Я на ветке нашего выпуска уже выкладывал это в прошлом году, но, думаю, из ширакцев не все читали. Так что звеняйте для кого повторюсь. Случай описан со слов Крайнова и Злоказова. Поэтому, по всем неточностям - к ним. Я, типа, среднее звено.
Был у нас офицер по фамилии Любчик. И этот Любчик он над всеми шутил. Получалось у него весело. За это все любили с ним разговаривать, да и просто любили. Хотя секретарь парткома с пропагандистом как раз за это его не любили. Парткомовцы почитали себя выше всякого прочего окружения. В том числе они считали себя выше всевозможных юморин. На шутки в свой адрес они даже не обижались, они им скорее удивлялись и считали их недопустимыми. А Любчик шутил себе над парткомовцами так же как над всеми остальными и ни в какую не хотел признавать их «повышенность» над этими остальными.
Шутки над парткомовцами и вправду выходили у него какие-то обидные. По его выходило, что секретарь парткома бесполезная для полка личность, а пропагандист вообще дармоед, и если их из полка убрать, то никто этого даже не заметит. Пропагандиста, кстати, пропагандоном называл.
Про полкового комсомольца вообще стих сочинил:
Зубы железные, волос торчком,
Старый дурак с комсомольским значком.
Самое обидное, комсомолец этот именно так и выглядел. Парткомовцы в душе были очень озлобленные на Любчика, хотя существование самой души отвергали. Немало сил потратили секретарь парткома с пропагандистом (он же в парткоме – заместитель), чтобы доказать Любчику свою нужность и повышенность. А самого Любчика им хотелось прижать к ногтю. Выходило, правда, у них неважно. Да что там неважно? Плохо у них получалось.
Дело в том, что Любчик был командиром эскадрильи, т.е. самым, что ни на есть – лётным составом. А лётный состав, даже во времена повышенности партии над остальным населением, числился на особом счету. И трогать его просто так не было никакой возможности.
Если бы Любчик сильно пил, изменял Родине или на худой конец жене, тогда бы ещё что-то можно было придумать. Но Любчик пил не больше остальных, а у Родины с женой к нему претензий не было. Поэтому парткомовцам осталось только тихо затаиться и ждать когда Любчик где-нибудь оступится или чего-нибудь ему станет нужно от партии.
Многолетний партийный опыт подсказывал парткомовцам, что рано или поздно наступит время когда Любчику отольются «парткомовские слёзы». Повышенность-то у них на самом деле была. И опыт их не подвёл.
Выпало Любчику счастье поехать советником иностранного командования. То есть поехать в самую настоящую заграницу. Не в какую-нибудь там страну социалистического лагеря. А к арабам. То бишь к настоящим капиталистам. И жить там значит по их капиталистическим законам два года, и зарплату получать почти капиталистическую. Большего счастья для военных в то время не существовало, и Любчик уже было начал чувствовать себя счастливым по получении радостного известия. Но радость его оказалась преждевременной. Для беспрепятственного выезда за границу требовалось собрать много всяких справок, заключений и, самое главное, характеристик.
Пришлось, значит, Любчику идти в партком за характеристикой. Тут партком ему характеристику-то и написал. Не в смысле, конечно, «партии не предан и склонен к предательству». Нет. Но так: «недостаточно работает, не всегда правильно реагирует, критику воспринимает болезненно». А за границу таких, которые «не всегда, недостаточно и болезненно», в то время не посылали. Большая ответственность такого «не всегда» прямо в капиталистическое логово посылать. Вдруг он там Родину на красивую жизнь и дешёвые джинсы променяет. Кто тогда отвечать будет?
Взяли, короче, парткомовцы Любчика в оборот. Считай, накрылась его заграница. А значит не видать ему в военной жизни счастья.
Любчику бы повиниться, в ноги пасть, мол, бес попутал, простите православные, сам не знаю, что со мной. Водки с парткомовцами попить или лучше коньяку. А Любчик нет. Встал в позу, закусил удила. «Врёте, - говорит, - вы тут всё в своей характеристике. Не такой я как у вас здесь, а гораздо лучше». Но парткомовцев тоже сильно не испугаешь. «Партии, - говорят они, - виднее».
Разошёлся тогда Любчик: «Партия – это не вы, - закричал, и кулаком по столу. – Я сейчас партийное собрание в своей эскадрильи соберу. Вот там мы партию и послушаем. Приглашаю вас через полчаса на наше партийное собрание. И характеристику мою не забудьте захватить!» Сказал так и действительно пошёл неплановое партийное собрание собирать.
Закряхтели тут парткомовцы, стали задами на табуретках ёрзать. Понятно же, что эскадрилья своего командира не бросит. Выгораживать начнёт. И вообще нежелательным скандалом пахнуло. Не ожидали парткомовцы от Любчика такой «прыти».
На собрание, конечно, пошли. Вывернули там всё в другую сторону. Углы сгладили (это-то они как раз умели). Мол, и не собрание это вовсе. Это сами парткомовцы попросили Любчика коммунистов собрать, чтобы у них мнением о своём комэске поинтересоваться. Всё-таки человек в ответственную командировку собирается. А если мнение о нём хорошее и коллектив ему доверяет, значит всё в порядке. Значит, партком в нём не ошибся и выдаст ему хорошую характеристику.
Коллектив успокоился, разошёлся довольный. Характеристику партком Любчику исправил и тот уехал за границу. Только вот до сих пор есть сомнения, что Любчик парткому ту характеристику простил. Может это и не Любчик вовсе, но шибко дальнейшие события с его отъездом календарно совпадают.
Недели через две после отъезда Любчика появился в парткоме какой-то нехороший запах. Бывает, конечно, что в нашей жизни всякие запахи возникают. Но потом они, как правило, пропадают и о них забывают. А этот не пропал. Он даже с каждым днём сильнее стал делаться. Запах главное странный. Вроде как дерьмом несёт, только ещё хуже. Вначале про этот запах думали, что его случайно с улицы занесло или это откуда-то из-за стенки пахнет, то потом понятно стало – партком воняет.
Штатных специалистов по запахам в авиации не предусмотрено, благо нештатных хватает. В партком ежедневно много народу заходит и каждый по запахам – специалист-самородок. Каждый секретаря парткома консультировать стал и совет давать, как от запаха избавиться.
Вначале все говорили, что это мышь здохла. Штаб одноэтажный, деревянный. Действительно под полом вполне могла здохнуть мышь. Только в каком углу она здохла, никак определить не получалось. Запах, он как бы не из определённого места шёл, а равномерно распределялся, по всему парткому. И к тому же день ото дня становился заметнее.
Вскоре все уже говорили, что это не мышь, что это крыса здохла или ёжик. От мыши столько вони не бывает. Но запах и дальше продолжал усиливаться. Самое обидное, что над парткомом начали шутить теперь все поголовно. Шутки, конечно, были банальные: от шуток про то, что парткомовцы под себя «ходят», до шуток, что парткомовцы загнивать начали, но всё равно шутки неприятные и политически вредные.
Вскоре запах такой силы достиг, что стало ясно – под полом не меньше чем кролик здох, а может вовсе коза или даже лошадь. В холодную осеннюю пору парткомовцы сидели на работе в шинелях с открытыми окнами. Стало ясно, что в парткоме пора вскрывать полы, хотя было не понятно, как лошадь сумела туда протиснуться. Разве если только в страстном порыве покончить с собою в коммунистическом подполье лошадь не решилась бы на подкоп.
В ближайший выходной день из парткома вынесли мебель и приступили к вскрытию пола. Выходной день выбрали не случайно. Здохшую подпольную сущность парткомовцы решили засекретить, чтобы не давать повода для дальнейших шуток. Поэтому вход в штаб перекрыли от «случайных прохожих выходного дня» и два «надёжных» прапорщика приступили к отрыванию досок.
Оторвав последнюю доску, под полом к удивлению ни одного отважного подпольщика не обнаружили. Ни лошади, ни ёжика, ни даже мыши. Под полом оказалась чистая, сухая земля, которая вообще никак не пахла. Запашина же при этом в помещении парткома оставался нестерпимым.
В парткоме уже не осталось ни столов, ни шкафов, ни тумбочек. Там даже полов не было. Только на стенах висели портреты вождей в больших деревянных окладах. Секретарь парткома долго смотрел на них, потом подойдя к портрету Ленина, в смутной догадке засунул за него руку. Догадка начала обретать вполне материальные формы. Сначала пальцы упёрлись во что-то твёрдое, но потом оно легонько хрустнуло и из под Ленина потёк крайне вонючий ручеёк. Секретарь вынул руку осмотрел, и понюхал её. Да, внешний вид и запах пальцев вне всяких сомнений указывал, что они побывали в протухшем яйце.
Дальнейший осмотр показал, что за каждым портретом оказалось спрятано по одному или по два куриных яйца заблаговременно проколотых иголкой. Они протухали очень постепенно, день ото дня усиливая колорит. И главное никому в голову не пришло, что это от вождей может так переть. В запахе обвинили мышей, ёжиков и даже лошадей, но кто бы осмелился подозревать вождей в чём-то протухшем?
Было ясно, что партком уже никогда в жизни не «отмоется» от этого запаха. При этом следует посчитать недели мучений, насмешек и вскрытие полов...
С улицы странно и неожиданно было наблюдать, как секретарь парткома полка, почти интеллигентный человек (жена врач, между прочим) стоя возле окна парткома, не обращая внимания на проходящих мимо солдат, орал в небо нечеловеческим голосом:
Я УБЬЮ ТЕБЯ ЛЮБЧИК!!!