, так это же кто то из наших!
   Видим, лётчики наши в кучу собираются. Мы трусцой к ним. Кто там сел? Что случилось? Они говорят:
   - Кто сел не знаем. Только видели, по полосе искрил как новогодняя ёлка, а в середине полосы на грунт сошёл и остановился.
   Вот, значит, от чего пылюка была – с полосы на грунт сошёл. Бежим мы к этому несчастному самолёту уже всей толпой. Подбегаем. Твою мать! Лёша Ларюшкин. Кабину открыл, вылез и курит. Настроение видать у него ни к чёрту. Усы висят. Смотрит в одну точку. Мы спрашиваем у Лёхи:
   - Ну чё?
   А он руками разводит:
   - Вот.
   - Забыл? – спрашиваем.
   - Забыл, - отвечает.
   Самолёт рядом маленький. Я даже не думал, что самолёт без шасси такой низкий. Хорошо у Лёхи под брюхом пилоны были. Это такие устройства на которые бомбы вешают. Пилоны на половину стесались, зато на корпусе ни царапины. Короче целенький самолёт, как из магазина.
   Командир полка на Уазике подъехал. Постоял. Посмотрел на Лёху.
   - Да, - говорит, - Алексей. Неудачное ты время выбрал без шасси садиться. Коллодию уже доложили. Вылетает из Кабула. Тут десять минут лёту. Так, что можешь его здесь дожидаться. А в общем повезло тебе, мог бы взорваться.
   Если бы Лёха испытателем был и без шасси сел ему бы медаль дали, а может орден. А тут теперь: то ли от стресса отходить, ведь еле живой остался, то ли радоваться, ведь живой остался, то ли плакать – уже, считай, в авианаводчики «забрили»?
   Садится вертолёт командующего. Выходит Колодий. Да как выходит? Медленно так выплывает. Можно сказать торжественно. Из глаз молнии. Плечи подняты. Хорошо шашки отменили, точно бы Лёху зарубил. А рядом с командующим дедок невысокий. Как потом выяснилось генерал-полковник Модяев, начальник пунктов боевого управления воздушных сил Советского Союза. Золотой старик оказался. Подбегает он к Лёхе чуть раньше Колодия и по плечу его хлопает:
   - Что пацан, без шасси сел? Не ссы, я в Отечественную тоже без шасси садился. – И к Колодию поворачивается, - Ну где у вас тут столовая? И в туалет мне нужно срочно. Так быстро вылетели, я ни того ни другого не успел. А тут и без нас разберутся. Пошли, пошли.
   Смотрит Колодий на Модяева, желваки ходят. Но не может генерал-майор генерал-полковника послать. Не положено это. Тем более что этот генерал-полковник – проверяющий. Короче увёл дед командующего. А мы ещё над его фамилией подшучивали. Выходит зря.
   Наш командир полка быстро инженера вызывает:
   - Что скажешь?
   Тот:
   - На ноги поставим, а когда системы проверим, скажу точнее. Пока всё.
   - Ставьте, – говорит командир, - только быстро.
   Прикатили ребята с надувными пантонами. Подсунули их под крылья. Подогнали воздухозаправщик. Стали пантоны надувать. Всё один к одному, как специально. Одно крыло нормально, а у второго поворотную часть крыла отломили. Далеко пантоны друг от друга поставили. Когда быстро надо – всегда так.
Сдули,  пододвинули, опять накачали. Подняли самолёт над землёй. Висит он на пантонах, как на мячиках.
   - Садись в кабину, - говорит инженер Лёхе, - попробуй выпустить шасси обычным способом.
   Лёха залазит. Рычаг вниз. Надо же! Пошли миленькие. Без сучка, без задоринки. Стоит самолёт на своих колёсах, а то ведь здесь его даже эвакуировать не на чем. Он пустой пятнадцать тонн весит. Таких тележек на аэродроме не найдёшь.
Прицепили к тягачу, потащили в ТЭЧ. Там системы прогнали, всё работает. Давай поворотную часть крыла искать. Нашли в полку у афганцев с подобной модификации. У афганцев же все самолёты советские. Приделали. Проверили. Вроде работает.
   - Ну, что, - спрашивает командир у инженера, - летать сможет?
   - Я бы лично, - отвечает тот, - этот самолёт в жизни в полёт не выпустил. А если Вы на себя ответственность берёте, то дело Ваше.
   Командир у Лёхи спрашивает:
   - Полетишь?
   Лёха ещё от стресса не отошёл, но понимает, командир ему выход подсказывает. Может, удастся отвертеться от аванаводчиков-то.
   - Конечно, - докладывает Лёха, - готов и страшно желаю.
   - Заливайте минимальную заправку, - командует командир, - взлёт и сразу на посадку.
   Потом вызывает командира эскадрильи:
   - Мы ведь в Кандагар звено должны отправлять?
   - Должны, - отвечает комэск, - завтра я сам поведу.
- Срочно включай в звено Ларюшкина и вместе с этим самолётом сегодня уматывайте. – Приказывает командир.
   Лёха взлёт-посадку сгонял, вроде всё работает. Приземлился. Зарулил на ЦЗ. А ему говорят:
   - Ты возле самолёта побудь. Сейчас уходите звеном на Кандагар.
   Лёха:
   - А бритву, а зубную щётку? Сумка-то в казарме.
   - Какая на хрен сумка? – орут растерявшемуся Лёше, - забудь про всё. Драпай, пока командир прикрывает.
   Инженер полка комэска инструктирует:
   - Как в Кандагар прилетите, самолёт поставить на стоянку, зачехлить и что бы я его в воздухе больше никогда не видел.
   - Как зачехлить, - спрашивает комэск, - все задания на четыре самолёта рассчитаны?
   - Ничего, - отвечает инженер, - на трёх полетаете. Духи не обидятся.
   Ушло звено на Кандагар, только пятки засверкали. Кстати и бритву, и зубную щётку Лёхе потом передали.   
   Разобрался командующий с делами, отделался от Модяева и вызывает нашего командира полка. Видно принял уже твёрдое решение наказать Лёху примерно. Не миновать Лёхе авианаводчиков:
   - Где этот подлец, который меня в грязь втоптал? Который меня на всю страну опозорил? Ведите сюда. Я его своими руками сейчас душить буду!
   Командир докладывает:
   - Как где, товарищ командующий? Сдал необходимые зачёты, прошёл тренаж, бьёт теперь врага в Кандагаре со всей пролетарской ненавистью. На этом самом самолёте. Самолёт исправен. Никак не пострадал.
   Командующий сначала дар речи потерял, а потом прорвало. Что командующий нашему командиру говорил, никто не понял. Может самого в авианаводчики отправить обещал, а может просто пристрелить хотел (шашки-то отменили). Сказали только, что командующий так орал, что у всех уши заложило. Поэтому видать никто ничего и не понял. Только остался Лёха на лётной работе.  Принял командир весь удар на себя. И Модяеву конечно спасибо. Золотой старик.
А Лёхе командующий влупил служебное несоответствие за посадку без шасси. Вот так всё и обошлось. Недополучил лихой отряд авианаводчиков одного классного специалиста.

http://кубякин.рф/index.php/yumoristicheskie/7-shinel-nomer-pyat

[Влaдимир]

Перенес с ветки 1980 года рассказ Олега Кубякина.

Если народ скучает без Кубякина, то я попробую его заменить. Я думаю он не обидится если я сброшу один из его рассказов. Читайте на здоровье...

Иванов.

   Учился с нами курсант Иван Иванов. Само по себе, конечно, необычно: Иванов, да ещё Иван. Был он отличный парень. Но рассказать хочется всё-таки не про него самого, а про его отца.
   Отец его Иванов старший, служил раньше в Ейском училище лётчиком-инструктором. И был Иванов старший человеком незаурядным и талантливым. Он мог разговаривать стихами, выдавать на раз целые поэмы, кроме того имел он талант художника, скульптора и архитектора. Много в училище о нём легенд осталось, хотя не все позволительно в печатном виде передавать.
   Естественно, все его таланты не вмещались в повседневную будничность, поэтому он каждый день как-нибудь проявлял себя, хохмил, юморил, разыгрывал. Народ любил его послушать и всегда собирался вокруг него толпами. Но однажды, угораздило Иванова попасть в госпиталь, где, естественно, его не могли знать.
   Прожил Иванов в госпитале дня два. Невмоготу ему стало от серой больничной жизни, и весёлое нутро его всячески требовало внесения в неё немедленных изменений.
   Тут выпало ему идти на клизму. Если кто не в курсе, что такое клизма, то зря. Поинтересуйтесь заранее. Мало ли с чем в жизни столкнуться придётся. А клизма, это когда через известное место в человека большое количество специального раствора заливается, и оттуда же выливается. Пошёл, значит, Иванов к назначенному времени, а перед тем полный рот воды набрал.
   Пожилая санитарка показывает ему что снимать, куда ложиться, что для процедуры подставлять. Иванов молча кивает, мол, ясно. Выполняет что сказано. И всё как положено сделал. Начала санитарка ему этот специальный раствор заливать.
Поначалу Иванов лежал спокойно, а потом вдруг повернулся и смотрит на санитарку выпученными глазами. Та не поняла. Спрашивает:
- Что?
Но Иванов молчит, только лицом показывает, что сказать ему хочется и не может он, потому, как раздувает его изнутри. Та смотрит, вроде всё нормально идёт, как обычно, но перепугалась  не на шутку, и уже испуганно спрашивает:
- Что?
Тут Иванов воду изо рта и начал выпускать, как будто он переполнился. Санитарка со страху поверила, что клизма больного насквозь прошла. Очумела она по-настоящему и в смятении убежала. Клизму, кстати,  забыла отключить.
Неизвестно, как уж Иванов с клизмой справился, только вызывал его потом сам начальник госпиталя и журил сильно. Нехорошо, мол, так над пожилой женщиной издеваться.
Иванов обещал исправиться, но в тот же день к вечеру, когда врачи разошлись по домам, нацепил белый халат, шапочку, на шею фонендоскоп повесил, и начал обход больничных палат.
В первую зашёл, спрашивает:
- Кто здесь новенький?
Больные после сегодняшнего случая уже знали кто такой Иванов, поэтому заулыбались, предчувствую нечто необычное, и всей палатой указали на солдата-первогодку:
- Вот этот.
- Я новенький, - подтвердил солдатик, поднимаясь с койки.
Он совсем новенький был, поэтому про Иванова ещё не знал.
- Так, больной, на что жалуетесь? – спросил Иванов, оттягивая больному веки и щупая пульс.
- Ухо у меня, - сказал солдатик и показал на ухо.
- Ухо – это хорошо, - уверенно сказал Иванов и пододвинул табуретку. – Вставай ка на табуреточку.
- Так у меня ухо, - неуверенно напомнил больной, но табуретку встал.
- Хорошо, - снова сказал Иванов, - поворачивайся. Приспусти штаны.
Солдатик стушевался, но палата завозмущалась:
- Давай быстрей. Врач говорит, значит надо так!
Новенький, не зная больничных порядков, повернулся и приспустил штаны.
- Молодец, - снова твёрдым голосом произнёс Иванов, - теперь нагнись. Раздвинь ягодицы.
Солдатик неуверенно нагнулся и раздвинул ягодицы. Иванов приставил к голой заднице фонендоскоп, и щёлкнул его по яйцу:
- Ну что, в ухе-то звенит?
Солдатик, изогнувшись, спрыгнул с табуретки на свою койку, и долго с недоумением смотрел на радостные лица соседей по палате. Но, в общем, всё закончилось хорошо, никто не обиделся и все остались друг другом довольны.
*
Известно, что последние годы жизни знаменитый борец Иван Поддубный провёл в городе Ейске. Здесь находится его музей, вдобавок центральный городской парк назван в его честь. К столетию со дня рождения великого силача Ейское авиационное училище решило преподнести музею Поддубного подарок – небольшую статую Ивана Поддубного, который как бы снимает халат перед началом схватки и ненароком обнажает свои железные мышцы.
Идея великолепная. И главное в Ейском училище был человек, способный воплотить её в жизнь – майор Иванов. Иванов долго отнекивался, ссылался на сложность исполнения и недостаточность собственного таланта, но, в конце концов, его уговорили и он согласился.
Иванова освободили от исполнения всех служебных обязанностей, и он в течение двух месяцев обязался выполнить сложную и ответственную работу. В виду того, что творческой мастерской у него не было, то ваял статую Иванов в собственном гараже. Он целиком отдался творческой работе, но поскольку никакие наряды и служебные дела его теперь не касались, и спал он теперь до скольких хотел, то этот отрезок времени больше напоминал отпуск, чем муки творчества.
Но не только у Иванова наступили золотые дни. Многие из его товарищей тоже тепло вспоминали данное времечко. По вечерам в гараже теперь собиралась целая толпа. Скульптор постоянно шутил и рассказывал весёлые истории. Вот все туда и шли. Но идти в гараж с пустыми руками считалось неприличным. Поэтому каждый прихватывал с собой бутылёк, который выставлялся для общего пользования. Понятно, что Иванову, на правах хозяина бутыльки носить не требовалось. Требовалось только угощаться. Поэтому он против гостей не возражал.
В общем, за два месяца в указанном гараже практически образовался своеобразный клуб, где лётчики-инструктора с удовольствием проводили вечернее время, а Иванов, естественно, получился его почётным председателем.
Когда два месяца закончилось, и требуемая статуя была готова, случилось в гараже чрезмерное веселье. И уж так там народ разошёлся в сторону веселья, что ненароком статую известного борца опрокинули. Рассыпалась она на такие мелкие кусочки, что склеить не могло идти и речи.
Обомлел народ, даже хмель у всех разом выскочил. Как же теперь быть? Ведь завтра статую музею вручать надо было, да и труда жалко. Два месяца человек не покладая рук ваял сложнейшее произведение. Застыли все остолбенело, смотрят виновато. Как горю помочь не знают.
Только Иванов не растерялся:
- Не расстраивайтесь мужики, - говорит, - я завтра с утра еще такую же слеплю. Давай наливай лучше.
И действительно. Встал Иванов с утра пораньше, слепил точно такую же статую, а после обеда руководство её музею и вручило. Там она по сей день и стоит.
*
Не всегда, правда, со скульптурами всё гладко выходило. Но вины Иванова старшего в том не было. Случалось это от непонимания взрослых условностей его сыном Иваном, который как раз с нами учился.
Лепил как-то Иванов старший скульптуры в просторном сарайчике у родственников. А Ваня тут же на природе бегал. Играл с чем под руку подвернётся. И попалась ему немецкая каска и папье-маше. Красивая каска была, совсем как настоящая. Откуда она взялась, теперь никто не помнит. Может её Иванов старший сам и соорудил?
Ходил Ваня с этой каской по двору. Любовался. Но каска это такая штука которую непременно на голову одеть нужно. Отдельно от головы каска не до конца красиво смотрится.
Надел её Ваня себе на голову. Только опять не то. Не видит он теперь ни себя ни каски. Полное разочарование. И вот тут, благо, заприметил Ваня в сарайчике отличную голову. Голова, конечно, не сама по себе была. Голова была с плечами до груди. Когда вырос, Ваня узнал, что это бюст называется.
Надел Иван каску на эту голову. До того она в пору пришлась. Прямо настоящий немецкий фашист получился. Смотрит он в упор на Ваню и оскал свой звериный показывает. Именно таких партизаны нещадно отстреливали, о чём в фильмах много свидетельств Ваня видел.
Естественно, как нормальному советскому пацану, Ване хотелось по фашистской роже стрельнуть. А была у тех родственников воздушка, т.е. пневматическая винтовка для свинцовых пулек. Взял Ваня эту винтовку и давай фашиста проклятого расстреливать. И в каску ему, и в нос, и в глаз. Получай вражина безобразная.
Отвёл Ваня душу на целую пачку пулек. Хорошо фашисту врезал. Ну и успокоился. Другими делами занялся. Как-то всё забылось потихоньку. Пошла жизнь своим чередом. Только ближе к вечеру слышит Ваня, как отец его – Иванов старший ругается, на чём свет стоит. Потом вроде извиняется перед кем-то и опять ругается. Что за непонятности. Никогда его отец так не ругался. Всегда спокойный, выдержанный.
Не стал Ваня сразу бежать причины выяснять. Выглянул потихоньку из кустов, чтобы в обстановке сориентироваться. Смотрит отец его перед бюстом в каске стоит, а рядом мужик какой-то.
Оказалось, это председатель колхоза, герой социалистического труда Мешков, заказал Иванову старшему собственный бюст слепить. Бесплатно тогда только дважды героям бюсты лепили. А просто герою соцтруда самому надо было о себе заботиться. Вот и решил Мешков собственным бюстом через Иванова обзавестись. Деньги заплатил. Позировал не единожды. А когда пришёл готовый бюст забирать, то оказалось, стоит герой соцтруда Мешков в пробитой немецкой каске с отколотым носом и выбитым глазом. В общем, не ожидал Мешков себя в таком политически неприглядном виде узреть.
Получилось, Ваня по недомыслию не только отцу насолил, но ещё и антисоветский поступок совершил. Долго потом Иванову старшему пришлось образовавшуюся неловкость сглаживать. А от Вани винтовку спрятали, и он больше её не видел.