В. Ч.: Ну, перевернулся он. Я уже не помню. Когда взлетел он, уже автопилот включили, дремлют сидят, уставшие немножко. И, видно, подошёл к впереди идущему и в спутную струю попал впереди идущего самолёта.
[На самом деле лётчик при включенном автопилоте увеличил скорость на 150 км/час., в то время, как по инструкции допускалось менять скорость не более +/- 20 км/час. При отключении автопилота для перебалансировки самолёт сразу вышел на большой угол атаки (задрал нос) с дальнейшим сваливанием на крыло.]
Г. В.: И его бортануло?
В. Ч.: Там корёжит самолёт так, что, не дай Боже, в эту струю попадёшь. На заправке, если, не дай Бог, влево – в эту струю попадёшь, тебя переворачивает моментально. И его перевернуло там. Я говорю: «Ну, сам бы доложил». Нет! Молчал же, всё нормально. Это же как раз перед ГИМО. Должна ГИМО приехать, а меня надо снимать с должности.
Но он и следующее выдаёт. Мы на полевой аэродром перебазировались уже [на Умбу]. На разведку погоды – Александров. Он, по-моему, зам. комэски был, потому что его потом до командира отряда или до рядового лётчика сняли. У нас на разведку положено летать так, что эти «штаны», балки с крыльев, снимались. Потому что, когда заходишь на посадку, и они висят, более 25 градусов закрылки не выпускать. Там микровыключатели стоят, что больше не выпустишь. Только 25. А когда гладкое крыло – 35 градусов закрылки выпускаются. И всегда на разведку погоды, на облёт РТС должен самолёт с гладким крылом лететь, как положено.
А этот дурак, ему жалко стало техников, потому что после этого самолёт должен идти на полигон, на бомбометание. Их опять надо вешать. И он полетел с балками. Садится. Полоса мокрая. И он выкатывается.
- Ты почему парашют тормозной не выпустил?
- Товарищ командир… товарищ командир… Полоса влажная была.
Но хорошо, он по курсу выкатился, не в сторону. Там же такие стоянки, что не дай Бог. И самолётов было мало. А так он по курсу. Там же полоса, по-моему, 2500. И где-то на пол километра он туда выкатился.
[В действительности он пытался срулить с полосы, но не вписался в разворот и чудом не врезался в стоянку самолётов 3-й АЭ. По воспоминаниям лётчиков, полёты с не снятыми крыльевыми подвесками были обычным делом. А вот покрытие ВПП на Умбе при увлажнении обладало необычно высоким эффектом скольжения.]
Г. В.: Ничего не сломал?
В. Ч.: Ничего не сломал.
Г. В.: Парашюты не всегда выпускали, а только при необходимости?
В. Ч.: По решению командира. Мы всегда техников жалели. Им их собирать потом, в контейнер засовывать, работы им много. Ну, а так: выпускай, тебе слова никто не скажет. Решил выпустить – и всё. А лётчики же, они такие: если ты выпустил парашют, значит, ты – слабак.
[В инструкции экипажу имелись до 10 пунктов, описывающих условия, при которых выпуск парашюта обязателен.]
Г. В.: С одной стороны… Но это не правильно.
В. Ч.: Ну, не знаю. Но я их всегда учил: сел, держи вот так самолёт, держи, сколько можно, угол. Он же тормозится… Вот, как эти здесь спойлеры… А ты держи, пока он сам, самолёт, не опустит переднее колёсико, потом подтормаживай. На снегу, на скользкой полосе он отлично тормозится, вот так ты идёшь, ногами только регулируй.
Г. В.: На задних «ногах» бежит, пока сам на переднюю не встанет.
В. Ч.: Ну, подтормаживаешь там, правой, левой, чтобы он никуда не уходил. А у нас по инструкции, я не знаю, кто писал: приземлился, переднее колесо опустил и зажал тормоза.
Г. В.: Вот некоторые и рвали покрышки.
В. Ч.: Вот, по инструкции летали. А ещё если сел немножко… А колёса же сразу чиркают хорошо, чёрный дым идёт. У нас же не было раскрутки. Сейчас делают так, что колесо перед посадкой раскручивается. Уже садишься – оно крутится. А у нас тележка [шасси]: раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре – по 4 колеса таких здоровых, мощных.
Г. В.: Колёса-то эти… Наверно, часто покрышки меняли?
В. Ч.: Ну-у-у-у, меняли. У нас там, по-моему, до четвёртого корда, или до какого-то корда стёрто, уже надо менять. Там, по-моему, 12 кордов этих было.
[На колёсах Ту-16 допускался износ не более 2 кордов – на передней стойке и не более 4 кордов – на основных.]
Г. В.: Лётчиков, которые часто рвали, «покрышкиными» называли.
В. Ч.: Да не. У нас часто так не рвали, чтобы рвали. Редко так. Особенно, когда дождь пройдёт. Зимой-то как летаем. Полосу же плавят: полосу прометут, потом плавилки выходят, прогрели полосу. Но там где-то ледок останется. Попадёт [колесо] на это «блюдце», раз, а потом на бетон, и счесало сразу. Может одно колесо лопнуть. У нас автомат растормаживания специальный есть. Если это попало, он должен сразу моментально растормозить. То есть колесо не должно быть заторможенное. Но, бывает, он откажет, автомат растормаживания. Всякие моменты бывали.
Г. В.: Оленья – хороший аэродром с большой широкой полосой. А приходилось садиться на аэродромы с короткой полосой?
В. Ч.: Ну, вот же я в Подужемье летал, там полоса 2500х45 метров.
Г. В.: Узкая.
В. Ч.: Для истребителей достаточная, а у меня даже крылья за края полосы выходят. И рулёжки такие небольшие. Длина у них [аэродромы истребителей] в основном 2500.
Г. В.: Длина позволяет, просто она узкая.
В. Ч.: А у нас-то, и в Североморске «Первом» - 3000, и Североморске «Третьем» - 3000 [2500 м], а у нас [в Оленьей] – 3500 полоса. У нас вообще – полоса!
Г. В.: Шикарная!
В. Ч.: В Лахте тоже была 2500, потом достроили до 3 км сделали. Но нам и 2500 хватает. С «Первого» же мы летали всё время, но там 2500х60. Всё время летали.
Г. В.: Она шире.
В. Ч.: 60 метров. А у нас 80 метров [в Оленьей].
Г. В.: А Североморск-3?
В. Ч.: Я, когда стал начальником боевой подготовки, то в «Первом» полетаю, то в «Третьем» полетаю, то в Лахту полечу, с ними полетаю обязательно. Как-то в Лахту прилетел туда на полёты, ну, и полетели мы на маршрут, не важно. Слышу, в воздухе…
А! Я же с оперативным связался, он мне докладывает: такой-то позывной… Корабли вышли в море, там Ка-«двадцать пятые» [вертолёты Ка-25] летают. У них задача: на ходу садиться и на стопе садиться. Ночью эсминцы и БПК, там площадочка сзади такая небольшая, корабль идёт, а он [вертолёт] садится и взлетает. И один взлетает, цепляет за надстройки, падает… и всё.
Мне передают. Я бегом на посадку, на транспортный самолёт свой, и туда. Искали, искали… Потом нашли, правда, уже рачками всё съедено. Но они в гидрокостюмах летали. Взлетел, не удержал, зацепил винтами, в воду и упал. И упал…
Г. В.: Приходилось летать на самолётах, которые «Фрегаты» сбрасывали, эти спасательные средства? На Севере был отряд с «Фрегатами».
В. Ч.: Я сам был спасателем. Но у нас… не, по-моему, у нас лодки не было. Это у разведчиков была. А у меня КАСы висели, шесть КАСов [контейнер авиационный спасательный]. Это такой длинный, круглый... Там в одном – обмундирование, в одном – питание, в одном – плот, лодки ЛАС-«пятые». Всё, всё, всё там есть.
Я неделю сижу, боевое дежурство. Потом у меня было 30 минут, если что-то случилось, я через 30 минут должен был взлететь, в район заданный прийти, найти их и бросить туда КАСы.
